***
Мышцы жжет дикой болью, а по телу разливается такая слабость, что сложно даже просто пошевелиться. В ушах шумит и невыносимо хочется спать. Отчего-то дрожат пальцы. Но все это в одно мгновение, словно по щелчку пальцев или по мановению волшебной палочки, отходит на второй план, становится совершенно неважным, почти незаметным, когда руки в какой-то момент начинают ощущать тепло. В эту секунду сила в них возвращается вновь, и уже кажется, что не было ни боли, ни слез, — все хорошо — так было, так есть и так будет. Держа на руках этот крохотный комок — маленького мальчика, которого они с Деймоном так ждали, но о котором ничего не знали до этого момента, — Ребекка боялась даже моргнуть, чтобы ненароком не пропустить его самые первые движения, его еще не совсем осознанный взгляд голубых глаз, так похожих на глаза его отца. Это тепло — самое нужное, самое ценное, самое долгожданное. И сейчас нет на этом свете чего-то более важного. Хочется только одного: чтобы Деймон поскорее оказался рядом. В какой-то момент малыш, который был совсем сонным, неловко чихнул, а затем, потерев глаза своими маленькими кулачками, зевнул. Уголки губ Ребекки изогнулись в слабой, но абсолютно счастливой улыбке. — Интересно, на кого ты будешь похож, когда немного подрастешь? — прошептала она, слегка погладив сына по щеке. Все меняется в одночасье. Воздух внезапно разрезает колючий холод, от которого по коже начинают бежать мурашки. Сердце в груди начинает бешено колотиться, и в какой-то момент Ребекке начинает казаться, что все это она когда-то чувствовала. Невдалеке она вдруг видит чью-то мощную фигуру, приближающуюся к ней. Чем ближе этот человек, тем сильнее становится холод. Ребекка инстинктивно прижимает сына ближе к себе, стараясь отдать ему свое тепло и защитить. У этого истукана не видно лица — оно закрыто широким черным капюшоном, и невозможно даже понять, мужчина это или женщина. Хочется убежать, спрятаться, просто исчезнуть, стать для него невидимой. Но мышцы словно наливаются оловом, лишая всякой возможности хотя бы сдвинуться с места. С пересохших губ Ребекки шепотом слетает лишь одно слово: — Нет… Нестерпимо начинают болеть виски. По венам вместо крови будто пускают ледяную воду, и весь мир вокруг сужается до одной этой фигуры: черной, сильной, страшной. Невозможно понять, сколько времени проходит — несколько секунд или минут — но эти мгновения отчаянно хочется вычеркнуть из своей памяти, из жизни, превратить их в сон, закрыть глаза, а открыв — не видеть и не чувствовать ничего этого. В сознании — лишь одно имя. Деймон. Деймон. Деймон. Его нет рядом. И от этого накрывает волной какого-то совершенно безумного чувства отчаяния. Ребекка попыталась встать, но тело перестало слушаться — ее словно бы парализовало. Начинает казаться, что все это действительно сон, игра воспаленного, усталого сознания — ведь так не может быть! Однако ничего не исчезает, и единственное, что ей остается, — это наблюдать за неведомым черным фантомом, который неотвратимо приближается к ней, опутывая душу единственным чувством — нестерпимым нечеловеческим страхом. Страхом не за себя. За кроху, которого она сейчас прижимала к груди. Проходит еще несколько мгновений — и он совсем рядом. — Нет, пожалуйста, нет… — чувствуя, как глаза застилают исступленные слезы, шепчет Ребекка. — Делай со мной, что хочешь, только не трогай его. Кажется, истукан усмехается. — Это будет небольно, — звучит в звенящей тишине голос. Эта фраза, произнесенная словно каким-то роботом, без каких-либо эмоций, свинцовой пулей проходит сквозь Ребекку, пронзая дикой болью каждую клеточку тела. В какой-то момент перед глазами все расплывается, и на несколько секунд ее словно бы «выключает» из реальности, а когда она приходит в себя, то видит, что монстр забрал малыша из ее рук. В ту секунду, когда Ребекка увидела своего ребенка на руках у этого нечта, ей показалось, что ее тело объяло огнем. Она хотела вскочить, душить этого бездушного истукана, пытаться, что есть силы, задержать его, чтобы забрать сына из его рук, однако теперь понимала, что он сильнее: как бы она ни пыталась вернуть в мышцы силу, хотя бы встать, все было тщетно. Она была словно закована в цепи. Все, что она могла, — это наблюдать за тем, как этот монстр уносит ее ребенка с собой, захлебываясь болью и диким страхом за того, за кого она с легкостью отдала бы свою жизнь и кому сейчас помочь не могла. В следующий миг малыш заплакал. Когда Ребекка услышала его плач, на мгновение ей показалось, что кто-то голыми руками разорвал ее сердце на куски. — Пожалуйста, нет!!! — на пределе голоса, до