В твоих глазах

Звонок Стефану действительно имел свои результаты. Елена была свидетельницей того вечернего разговора братьев и даже сейчас помнила его отлично. Впрочем, она сомневалась в том, что вообще его когда-нибудь забудет. Елена помнила, как Деймон спокойно вкратце рассказал брату об их поездке и, в частности, о встрече с бывшим мужем Миранды, как объяснил свою позицию по поводу того, что делать дальше, и их дальнейшие планы, и сказал, что сейчас им нужна помощь. Помнила она и реакцию Стефана — частью она услышала то, о чем он говорил, в телефонной трубке, частью об этом нетрудно было догадаться по тому, как, слушая его, молчал Деймон. Было понятно, что звонок брата привел Стефана в состояние полного ступора, так что легче, наверное, было бы просто промолчать, чем пытаться подобрать слова, чтобы описать, в каком недоумении он был. Стефан что-то говорил о том, что жил в Монреале, пытался напомнить, что между ним и Эдмонтоном больше двух тысяч миль расстояния, и, было видно, искренне не понимал, почему Деймон был уверен, что именно он сможет сделать то, о чем он просит. За это время Деймон не сказал ни слова. Он слушал брата, и по его взгляду было видно, что мыслями он был в реальности, а значит, прекрасно понимал, о чем ему говорил Стефан. А когда Стефан договорил, Деймон абсолютно спокойно — точно так же, как и в начале разговора, — ответил лишь двумя короткими фразами. Его тон был ровным и не изменился ни на йоту, словно он говорил о том, что знал так же хорошо, как знают азбуку школьники. — Стеф, мне кажется, ты все-таки не расслышал меня. Нам с Еленой нужно это. Елена точно знала, что запомнит этот момент надолго. Всего несколько ясно произнесенных слов. Выдержанный, совершенно спокойный тон. В голосе нет ни раздражения, ни требования. Но именно в нем — что-то такое, что просто парализует и дает понять: спорить невозможно. Когда угодно, но не в эту минуту. Елена смотрела в этот момент на Деймона, не отводя глаза, и по его взгляду — прямому, абсолютно холодному — она могла поклясться, что он наперед знал ответ — или он был ему вовсе безразличен, потому что он имел другой вариант и знал, как ситуация разрешится в любом случае. Еще долго можно было говорить все что угодно, но благодаря последнему разговору Стефан, Елена и Деймон убедились, что расстояние даже в тысячи миль порой не имеет никакого значения, и на своем опыте поняли, что та самая теория шести рукопожатий действительно имеет силу. Стефан обратился к нескольким давним приятелям, вместе с которыми проходил стажировку в Монреале. Младшая сестра одного из них, которая семь лет назад только училась в старшей школе, сейчас, уже окончив университет, работала юристом. По просьбе брата и Стефана, с которым она тоже была мельком знакома, она подняла своих коллег, которые, в свою очередь, тоже начали подключать свои связи. Учитывая, что Елене и Деймону необходимо было попасть в судебный архив и сфера деятельности в данном случае играла определяющую роль, Стефан считал, что искать среди пусть даже опосредованно знакомых юристов того, кто мог быть как-то связан с Эдмонтоном, было бы проще, чем вслепую искать в Эдмонтоне человека, который по сфере деятельности мог быть связан с судебной системой. И он не прогадал — в конечном итоге поиски привели Стефана и его университетского приятеля в Эдмонтон — туда несколько лет назад вместе с семьей переехал хороший друг его сестры, который уже там сдал судейский экзамен и сейчас, работая в окружном суде, специализировался на уголовных делах. В это было трудно поверить, особенно начиная вновь мысленно перечислять всех людей, через заочное знакомство с которыми все-таки удалось отыскать человека, который мог бы помочь получить необходимую информацию, но факт оставался фактом: выслушав Деймона и Стефана, которые с помощью знакомых последнего связались с судьей, и вникнув, насколько это возможно, в суть проблемы, Джонатан Майерс — так его звали — сказал, что срока давности по хранению в архиве дела, подобные тому, которое было у Миранды, действительно не имеют, этим самым подтвердив предположения Деймона, и пообещал попробовать помочь, пригласив приехать. Короткий разговор и решение, принятое без сомнений и споров, — уже на следующе утро Елена и Деймон были на пути в Эдмонтон. Встреча была назначена на тот же день: у Майерса начинался отпуск, и в интересах обеих сторон было решить вопрос, насколько это возможно, быстрее. — Жаль только, что посмотреть Калгари так и не удалось, — призналась Елена, наблюдая за широкой полосой дороги, уходящей вдаль, к горизонту, на линии которого — казалось, очень далеко отсюда — перемежаясь с редкими лучами тусклого солнца, пробивавшегося сквозь густые тучи бледно-золотистыми осколками, все плотнее становилась туманная дымка сеявшего, будто сквозь сито, дождя. — У тебя были какие-то конкретные планы? — на секунду оторвавшись от дороги и взглянув на Елену, поинтересовался Деймон. — Нет, но Рейна говорила, что Калауэй Парк и форт стоят того, чтобы там побывать. Да и в целом я поняла, что не успела хотя бы отчасти почувствовать атмосферу города. Как будто и не была там вовсе. — А я бы не хотел дальше чувствовать атмосферу Калгари, — усмехнулся Деймон. — Этот климат любого доканает… — глядя на дорогу, задумчиво произнес он. Елена перевела на Деймона взгляд чуть из-под сдвинутых бровей. — Чего ты тогда такой счастливый? — с недоумением спросила она. — Мы ведь возвращаемся в Эдмонтон. В Калгари хотя бы бывает солнце, а в Эдмонтоне… — Деймон взглянул на Елену, и она перевела красноречивый взгляд вперед, где открывавшиеся глазам картины не сулили от погоды никаких поблажек. — Мне больше нравится хоть какая-то определенность, — ответил Деймон. — Калгари, конечно, красивый город, но я вряд ли оценю, какой кайф жить в таком раздрае, — то ли шорты надеть, то ли шарфом обмотаться и зонтик на всякий случай прихватить, то ли лучше все сразу. Я не любитель дождей, но в твоем городе хотя бы понятно, чего ждать, выходя на улицу. Елена, слушая Деймона, усмехнулась. — Никогда бы не подумала, что услышу это именно от тебя, но, не скрою, мне приятно, что из этой дуэли с Калгари Эдмонтон в глазах жителя Лос-Анджелеса с южными корнями вышел победителем. Деймон молчал, следя за дорогой, и лишь на уголках его губ неуловимой тенью появилась появилась легкая, почти невесомая, такая знакомая задумчивая улыбка. Он думал о чем-то своем, но о чем были его мысли, что хранилось в глубине этой усмешливой улыбки, было недоступно взгляду. Они молчали какое-то непродолжительное время, а затем в тишине автомобильного салона раздался звук входящего вызова на мобильном. Деймон помнил, то его телефон стоит на беззвучном, поэтому мысль о том, что кто-то звонил Елене, мелькнула в голове быстрее, чем он сам, наверное, мог это осознать, — подобные процессы в сознании были доведены до автоматизма. Деймон следил за дорогой, но боковым зрением уловил, как Елена сначала встрепенулась и как затем в ее фигуру уже спустя мгновение вернулась прежняя расслабленность, когда на экране мобильного она увидела имя. А еще он увидел, какая улыбка в этот момент просияла на уголках ее губ. Спустя секунду, когда Елена с присущей ей открытостью и приветливостью поздоровалась и начала разговор, почти сразу назвав собеседника по имени, Деймон понял, кто был звонившим абонентом. Это был Кол Майклсон. Елена не пыталась скрыть от Деймона, кто сейчас ей звонил, не пыталась как можно быстрее закончить диалог — было видно, что она не испытывает никакого дискомфорта от того, что Деймон стал невольным свидетелем этого разговора. Елена не видела этого, но, хотя Деймон не сводил взгляд с дороги, он пристально, хотя и почти неощутимо наблюдал за ней, словно изучая… Словно открывая её другую. В поведении Елены не было резких движений или восторженных возгласов, которые у многих людей обычно сопровождаются подробным описанием того, как долго они не общались, но в каждом ее жесте, в этой неуловимой улыбке на губах, словно чуть несмелой и застенчивой, Деймон видел: она рада этому звонку. Елена спрашивала Кола о его самочувствии — судя по ее отдельным репликам, он где-то подхватил простуду и уже достаточно долго лечился, — о последних новостях, о работе. Деймон не знал, на протяжении какого времени они не общались, но в этот момент ясно понимал: по этим вопросам сделать вывод о том, что долго, было бы просто глупо. Елена задавала их не потому, что они созвонились впервые за продолжительный промежуток времени, — ей было действительно важно то, что происходило с этим человеком. Сама она тоже вкратце рассказала о своих новостях, о том, что еще несколько дней назад улетела в Канаду к родителям. Но разговор Кола и Елены не был длинным: уже совсем близко был Эдмонтон, и дорога не располагала к долгим разговорам, когда действительно можно было бы уже ни о чем не думать и просто насладиться общением. В какой-то момент в окнах автомобиля мелькнул дорожный знак, извещавший о том, что до города осталось двадцать километров. — Кол, слушай… — проговорила Елена. — Я сейчас в дороге, и меня ждет просто сумасшедший день. Скажи, ты свободен сегодня вечером? Мы могли бы созвониться. Елена прислушалась к ответу, который