хрипоты, задыхаясь от слез, кричала она. — Чего ты хочешь? Я сделаю все, только оставь мне моего сына! Умоляю! Однако ответа не было. Что происходит? Неужели это реальность? Кто это чудовище, которое упивалось ее болью? Если бы рядом был Деймон, он бы не позволил этому случиться. Он бы смог защитить их сына. Он бы забрал его из лап этого монстра. Если бы… Вдруг перед глазами сверкает яркая вспышка, и все помещение заливает слепящим глаза светом, за которым истукан скрывается. Все исчезает. Это конец? Нет, это невозможно. Этот демон не причинит вреда ее сыну — кажется, что эта мысль начинает биться в груди Ребекки вместо сердца, и только она поддерживает жизнь в полностью ослабленном теле. Ребекка отчаянно боролась со внезапно накатившим сном, сильным, как от наркоза, изо всех сил стараясь не закрывать глаза, которые слепил болезненно яркий свет, и из груди уже не криком, а глухим рыком раненной волчицы вырвалось лишь одно имя. — Деймон!.. В какой-то момент все погасло, и Ребекка, сделав над собой последнее усилие, распахнула глаза. Просторная спальня, где в темноте можно разглядеть лишь белоснежную мебель. Из открытого окна изредка дует прохладный ветер и доносится стрекотание сверчков. — Бекка, — послышался сонный испуганный голос. Жадно хватая ртом воздух, еще не вполне напоминая, где она находится и что произошло, Ребекка повернула голову и увидела сидевшего рядом с ней на кровати проснувшегося Деймона. — Что случилось? — взяв ее за плечи, он помог ей подняться и с тревогой посмотрел в ее испуганные глаза. — Ты кричала во сне… Только после этого ясность сознания постепенно начала возвращаться. Ребекка провела холодной ладонью по влажному лбу и убрала прядь волос за ухо, пытаясь отдышаться. — Сон… — очень четко ощущая каждый удар колотившегося в груди сердца, чуть слышно прошептала она, пытаясь взглядом или слухом зацепиться за какие-то детали окружающей обстановки, которые могли бы убедить ее в правдивости ее слов. — Это просто сон… — Что тебе снилось? — все так же пристально смотря на нее, не отводя взгляд, спросил Деймон. Ребекка молчала, глядя куда-то в пустоту, затылком прислонившись к спинке кровати. — Я не хотела тебе рассказывать об этом, — наконец проговорила она. — Все это наверняка гормоны, эмоции, еще что-то… Но мне снится это почти каждую ночь. Деймон насторожился, но не ответил ничего. Он по-прежнему молчал, тем самым показывая Ребекке, что готов ее выслушать. — Мне… Снится наш ребенок, — сказала Ребекка, вновь посмотрев на Деймона. — Это мальчик. Он… Такой крохотный и беззащитный… У него голубые глаза, — глаза Деймона по-прежнему не привыкли к темноте, но ему показалось, что в этот момент Бекка улыбнулась. — Когда я беру его на руки, мне начинает казаться, что все это происходит на самом деле и я действительно уже родила, — сны очень реалистичные. На душе становится очень тепло… Ребекка с шумом выдохнула и нервно потерла руки. — Но все это продолжается какие-то минуты. А затем происходит одно и то же… Девушка закусила губу, вспоминая те страшные мгновения, которые ей вновь и вновь приходилось переживать во сне. Дышать снова стало тяжело. — Появляется какой-то мужчина в черном плаще. Точнее, я даже не знаю, мужчина это или женщина, — Ребекка нервно пожала плечами. — Его лицо закрыто капюшоном. Он очень высокий… И сильный. Когда Ребекка произнесла последнее слово, ее голос дрогнул, и она вновь, инстинктивно, словно ища защиты, подняла взгляд на Деймона. Он не отводил глаза, не разрывая этот зрительный контакт, понимая, что сейчас он очень нужен ей. — Он ничего не говорит, просто медленно подходит ко мне… А я даже не могу пошевелиться. Я чувствую, зачем он приходит, но не могу ничего сделать — я не ощущаю своего тела, не могу даже встать с постели. Меня словно парализует на эти минуты. А он… Он забирает нашего сына. Последние слова Ребекка прошептала дрожащими губами едва слышно. Глаза вновь застлало пеленой слез, хотя она изо всех сил пыталась их сдержать. Руки задрожали. Деймон придвинулся ближе к Бекке и, обняв ее за плечи, прижал к себе, чувствуя дрожь в ее теле. — Я ничего не могу с этим поделать — только кричать. Я умоляю его не делать этого, пытаюсь как-то остановить, но он будто не слышит. Я слышу плач малыша, но никак не могу ему помочь. Меня как будто ножом режут, — Ребекка вздрогнула, неловко вдохнув, пытаясь остановить слезы, которые в какой-то момент градом хлынули по щекам. На мгновение она замолчала, поджав губы, и вытерла слезы, тщетно пытаясь успокоиться. — А потом — яркая вспышка. И все исчезает. Ребекка устало провела холодными ладонями по лицу, тяжело дыша. — Тебя никогда нет в этих снах, — сказала она. — И от этого еще страшнее. Я зову тебя, но… — словно на автомате, Ребекка мотнула головой. — Все заканчивается одинаково. Сейчас, глядя на Бекку, Деймон убеждался, что с ней происходит что-то неладное. Все изменилось буквально в одночасье — в ту самую ночь, когда совершенно внезапно открылось сильное кровотечение и жизнь их ребенка оказалась под угрозой. Объяснить такую реакцию молодого абсолютно здорового организма врачи так и не смогли, лишь разводя руками и склоняясь к тому, что всему виной сильный стресс на фоне смерти отца. Деймон был близок к тому, чтобы принять эту версию, тем более что других видимых вариантов не было, но с тех пор его изнутри начал грызть червячок сомнения, который становился тем сильнее, чем больше он наблюдал за Ребеккой. Ее выписали из клиники спустя полторы недели и не с самыми лучшими анализами: все они находились в пределах нормы, но близились к самым нижним ее границам. Сама Ребекка тоже чувствовала себя неважно: теперь ее практически всегда стали сопровождать слабость, сонливость и изматывающая тошнота, а на все происходящее она стала реагировать очень нервно. Доктора объясняли это общей истощенностью организма и предполагали, что спустя пару недель спокойствия симптомы должны пойти на спад. Однако время шло, но ничего не менялось. Деймон ясно видел, что ее что-то тревожит, но на все его вопросы она лишь слабо улыбалась и говорила, что все в порядке и ей просто нездоровится. Но его такой ответ не устраивал, и он все чаще думал о том, что причина кроется совершенно не в плохом самочувствии, а, быть может, даже наоборот — проблемы со здоровьем имели другой, психологический источник. Деймон знал одно хорошее средство, которое даже после самых нервных рабочих будней всегда приводило их с Ребеккой в норму: юг и море. Сейчас Сальватор был готов отодвинуть работу на второй план и отвезти ее поближе к морю, которое, быть может, помогло бы немного успокоиться и прийти в себя, однако оказался связан по рукам и ногам: любые перелеты в течение следующего месяца Ребекке были противопоказаны. Поэтому сейчас Деймон и Ребекка жили с каким-то гнетущим чувством неизвестности и тревогой в душе. — Ш-ш-ш, — прошептал Деймон, аккуратно гладя ее по волосам. — Сейчас все закончилось. Видишь? Я рядом. Все хорошо. Ребекка неловко кивнула, а Деймон спустя несколько секунд задумчиво спросил: — Когда у тебя начались эти кошмары? Ребекка молчала на протяжении какого-то времени, словно боясь озвучить ответ на этот вопрос, но затем, встретившись глазами с Деймоном, негромко проговорила: — После того, как я… — в последний момент, очевидно, она все-таки решает заменить самые неприятные для нее слова. — Попала в больницу. Предположения Деймона лишь подтвердились. Он и сам понимал, что все произошедшее для Ребекки было сильным стрессом. Однако сейчас ситуация, похоже, начинала принимать более серьёзные обороты. — Я знаю, все эти кошмары — это типично, и на самом деле ничего страшного нет, но… Девушка с шумом выдохнула и опустила взгляд. — Наверное, я всегда буду бояться за него. — Бекка, это абсолютно нормально, — сказал Деймон. — Ты напугана произошедшим, и было бы, наверное, странно, если бы после этого ты, как ни в чем не бывало, пустилась бы по вечеринкам. Ты просто очень впечатлительный человек. Отсюда и кошмары. Наверное, ты очень много думаешь об этом. — Честно? Да, — призналась Ребекка. — Я стараюсь гнать от себя эти мысли но… Пока срок очень маленький, я чувствую, что я в неведении. Я пока не ощущаю этого ребенка, не знаю, что он чувствует, и мне кажется, что я не могу его защитить. Может быть… Если бы он хотя бы толкался… Мне было бы спокойнее. Деймон пристально смотрел на Ребекку, слушая ее слова, и вдруг на его губах появилась улыбка. — Ты очень его любишь, — поджав губы, сказал он. Ребекка подняла взгляд на Деймона, и в следующее мгновение уголки ее губ тоже изогнулись в улыбке. — Да, — выдохнула она. — Я больше жизни люблю нашего ребенка. Деймон не знал, что для него крылось в этой фразе, но она заставляла его кожу покрываться мурашками, а сердце — стучать быстрее. И в эту секунду он совершенно ясно понимал: он чувствует то же самое. — Пройдет несколько недель, и я уверен, ты начнешь чувствовать себя спокойнее. А насчет кошмаров… Если хочешь, можно позвонить Мередит. Она отличный невролог и сможет посоветовать хорошее безвредное успокоительное, которое помогло бы тебе расслабиться. Ребекка задумчиво кивнула. — Да, наверное, это было бы лучшим вариантом, — проговорила она. На какое-то время в комнате