услышала в телефонной трубке, а затем — кажется, незаметно для себя — кивнула. — Договорились. Созвонимся, скажем, часов после восьми? Я думаю, что к этому времени уже освобожусь. Елена вновь на мгновение замолчала. — Отлично! Я тебе тогда маякну. Поболтаем, — сказала она и улыбнулась уголками губ. — Удачи, Кол. И выздоравливай скорее. Попрощавшись с парнем, Елена нажала на кнопку «отбой». И хотя всего несколько минут назад мысли Деймона были совсем о другом, сейчас он раз за разом прокручивал внутри ее разговор с Колом. Такая чистая, искренняя радость от его звонка, столько теплоты в одном только голосе единственном слове — «поболтаем»… И когда она успела так с ним сблизиться… — Я даже глазам своим сейчас не поверила, когда увидела знак, — призналась она. — Мне кажется, в прошлый раз мы ехали дольше. — В прошлый раз на выезде из Эдмонтона было плотное движение, — произнес Деймон. Елена задумчиво пожала плечами. В ее руках был телефон, и казалось, что она была в шаге от того, чтобы обратить свое внимание к нему, однако в эту секунду она услышала голос Деймона, который окончательно вернул ее к реальности. — Елена, извини за личный вопрос, — произнес он, — но, если не секрет, вы давно близко общаетесь с Колом? Елена перевела на Деймона взгляд, в глубине которого плескалось удивление. — Наверное, с того момента, как мы познакомились, — с зимы, — ответила она. — Я решила встретиться с ним, когда узнала, что Майкл тоже включил его в завещание… Ты наверняка помнишь, — проговорила Елена. Девушка замолчала всего на мгновение, но этой секунды тишины хватило, чтобы почувствовать, каким напряжением она пропитана. — Что-то не так? — с легкими нотами замешательства в голосе спросила она. Елене показалось, что Деймон едва заметно пожал плечами. — Ты… Доверяешь ему? Не было ни возмущения, ни эмоциональных высказываний, ни каких-то требований, которые могли бы быть в стиле Деймона. Был лишь один простой вопрос. Спокойный голос. Но в нем — что-то настолько вкрадчивое и глубокое, что заставляло почувствовать: она должна ответить на этот вопрос. Честно. Но почему-то именно сейчас сделать это было трудно. — Мне казалось, что ты относишься к этой ветви семьи Майклсонов более благосклонно, — сказала Елена. — Это относилось к Элайдже. С Колом я даже лично не знаком. Елена жадно, не моргая, смотрела на Деймона, словно на эти казавшиеся невыносимо долгими мгновения замерев в каком-то неизъяснимом оцепенении. Деймон словно не чувствовал этого — он смотрел на дорогу и, казалось, был поглощен ею, но Елена продолжала всматриваться в него, не отводя глаза. И лишь спустя пару секунд, опустив взгляд, она увидела, как он крепко — слишком крепко сжимает руль, — костяшки пальцев его левой руки, которой Деймон его держал, начинали бледнеть. Скорость автомобиля не повышалась и не понижалась — Деймон продолжал вести его привычно и не делал ни одного резкого движения. Тон был ровным. Но слишком многое сказал тот мимолетный взгляд, который Елена опустила на его руку. — Я знакома, Деймон. Елена произнесла эту фразу негромко, но ее тон был спокоен, и не было сомнения, что это спокойствие имеет одну причину: она былм уверена в том, о чем говорила Деймону. — И я ему доверяю. Елена не сказала больше ничего. Она не стала рассказывать о том, как незаметно даже для нее самой их мимолетное знакомство с Колом переросло в такие частые встречи, как они вместе отрывались, о том, как порой даже после дерьмового дня рука тянулась к телефону, чтобы просто поговорить, и как он чутко и внимательно умел просто слушать — словно забирая часть тяжести на себя; о том, как это здорово — посреди такого сумасшествия, в которое погрузилась ее жизнья после того, как в ней появилась семья Майклсонов, однажды просто встретить такого человека — относящегося к этой семье, носящего эту же фамилию — но настолько другого. Но по ее спокойному голосу, по тому, как она выделила первое слово в своей первой фразе, Деймон понял все, что было смыслом этих слов. Однако, казалось, они не изменили того, что было внутри у самого Деймона: ответ, который дала Елена, не разрешил вопросов, которые были в его душе. Боковым зрением спустя секунды боковое зрение вновь уловило движение руки Деймона, ничего ей не ответившего. Она все так же крепко, жестко держала руль, отчего вены на тыльной стороне ладони начали проявляться четче, и это в корне отличалось от того, как он управлял машиной обычно. Минуты после этого Елена и Деймон провели в тишине, но оба очень хорошо чувствовали: в этой тишине было слишком много невысказанного. Уже через несколько часов после приезда в