воцарилась тишина, но Деймон вскоре ее прервал. — Думаю, мы будем самыми психанутыми родителями, — усмехнулся он, и Ребекка улыбнулась. Деймон помолчал немного, а затем, нахмурив брови, добавил: — Если у нас будет дочь, я не разрешу ей встречаться с парнями до двадцати пяти. — До двадцати пяти? — изумилась Ребекка. — Почему?! — Потому, что она будет достаточно взрослой для этого только в этом возрасте. Ребекка шутливо пихнула Сальватора в плечо. — Изверг! Деймон усмехнулся и коснулся губами ее ключицы. — И как же ты только живешь со мной? Ребекка обняла его за шею, запустив одну руку в его густые волосы, и внимательно посмотрела ему в глаза. — Сама задаюсь этим вопросом уже четыре года. — Боишься меня? Ребекка подняла глаза наверх, задумавшись, а затем перевела взгляд на Деймона. — Нет, — игриво ответила она. Сальватор нахмурился. — Да-а? — протянул он. — А так? С этими словами он вновь наклонился к Ребекке и начал целовать ее в шею: он прекрасно знал, как она реагировала на поцелуи в шею, ёжась и смеясь одновременно. — Деймон, — Ребекка звонко засмеялась, немного выгнув спину. — Да, черт побери, ты изверг! Деймон наблюдал за Ребеккой и сейчас с облегчением понимал, что она начала оживать — испуг от ночного кошмара постепенно отходил на второй план. Улыбка и смех для нее точно так же, как и для него, были спасительным средством. Наверное, именно поэтому он так хорошо чувствовал ее. Деймон отстранился, упершись локтями в матрас, и легонько, почти невесомо поцеловал Ребекку в лоб. Ей этого было явно мало, и она вновь притянула его к себе, касаясь губами его щек с трехдневной щетиной, мягких губ с горьковатым привкусом, и вдыхая аромат его туалетной воды, прижимаясь к нему лишь сильнее, ощущая тепло его тела, слыша биение его сердца, и чувствуя, как это тепло передается и ей. Деймон на мгновение замер, накрыв своей ладонью руку Ребекки и, внимательно посмотрев ей в глаза, прошептал ей в губы: — Все будет хорошо. В спальне было темно, но теперь Ребекка очень хорошо видела его ясные голубые глаза. Она лишь кивнула, но Деймону казалось, что в ночной тишине она эхом повторила эти слова вслед за ним.***
В небольшом, но очень уютном итальянском кафе на Мелроуз Авеню, по традиции, было суетно. В воздухе витал аромат кофе и карамели, повсюду слышалась итальянская речь — туристы из Италии, приезжавшие в Лос-Анджелес, это кафе любили всегда, — а за окнами спешили на работу, учебу и по другим своим делам десятки жителей Лос-Анджелеса, по одежде которых абсолютно невозможно было понять, какая погода на улице: утро было солнечным, но Кэролайн по дороге сюда не раз встретились кутавшиеся в толстовки и даже осенние пальто горожане. Придя в кафе и удобно устроившись за столиком у окна, Кэролайн едва успела сделать заказ: практически сразу вслед за этим она увидела Энзо. Блондинка мельком взглянула на наручные часы: Сент-Джон приехал за пятнадцать минут до назначенного времени, и в глубине души она обрадовалась этому: Кэролайн точно знала, что если бы она ждала Энзо эти пятнадцать минут, прокручивая в голове подготовленные для него вопросы, то, что она узнала о нем за эти дни, а еще больше — их первую встречу, то ее волнение стало бы гораздо сильнее. Энзо был одет соответствующе своему излюбленному, наполовину уличному стилю: бордовая футболка с белым принтом «Route 66»* на груди, брюки Чинос** светло-бежевого оттенка, сейчас ставшие популярными у американских мужчин, кроссовки. Кэролайн обладала безупречным вкусом, и, наверное, не было в мире моды чего-то такого, о чем она не знала, но она, любившая совершенно другой стиль, сейчас ловила себя на мысли, что такая полуспортивная одежда смотрится на Энзо гармонично и… Как-то приятно, что ли. Встретившись взглядами с Кэролайн, Энзо с нескрываемым удовольствием улыбнулся, и в этот момент Кэролайн почувствовала, как у нее вспыхнули щеки. — Говорят, случайна только первая встреча. Если она повторяется вновь, — это уже не случайность, а судьба, — все с такой же немного лукавой улыбкой сказал Энзо, подойдя к Кэролайн. — А многие верят, что случайностей не бывает вообще, — улыбнувшись, ответила она. — Возможно, они чертовски правы. В любом случае, я рад этой встрече, Кэролайн. Услышав свое имя, произнесенное хрипловатым голосом, с небольшим акцентом, Кэролайн почувствовала, как по коже пробежали мурашки. Она смотрела на протяжении нескольких секунд, не отрываясь, в карие глаза Энзо, и не могла сказать ни слова — она словно бы выпала из реальности. Это были какие-то секунды, но Энзо не мог этого не увидеть. И ему это нравилось. — Это взаимно, Энзо, — наконец произнесла Кэролайн и вновь неловко улыбнулась. От него пахло дорогими сигаретами и лимоном, и этот аромат почему-то напомнил ей о Деймоне: вероятно, они с Энзо курили одни и те же сигареты. Когда Энзо сел напротив, взгляд Кэролайн снова, как и в прошлый раз, несмотря на всю ее неприязнь к ним, упал на его татуировки. Тогда, на концерте, в полутемном зале, освещаемом туманными софитами, ей казалось, что его руки от кистей до плеч просто закрашены черной краской, которая по оттенку могла бы запросто слиться с его майкой такого же цвета. Однако было понятно, что это, конечно, не так, и сейчас, в спокойной обстановке, рассмотреть рисунки, которыми были покрыты руки Энзо, было легче. На левой руке от запястья до плеча была изображена львиная морда с открытой пастью. Выглядело устрашающе, но при этом — Кэролайн не могла не признать — завораживающе. На внутренней же стороне этой части руки Кэролайн увидела выведенную на иврите фразу, вероятно, имевшую религиозный подтекст. Буквы шли друг за другом, образуя цепь, и таким образом покрывали всю руку от запястья до локтевого сгиба. Правая же рука Энзо оказалась покрыта самыми разнообразными фигурами — прямоугольниками, кругами, треугольниками, прямоугольными спиралями, соединявшимися в замысловатые рисунки. Эти знаки Кэролайн знала — они принадлежали культуре ацтеков, и считалось, что подобные символы способны защитить от сглаза. Кэролайн помнила, что Энзо имел татуировки и на плечах и на предплечьях, но эти места были закрыты короткими рукавами футболки и поэтому сейчас видны не были. Еще одна тату у Энзо была на шее, сбоку, с левой стороны. Она представляла собой несколько китайских иероглифов. Судя по всему, Сент-Джон верил в силу слов и символов, потому как на человека, набивавшего татуировки лишь ради присутствия таковых и красоты, похож не был, и Кэролайн поймала себя на мысли, что ей интересно было бы узнать, что означают надпись и иероглифы, которые она увидела, и чем руководствовался Энзо, когда наносил на свое тело именно их. Сент-Джон заказал себе ристретто***, столь любимый итальянцами, и спустя несколько минут непринужденный разговор, никак не относившийся к интервью, который завязался совершенно неожиданно для Кэролайн, о лос-анджелесских пробках и пунктуальности, плавно перетек в другой формат. — В последние несколько месяцев практически каждое твое интервью начинается с разговора о выходе нового альбома, — заметила Кэролайн. Энзо, усмехнувшись, опустил взгляд и кивнул головой. — Надеюсь, ты не будешь против, если я нарушу традицию, — Кэролайн улыбнулась уголками губ, и Энзо, на лице которого в этот момент тоже появилась улыбка, развел руками в знак того, что согласен вести интервью так, как будет удобно ей. — Вопросами о нем я тебя тоже обязательно попытаю, но немного позже. Энзо пристально смотрел Кэролайн в глаза, не разрывая зрительный контакт, внимательно слушая ее, и казалось, что в этом интервью не меньше, чем она сама, заинтересован он. Кэролайн, хотя волновалась, но все же глаза не отводила. Эта незримая связь, когда они в глазах друг друга в какой-то момент могли прочитать какие-то мысли или эмоции наперед, до той секунды, когда они скажут об этом друг другу, добавляла в разговор какой-то искренности, которая, быть может, была даже необычна для едва знакомых лично людей, но оказалась очень нужна им обоим. — Итак, недавно тебе исполнилось двадцать восемь, — начала Кэролайн. — К этому возрасту ты успел прославить свое имя и музыку в США и далеко за их пределами. Престижные награды, стадионы, которые ты собираешь на своих концертах, любовь поклонников — наверное, об этом мечтает каждый. Даже если не каждый, то точно многие. Ты сам доволен сейчас своей жизнью? Перейдя этот возрастной рубеж, ты подвел для себя какие-то итоги? Энзо поджал губы и покачал головой. — С каких сложных вопросов ты сразу начала, — с улыбкой проговорил он. Было заметно, что вопрос Кэролайн действительно его озадачил: он взял паузу на несколько секунд, чтобы обдумать, что он может сказать в ответ. — Знаешь, итоги я не подводил никогда. Не знаю, у кого как, но моя жизнь — это не учебный год, где после каждого отрезка нужно это делать, — наконец произнес Энзо. — Наверное, это потому, что я не оформляю свою жизнь как список дел, которые нужно выполнить к определенному сроку. У меня есть мечты и цели, но я двигаюсь к ним так, как мне позволяют обстоятельства. Все происходит естественным образом, и мне это нравится. Если честно, я вообще не хочу разделять свою жизнь на какие-то периоды, которые в какой-то момент будут резко друг от друга отличаться, хотя