Эдмонтон, вечером того же дня Деймон и Елена находились в окружном суде провинции Альберта. Время близилось к окончанию рабочего дня, и в здании, огромном, наполненном многочисленными переходами и блоками, становилось тихо. Деймон, не изменяя себе, был спокоен и выдержан; сама же Елена, зайдя в прохладное здание суда, чувствовала, как сердце, вопреки ее желанию, начинает стучать быстрее, и как кожа покрывается редкими мурашками. И она знала: последнее — не от холода. Елена понимала, что сейчас у них с Деймоном был шанс узнать нечто важное, пролить свет на эту запутанную историю, последствия которой сулили сильно изменить ее собственную жизнь, но то, что сейчас чувствовала Елена, не было тем самым холодноватым волнением, которое испытывает человек на пороге правды; не было это и страхом, что эта попытка тоже закончится тупиком. Это было что-то, что имело совершенно иные истоки… Нечто в десятки, сотни раз более глубокое… Что-то такое, что, вопреки холодному разуму, не позволяло относиться к этой истории, как сторонний наблюдатель. — Мистер Сальватор, мисс...? — Гилберт, — с легкой улыбкой, чуть кивнув, отозвалась Елена. Джонатан Майерс — высокий темнокожий мужчина, на вид которому было, может быть, лишь немногим больше тридцати пяти лет, приятной наружности и с не менее приятной, сдержанной улыбкой по очереди в знак приветствия пожал руку Деймону, а затем Елене. — Рад знакомству. Оно вышло довольно-таки необычным. — Это взаимно, — ответил Деймон. — Учитывая, что наша ситуация и просьба — не совсем обычные, то, что получилось найти человека, который мог бы помочь, тем более в такой короткий промежуток времени, — это, наверное, сродни чуду, — призналась Елена. — Спасибо вам, мистер Майерс. — Ну, во-первых, меня благодарить пока не за что, — ответил мужчина, — а во-вторых… Майерс сделал небольшую паузу, на мгновение опустив взгляд, словно думая о том, с чего он должен начать. — Необходимые документы по тому вопросу, который мы обсуждали с вами, Деймон, — он перевел взгляд на Сальватора, — удалось найти, дело Миранды Соммерс действительно находится в судебном архиве, вы сможете с ним ознакомиться. Но это еще не все. Деймон и Елена внимательно посмотрели на Майерса. Главной целью возвращения в Эдмонтон для них было без лишних проблем и шума попасть в судебный архив и увидеть дело Миранды. Пока о том, что у них в запасе может быть что-то другое, мыслей не было, поэтому сейчас слова судьи привели их обоих в небольшое замешательство и заставили еще внимательнее прислушаться к новому знакомому, чтобы понять, что он имел в виду. — Когда я искал это дело, я поговорил со своими коллегами о вашем вопросе, — продолжил Майерс. — И ситуация приняла достаточно неожиданный для меня оборот, хотя я предполагаю, что для вас этот вариант будет даже лучше. Елена и Деймон переглянулись — слегка, почти неуловимо, но этой секунды хватило им обоим, чтобы увидеть в глазах друг друга растерянное замешательство. — Как оказалось, один из моих коллег имел прямое отношение к этому делу. На тот момент он работал на должности помощника судьи… Именно того судьи, который вел дело Миранды. Я рассказал ему о вашей ситуации, и он согласился поговорить с вами, если это будет нужно. Елена слушала то, о чем говорил Майерс, и чувствовала, как внутри что-то замерло. Она так долго хотела узнать правду, но каждый раз, когда разгадка, казалось, была близко, вместо ответа был очередной тупик. Это было просто немыслимо: они с Деймоном даже не были знакомы с этими людьми до этого дня, ничего о них не знали… Но они были неравнодушны к произошедшему с ними и готовы были помочь. И Елена была готова благодарить Бога, судьбу, какое-то высшее провидение за то, что все происходящее сейчас было реальностью. Конечно, отказываться от предложенного Майерсом у Елены и Деймона не было даже мыслей. Майерс проводил их в архив, вместе они забрали внушительных размеров бумажную папку, где, вероятно, были все интересующие их документы — материалы дела Миранды, — а затем, когда они вернулись в главное здание, они вместе уже пошли к тому самому коллеге, о котором он рассказывал. Их Майерс затем оставил втроем, потому что в данном случае его роль была выполнена — и даже больше, чем на сто процентов. Мужчину, сосредоточенного и немного отстраненного, отчего казалось, что он находится в своих мыслях, с которым Деймон и Елена познакомились через несколько минут, звали Аарон Браун. Он начал свою карьеру с должности помощника судьи окружного суда провинции Альберта в Эдмонтоне. Сейчас ему было немногим меньше пятидесяти, и он, как и Майерс, был судьей первой