я уже все чаще начинаю слышать от некоторых фразы наподобие «ну что, тебе скоро тридцать, когда семью заводить планируешь?», как будто тридцать лет — это уже другая планета, с которой нет возврата в те же двадцать пять. Я хочу, чтобы моя жизнь была цельной, а итоги пускай подводят те, кто меня окружает и кому знакомо то, чем я занимаюсь, — им виднее. Для окружающих каждый новый год может быть итогом, а для меня это проходит как-то менее заметно и более плавно. Энзо на мгновение замолчал, вертя в правой руке смартфон. — А что касается того, доволен ли я своей жизнью… Она мне нравится такой, какая она есть сейчас. Но опять же, наверное, у каждого человека есть свои планы и мечты, и в тот день, когда они станут реальностью, его жизнь будет для него чуточку счастливее. Так и у меня. — Ты мечтатель? Кэролайн склонила голову чуть набок и вновь заглянула Энзо в глаза — как ему показалось, уже без волнения, с неподдельным, почти детским интересом. — А как без этого? — пожал плечами он. — Если бы я не мечтал, я бы не имел в своей жизни ничего, потому что ни к чему бы не стремился. Энзо вдруг вновь замолчал и, потерев подбородок, задумался, глядя куда-то вдаль. — Мечты — они… Заставляют двигаться дальше. Пытаться. Пробовать. Верить во что-то. Даже если ты в полном дерьме. Эти слова Энзо что-то тронули в душе у Кэролайн. Они казались ей до невозможности правдивыми, и сейчас она понимала, что не просто думает так же — она так живет. Кэролайн ведь тоже всегда следовала за своей мечтой. В ней тоже все еще жила та белокурая девчонка, которой она была лет пятнадцать назад — та, которая верила в чудеса. И, быть может, он — тот парень, который тоже умел мечтать, — был ближе, чем она думала. — Твои мечты как-то меняются с течением времени? У тебя есть какое-то желание, которое ты пронес через всю свою жизнь? — В семь лет я очень любил жвачку. Серьезно, был как наркоман какой-то, все карманные деньги спускал на нее. И тогда моей заветной мечтой было заработать много денег и на них купить вагон этой жвачки, — потерев ладонь, ответил Энзо. — Да ладно, о чем я говорю… Я и сейчас об этом мечтаю! — усмехнувшись, сказал он. — Сейчас модно на вечеринках наполнять бассейны шампанским. Думаю, в один прекрасный день во дворе своего дома я наполню его жвачкой. Кэролайн улыбнулась. Энзо в этот момент ей казался таким милым, таким трогательным и непосредственным, как ребенок — и совершенно не таким, каким она увидела его, когда они встретились в первый раз. Поверить в то, что это был тот же человек, было невозможно, и сейчас Кэролайн с трудом удерживалась в реальности. — Парень, мечтающий о вагоне с жвачкой, и бандит, который открыто называет в своих текстах своих соперников мешками с костями, кровью и дерьмом… Как они в тебе сосуществуют? — наверное, этот вопрос Кэролайн хотела задать Энзо сильнее всего, но сейчас сама не заметила, как подошла к нему. — Если взять хотя бы один твой альбом и послушать треки из него, то понять, что все эти тексты написал один и тот же человек, трудно. Честно, я не верила в это, — признала Кэролайн, и в этот момент ей показалась, что по губам Энзо скользнула едва заметная улыбка. — Тексты о наркотиках и дебошах «под кайфом» и треки о любви, истории о путешествиях и диссы**** к другим рэперам. В одном тексте — лиричность, мелодика, необычные метафоры, в других — мат, оскорбления, переход на личности — все на грани фола. Все-таки, как тебе кажется, какая сторона в тебе сильнее? К какому стилю сейчас больше лежит душа? — Наверное, это можно было бы выяснить, посчитав количество «нормальных» треков и тех, которые вряд ли будут пропущены цензурой, — усмехнулся Сент-Джон. — А если серьезно, то в разные моменты своей жизни я обращаюсь к разным сторонам моей души. Согласись, у каждого из нас бывают периоды, когда просто сносит крышу в самом что ни на есть худшем смысле этого слова. И в таком случае я вряд ли буду писать о любви к миру и о том, как жизнь прекрасна — хотя она, черт возьми, действительно прекрасна! — произнося какие-то эмоциональные фразы наподобие этой, Энзо активно жестикулировал, и в этот момент особенно ясно было видно: горячую итальянскую натуру не смогла охладить американская прагматичность. — И наоборот, если я спокоен, если я люблю и любим, если мне просто хочется улыбаться, — рождаются совершенно другие тексты. — Говорят, что глаза — зеркало души, — задумчиво сказала Кэролайн. — В твоем случае, получается, такое зеркало — твоя музыка? — Абсолютно точно, — кивнул Энзо. — Мои тексты — это, наверное, единственное, в чем я не могу скрыть ничего. Все, о чем я пишу, я чувствовал сам. Наверное, моя музыка в какой-то степени и автобиография. Но те, кто ее слушает, узнают в текстах и частичку себя — иначе бы вряд ли она чем-то их зацепила. Я не знаю этих людей лично, скорее всего, даже ни разу не видел их, но нас связывают какие-то эмоции и ощущения. Это очень странное единство, но понимать это здорово. Чем дальше шло интервью, тем слабее становилось волнение, которое не давало Кэролайн покоя все это время. Она задавала Энзо все вопросы, которые она подготовила для него и которые ее интересовали, и на все он отвечал спокойно, подробно и, как ей казалось, достаточно откровенно. Они разговаривали о недавно прошедшей American Music Awards, и Сент-Джон признавался, что нисколько не жалеет о том, что не победил в своей номинации, потому что победу одержал тот исполнитель, которому он сам ее желал. Кажется, Энзо вовсе не интересуют ни награды, ни оценка критиков — он просто занимается тем, что ему нравится, и то самое ощущение какого-то единства со своей публикой для него гораздо важнее. Только беседуя с ним этим солнечным октябрьским утром, Кэролайн, кажется, начала понимать, почему его музыка нашла отклик в сердцах стольких людей: он был искренен. И он не лукавил, когда говорил о том, что его музыка — прямое отражение его души и того, что он чувствует, — теперь она видела это совершенно ясно. Они вспоминают его последний вышедший альбом, и для Кэролайн становится шоком признание Сент-Джона о том, что над одной из его композиций, которая впоследствии стала одним из самых известных его треков, он работал на протяжении трех лет, меняя рифмы, ритм, аранжировку. Чем больше Энзо говорил о своем творчестве, тем яснее Кэролайн понимала, что он — очень самокритичный человек, и если дело касалось музыки, то он становился абсолютным перфекционистом — и порой это желание достичь идеала, отшлифовать каждую строчку так, чтобы не было больше на земле слов, которые могли бы передать его эмоции точнее нее, становилось болезненным и всерьез мешало его работе над альбомами. Но поделать с этим он ничего не мог — и, по правде говоря, не хотел. В ходе интервью Энзо не раз вспомнил свое детство — солнечную Италию, дни напролет, проведенные у моря, футбол с соседскими мальчишками — каждая фраза его рассказа об этом, каждое его слово было пропитано трепетной любовью к этому времени и стране, которая его ему подарила. Он со смехом рассказывал о том, как впервые сел за руль старого разбитого мопеда в девять лет, а затем еще месяц был вынужден ходить в гипсе; вспоминал поездки в Рим и то, какое впечатление на него произвела эта древняя столица, где каждый уголок дышит историей, на него, семилетнего мальчишку, когда он побывал там впервые. Мельком Сент-Джон упомянул о том, что у него есть несколько текстов на итальянском, но предоставлять их широкой публике он бы не хотел. Кэролайн и Энзо за эти несколько часов, что пролетели незаметно, обсудили гораздо больше тем, чем Кэр планировала изначально. Кофе в их чашках, который они заказывали перед началом интервью, давно закончился, но ни один из них не просил официанта принести что-то еще — сейчас это было безразлично. Энзо рассказывал Кэролайн о многом, но теперь она понимала: о чем бы он ни говорил, чем бы ни занимался, куда бы ни ехал, — с ним всегда было одно: музыка. Она не просто стала частью его жизни, срослась с нею так плотно, как срастаются обычно корни деревьев с землей, — казалось, для него она и есть сама жизнь. Однако из всего рассказанного Энзо Кэролайн больше всего запомнился его ответ на последний ее вопрос — «Каким ты себя видишь в будущем — скажем, лет через двадцать?». Энзо без тени сомнения ответил: «Счастливым», — а затем объяснил: «Для меня смысл жизни человека заключается в том, чтобы быть счастливым. А прожить свою жизнь бессмысленно я не хочу». Эти слова еще долго эхом отдавались в душе Кэролайн, и она не могла поверить, что сказавшему их человеку всего двадцать восемь лет. В свои двадцать восемь Энзо нашел ответ на вопрос, на который другие отвечать даже чисто для самих себя порой так и не осмеливались. Кэролайн прощалась с Энзо с очень странным внутренним ощущением невесомости и знала точно: этот разговор она вспомнит еще не раз, даже если больше никогда не пересечется с ним. — Кэролайн, — вдруг позвал Энзо, когда они, расплатившись, уже хотели выходить из кафе. Блондинка встрепенулась и подняла на него взгляд. — Понимаю, глупая, наверно, просьба, но… Можно с твоего телефона сделать звонок? Мой в окончательной и бесповоротной отключке, — с этими словами Энзо показал ей свой смартфон, на черном экране