инстанции. В общении он был сдержанным, немногословным и вместо длинных расспросов и размышлений говорил короткими, но емкими фразами без чего-либо лишнего. И те слова, которые он произнес первыми после того, как разговор перешел к интересующей Деймона и Елену теме, просто пригвоздили их обоих к своему месту. — Это дело было сфабриковано от и до. Четкие, отрывистые слова — напоминают острые кинжалы. Голос — твердый и спокойный, и в нем — ни йоты сомнения: если бы человеческий слух умел игнорировать содержание слышимого, могло бы показать, что сейчас он говорил об обычных, всем понятных и давно знакомых вещах. Вот так, просто и без лишних слов — отрывисто и прямо. Как один за другим несколько выстрелов. Елена смотрела на Брауна, не отводя взгляд, и чувствовала, что не может даже сказать ни слова — как будто ей в один момент вырвали голосовые связки. Ей оставалось только смотреть на него, не моргая, не шевелясь, и чувствовать, что этим взглядом она не могла бы передать и одной тысячной того, что происходило внутри… — Елена, скажите, кем вы приходитесь Миранде Соммерс? — спросил Аарон. — Я ее дочь, — сделав над собой усилие и заставив себя выдавить хотя бы несколько слов, пересохшими губами произнесла Елена, а затем, немного помолчав, сказала: — Биологическая дочь. Браун поднял взгляд на Елену и пристально, чуть прищурив глаза из-под очков, с какими-то необъяснимыми жадностью и усилием вглядывался в ее глаза, словно пытался найти ответ на не дававший ему покоя вопрос, и в глубине его глаз вдруг заплескались отголоски какой-то недоуменной неуверенности, будто он в чем-то хотел убедиться. — Елена, простите за личный вопрос… Почему вы так подчеркнули… Последнюю фразу? — спросил он. — Я воспитывалась в другой семье, — чуть помолчав, ответила Елена. Однако ее ответ, казалось, не принес Брауну ни толики спокойствия: он все так же, не отводя взгляд, смотрел на нее, и в какой-то момент, несмотря на его умение сдерживать эмоции, его брови чуть поднялись вверх — по мимолетному, почти неуловимому движению его мимики Елене показалось, что ему словно было трудно во что-то поверить, но реальность говорила ему сама за себя. Это была всего лишь секунда — проходит мгновение, и в мимике Брауна снова ни йоты удивления, он так же спокоен, как и в тот момент, когда они зашли в его кабинет. Однако в глубине его взгляда, неизъяснимое, сокрытое от того, кто не знал всей этой истории, оставалось что-то заставлявшее почувствовать: в его душе все равно был раздрай. Браун медленно и с шумом выдохнул, взяв из канцелярского стакана одну из ручек, внимательно всматриваясь в нее, перебирая пальцами. — Мистер Майерс, наверное, рассказал вам о немного о том, с чего началась моя карьера здесь, — задумчиво произнес он, подняв взгляд на своих собеседников. — Я начал работать в окружном суде двадцать четыре года назад, — начал Браун. — Я стал помощником одного из судей первой инстанции по уголовным делам. Мне было двадцать три, я на тот момент только закончил университет и лишь начинал осваиваться в профессии… Дело Миранды стало одним из первых в моей практике. Елена и Деймон в глубине души были удивлены тому, что Браун действительно помнил подробности истории, которая произошла больше двадцати лет назад, и на это были причины: если вдуматься, он работал в этой системе чуть меньше двадцати пяти лет, и сколько дел он изучил за время своей работы — сначала на должности судейского помощника, затем когда уже сам стал судьей, — можно было лишь представить. Но сам Аарон знал, что никогда не забудет это дело. Не потому, что оно было одним из первых. Потому, что он навсегда запомнил эту девчонку восемнадцати лет на скамье подсудимых, исподлобья внимательно оглядывавшую тех, кто решал ее судьбу. Она не произносила ни слова, не обращая внимание на комментарии судьи, язвительные замечания прокурора, на весь ход судебного заседания — просто смотрела им в глаза с каким-то острым, необъяснимым блеском, словно наперед зная, чем все это закончится, как будто смотрела уже знакомый фильм… И чем-то была похожа на волчонка. — С чего все вообще началось? — спросил Деймон, пока Елена, едва касаясь пальцами, перелистывала изношенные от времени страницы внушительного тома. — В полицию обратилась мать ее одноклассника. Дело было спустя шесть или семь месяцев после выпускного, — ответил Браун. — Ее старший сын, одноклассник Миранды, учился в университете и жил уже отдельно от семьи, а вот младшему было около пятнадцати, и он все еще жил с родителями. В ящике его стола женщина и нашла пузырек с какими-то таблетками. Ее это сразу насторожило — паренек в целом был проблемный: он не без сложностей учился в школе, уже дома ночевал через раз, а вечеринки с алкоголем были обычным делом. Да и без привязки ко всему этому, даже если это были таблетки, допустим, от головной боли или от любого другого недомогания, то какой смысл был прятать их по ящикам, когда в доме они были в свободном доступе? Она спросила у парня, что это были за таблетки, но он начал уверять, что это просто витамины. Только когда мать надавила на него и пообещала, что попросту отнесет их в лабораторию для анализа, он признался, что это экстази. В лаборатории его слова подтвердили. С этого все и началось: родители этого парня намерены были узнать, кто помог ему достать это вещество, потратив на это, как позже выяснилось, их же деньги. Он долго юлил и отклонялся, подключали даже психолога. А затем выяснилось то, что повергло в шок и родителей, и школьных преподавателей, и вообще всех тех, кто в той или иной мере был свидетелем этой истории: парень рассказал, что наркотики ему передала Миранда Соммерс — бывшая одноклассница его старшего брата. Поверить в это было сложно: девушка, хотя и неплохо общалась с тем парнем из своего класса, который тоже не был паинькой, на уровне приятелей, сама была из благополучной, хотя и неполной семьи. Периодически, конечно, они с одноклассниками устраивали в старшей школе вечеринки, где и выпивка наверняка была, но у кого в таком возрасте этого не было? Все было в пределах разумного, так что Миранда никогда не была замешана ни в конфликтах, ни в каких-то других сомнительных ситуациях. По словам преподавателей, которые не так давно выпустили их класс, она была активной, общительной девушкой с отличными способностями — она хорошо училась, закончила школу с High Honors* и без особых проблем поступила в университет Калгари: училась, кажется, на историческом. Да и в целом было видно, что преподаватели ее любили. Они как один признавались, что не верят в правдивость всей этой истории, советовали полицейским внимательнее присмотреться к Майку — по-моему, так звали того парня, который, кстати, тоже учился в этой школе, — скорее всего, он просто покрывал кого-то другого. Доказать то, что он говорит правду — равно как и то, что он лжет, — было почти невозможно: он заявил, что с Мирандой они обо всем договаривались устно, так что никаких доказательств ее вины, кроме его признания, на тот момент не было. Полицейские решили проведать девушку — с ордером на обыск. И, по всей видимости, вооружились им не зря, потому что… Браун сделал небольшую паузу и с шумом выдохнул. — У нее дома они обнаружили пузырек с несколькими оставшимися таблетками, — точно такими же, которые мать нашла у брата ее одноклассника. Елена и Деймон, абстрагировавшись от проявлений внешнего мира, не отрываясь, слушали судью. Боковым зрением Елена увидела взгляд Деймона: он, не отводя глаза, смотрел на Аарона, плотно сжав губы, приподняв брови, и, казалось, у него просто не было слов. Они и не были нужны — все было видно по тому немому недоумению, которое плескалось на дне его его ярко-голубых глаз. Сейчас Елена понимала, что чувствует то же самое. Девушка из благополучной семьи, выпускница с отличным аттестатом и прекрасными перспективами, студентка престижного вуза, никогда не имевшая весомых проблем, — пример для многих, и… Сбыт и хранение наркотиков. Это было похоже на плохой детектив или черную комедию — которой, впрочем, как раз часто бывает наша жизнь… Это было на одной чаше весов. А на другой — вопрос: если подросток действительно кого-то покрывал, для чего нужно было перекладывать вину именно на Миранду — девушку, с которой он сам-то едва общался и вряд ли знал о ней что-то кроме того, что она была приятельницей его старшего брата и училась с ним в одном классе? — Если слова парня еще нужно было проверять и рассматривать с осторожностью, то тут все было яснее: когда вещдоки налицо, трудно придумать этому какое-то здравое оправдание. Было возбуждено уголовное дело. — Брат этого Майка, — проговорил Деймон, до этого момента смотревший как будто куда-то сквозь, вновь подняв взгляд на него, — он участвовал в следствии? Как он отзывался о ней? — Его привлекали к допросам, но все его ответы склонялись к высказываниям вроде «она может быть виновна, а может и не быть» — ничего определенного он не говорил и вообще держался достаточно отстраненно, учитывая, что многие из их окружения подтверждали, что они с Мирандой были в хороших отношениях. — А сама Миранда… Как реагировала она? Елена услышала, как дрогнул собственный голос. Казалось, что эта история была ей более-менее