которого лишь горел знак, оповещавший о том, что девайс нужно подключить к электричеству. — Конечно, — отозвалась Кэролайн и протянула ему свой. Энзо поблагодарил ее и набрал нужный номер, но спустя секунд десять вернул смартфон девушке. — На другом конце провода, похоже, тоже в отключке, — усмехнулся он. Они уже хотели было попрощаться, но оба почувствовали, что им еще есть, что сказать друг другу. — Энзо, спасибо, — проговорила Кэролайн, посмотрев ему в глаза. — Интервью было очень интересным. — Благодаря интервьюеру, — невозмутимо пожал плечами Энзо. Уголки губ Кэролайн изогнулись в улыбке. Белокурые волосы, голубые глаза, ямочки на щеках… Она напоминала ему принцессу из каких-то диснеевских сказок, и почему-то отчаянно сильно хотелось встретиться с ней снова. — Хорошего дня, — сказала на прощание Кэролайн. — И удачи с новым альбомом. — Тебе тоже успехов, солнышко. Сердце на мгновение замерло, когда Кэролайн вновь услышала это обращение. Энзо, конечно, видел ее реакцию, но лишь довольно широко улыбался, глядя на нее, и был в этот момент похож на Чеширского кота. Они попрощались и отправились каждый по своим делам. Но грусти не было. Подключив смартфон к зарядке в машине, Энзо довольно усмехнулся: у него теперь был номер ее телефона.***
— Вот вроде живешь-живешь, обыкновенная комната, двадцать метров. Кровати, шкаф, два рабочих стола — ничего лишнего. А как начнешь убираться — так пентхаус, блин! Меган с раздражением снова погрузила швабру в ведро с раствором чистящего средства и начала мыть пол. Елена, протиравшая в этот момент пыль на полках, рассмеялась. — Мой младший брат говорит точно так же! До Дня Благодарения оставалось всего-ничего. Общежитие постепенно пустело: кто-то, невзирая на то, что официально в честь этого праздника существовал лишь один выходной, вернулся в родной город, желая встретить этот день в кругу семьи, кто-то — как Кай и Бонни, уехавшие накануне в Сан-Франциско, — сделал его поводом для того, чтобы устроить себе маленькие каникулы в преддверии зимних экзаменов, и отправился в отпуск. Елена возвращаться в Канаду смысла не видела: провести два-три дня с семьей было для нее катастрофически мало, а на большее у нее просто не было возможности — оставались хвосты по нескольким предметам, которые нужно было досдать в ближайшее время. По схожей причине в Лос-Анджелесе осталась и Меган, шутившая, что вся учеба на медицинском — один сплошной хвост: что бы ты ни учил и сколько бы работ ни сдавал, у тебя все равно останутся долги. Именно поэтому сейчас девушки коротали дни в общежитии за учебниками, а в этот день, воспользовавшись отсутствием в расписании пар, решили устроить небольшую уборку, уже успев с десяток раз об этом пожалеть. — Нет, ну серьезно, — выдохнула Меган, — я думала, в этой комнате чисто физически не может уместиться столько пыли. Слава Богу, что хоть мебели мало. А то у меня дома вся комната заставлена шкафами, комодами, стеллажами, плюс кровать — мне для уборки бригаду грузчиков вызывать надо. В какой-то момент девушка остановилась, чтобы немного отдохнуть. Опершись на швабру, она посмотрела вдаль. — Слушай, — вдруг позвала она, — как думаешь, окна мыть стоит? Или потерпит? Елена подняла голову и ударила себя ладонью по лбу. — Ч-ч-черт, еще и окна… Меган рассмеялась. — Это не уборка, а издевательство над психикой какое-то. — Ну, смотри, зато после уборки будет приятно жить снова в чистоте. Наверное. — Да тут спустя два часа будет такой же срач, — махнула рукой Гилберт. В этот момент девушки услышали стук в дверь. — Кто это? — нахмурилась Елена. Меган пожала плечами. — Я никого не ждала. — Я тоже… — задумчиво пробормотала Гилберт. — Слушай, а вдруг это университет о нас так позаботился и вызвал клининговую компанию? — Ага, — усмехнулась Елена, снимая перчатки, — а заодно личного повара, массажиста и парикмахера. — Было бы неплохо, — хихикнула Меган. В дверь снова постучали — но на этот раз уже сильнее и настойчивее. — Иду, иду, — отозвалась Елена. — Господи, да кому там не спится в десять утра? Кто та… Закончить фразу Елена не успела. Открыв дверь, она не поверила своим глазам и была почти уверена: это галлюцинации. На пороге, немного запыхавшиеся, но широко улыбающиеся и абсолютно счастливые, стояли… Кэтрин и Джереми. В руках они держали большие бумажные пакеты, и, судя по их полуспортивной одежде, они были только с дороги. Увидев шок подруги, которая, не говоря ни слова, лишь смотрела на них, не моргая, широко распахнутыми глазами, Кэтрин звонко рассмеялась. — Надеюсь, ты не решила, что мы позволим тебе отпраздновать День Благодарения без нас?