знакома, она знала ее исход, но все равно, слушая Брауна, чувствовала внутри необъяснимую дрожь, — как в тот момент, когда мы смотрим давно знакомый фильм, но все равно чувствуем холодный страх, зная, какой поворот ждет дальше, — словно боясь, что в этот раз он может привести к другим, необратимым последствиям… — Если почитать ее показания, можно увидеть, что она ни разу за время следствия и судебного разбирательства не признала свою вину, хотя знала, что это может стать смягчающим обстоятельством, — сказал Браун. — Когда судья на заседании спросил ее о том, как она в таком случае может объяснить появление в ее доме наркотиков, она только усмехнулась и сказала: «Чудеса случаются, поверьте. Стоит лишь встретить кого-то, кто от чистого сердца желает вам добра». Елена замерла. Она почувствовала, как две последние фразы Миранды, озвученные Брауном, обдали кожу колючим холодом, который очень быстро проник внутрь. Догадки начали отдаваться в сознании раскатистым гулом, который был настолько оглушающим, что распознать его было почти невозможно. Эти мысли казались слишком странными, необъяснимыми, сложными… — Как она сама объясняла все происходящее? — спросил Деймон. — Практически никак, — произнес Браун. — Миранда открыто говорила, что понятия не имеет, откуда в ее квартире появились наркотики. Мужчина вновь замолчал. Это молчание было гораздо дольше, чем несколько секунд назад, — и для слуха, отвыкшего от этой абсолютно полной тишины и сейчас поглощавшего эту пустоту, разлившуюся в просторном помещении, казалось, что оно превратилось в оглушающий набат, заполнявший до краев этой холодной пустотой… Лишь спустя время Браун заговорил вновь, и в тот момент, когда это произошло, Елена увидела, как что-то изменилось в его обычно спокойном взгляде. — Она… — он на миг замер, будто пытаясь подобрать нужное слово. — Словно наперед знала, чем это закончится, и поэтому не видела смысла пытаться что-то исправить, — подняв глаза на Деймону и Еленую произнес он. Казалось, что его голос стал чуть тише. — Она не пыталась оправдываться, не закатывала истерики, ни о чем не просила и не возмущалась. Ее ледяное спокойствие поражало. Браун, опустив взгляд, выдохнул. — Разбирательство шло несколько месяцев — обычный срок для этой статьи. Но пока оно продолжалось, умерла мать Миранды. Она не смогла даже присутствовать на похоронах — адвокату удалось добиться изменения меры пресечения с заключения под стражу на подписку о невыезде только спустя время и уже в связи с другими обстоятельствами… Елена ощутила, как в груди, с левой стороны, заныло. Долго так, тянуще… Эта боль была очень похожа на ту, которая обычно появляется в груди после того, как мы долго плачем, — грудную клетку покидают остатки кислорода, а взамен остается это тяжелый, давящий свинец, который заполняет ее до самой последней капли… Елена мельком взглянула на Деймона и увидела, как он, до этого момента прямо смотревший на их собеседника, опустил глаза, и услышала, как он медленно выдохнул. Это было одной из причин, по которой Аарон Браун точно знал, что всегда будет помнить эти события: больше никогда в своей жизни — ни до, ни после — он не видел такой страшной метаморфозы. После того, как Миранда узнала о смерти матери, после нескольких дней сумасшедшей борьбы в попытках выбить изменение меры пресечения, чтобы успеть хотя бы на похороны, и слабой, как продрогший огонек догорающей свечи, надежды, то затухавшей, то снова вспыхивавшей, — и после того, как все это закончилось, она была спокойна. Только теперь это было не спокойствие смирения. Это было спокойствие опустошения. — Те слова о добром человеке… — с трудом через некоторое время поборов комок в горле, едва слышно проговорила Елена. Браун очень долго работал в своей области и видел очень многих людей — совершенно разного склада ума и характера, с разными судьбами. Со временем он научился читать то, что было внутри и не выражалось словами. Поэтому сейчас мимики Елены для него хватило, чтобы прочитать ее мысли на шаг вперед и понять, какой вопрос она хотела задать. — Она не назвала ни одного имени, — ответил он. Браун помолчал немного, а затем проговорил: — Если Миранда действительно знала, кому это могло быть нужно, скорее всего, это был человек либо с деньгами, либо с высоким положением, а вероятнее, и то, и другое, раз она считала, что пытаться предпринять что-то бессмысленно. — Даже если… — как Елена ни силилась, закончить фразу, озвучив догадку, которая вселяла страх, она не смогла. — Кому нужно подставлять восемнадцатилетнюю студентку, вчерашнюю школьницу? — недоуменно, с каким-то порывистым отчаянием воскликнула она. Ответом на ее вопрос была тишина. И от нее хотелось кричать — кричать, как человеку, оказавшемуся запертым в объятом огнем здании, отчаянно барабанящему в дверь, — и в ответ слышащему такую же тишину. — И адвокат даже не попытался побороться за сокращение срока? — с нотами легкого недоумения в голосе спросил Деймон. — У нее был государственный адвокат, — ответил Браун, — думаю, не секрет, как работает большинство из них: в них редко бывает энтузиазм, еще реже — азарт, без которого адвокат — это лишь звучащее слово и схема… Адвокат Миранды почти не пытался использовать смягчающие обстоятельства, а они в ее случае были значимыми: она не приклекалась к уголовной ответственности раньше, но даже не это было главным — когда шло следствие, она родила ребенка… Мужчина поднял глаза, не отводя их от Елены. — И, насколько я понимаю, этим ребенком были вы… Елена почувствовала, как сердце сначала на секунду замерло, а затем больно ударило. Она молча кивнула. Сейчас Елена испытывала труднообъяснимое чувство. Настолько сильно, как никогда раньше, в эту минуту она почувствовала крепкую связь с этой историей, и сейчас она сама ощущала себя запертой в клетку — из нее так хотелось убежать, скрыться и больше никогда, никогда не вспоминать… Но выхода из нее не было. — Суд приговорил Миранду к тринадцати годам лишения свободы, — спустя время продолжил Браун. — Этим были поражены все: ее друзья и знакомые, сам Майк, даже прокурор — срок, который просил назначить он, был меньше того, который оказался в итоге… Этим был поражен я сам. Текли минуты, он вновь возвращался в это время — двадцать лет спустя… Да как можно это забыть? Нет, это не забудется… Он всегда будет помнить ее глаза — глаза этой восемнадцатилетней девчонки на скамье подсудимых, которую дома ждала двухмесячная дочь, — в тот момент, когда судья огласил приговор и спросил у нее, понятен ли он ей и имеет ли она что сказать по этому поводу, и когда она произнесла ту фразу, которая долгие годы отдавалась у Аарона внутри гулким эхом… — Вы не правосудие. Вы — правоублюдие. Вы даете ублюдкам право рушить чужие жизни и называете это справедливостью. Тошно от вас. Дышать отчего-то стало сложно. Все было, как всегда — ровный вдох, задержка на одну секунду и затем — выдох… Но с каждым вдохом это странное ощущение внутри, от которого было очень, очень тяжело, разливалось все больше. И сейчас вдруг стало абсолютно плевать, совершала ли Миранда то, в чем ее обвиняли, или нет. Не в этом было дело… Эта тяжесть становилась все сильнее. — Дело Миранды было пересмотрено два года спустя, — задумчиво произнес Деймон. — Получается, что у этой истории было продолжение? Он поднял взгляд на судью, и их глаза встретились. На протяжении некоторого времени Браун молчал. — Дело было закрыто, прошло какое-то время и работы было более чем достаточно, — наконец проговорил он. — Для судейских работников оно было лишь одним из сотен подобных, с которыми они сталкиваются на протяжении всей своей жизни… Обсуждения тоже со временем утихли. Реальность такова, что с каждой новой эпохой людям становится все сложнее ставить под сомнение то, что высказывается авторитетом. Особенно, когда нет никаких доказательств… Никто из окружения Миранды не мог осознать, что все произошедшее было правдой, но перед глазами не было ни одного доказательства — кроме того, что они знали этого человека… И суд — это априори справедливость, — по крайней мере, каждому из нас хочется верить в это. Значит, наверняка в этой истории все гораздо прозаичнее, значит, несмотря на всю немыслимость и кажущуюся абсурдность, правильнее поверить и принять, что не всегда знать человека всю жизнь равно тому, чтобы знать, что у него внутри. Я тоже считал, что так разумнее, точнее, пытался убедить себя в этом. Это дело, хотя продолжалось всего несколько месяцев, морально измотало меня, и я был уверен, что это ненадолго, что это — нормальная впечатлительность вчерашнего выпускника юрфака, оказавшегося в реальной жизни, которая отличается от теоретических схем десятков учебников. Но я думал о Миранде, обо всем этом: об ее взгляде на судебном заседании, об ее умершей матери, о маленькой дочери… Мне тогда было немногим больше двадцати — между нами с Мирандой была ведь не такая большая разница в возрасте, и я почему-то не мог перестать думать о том, что несколько месяцев назад она, как и я не так давно, начинала учебу в университете, строила планы, о чем-то мечтала и волновалась… Мне тяжело было подавить это в себе. А еще я чувствовал, что во мне разгорается профессиональный интерес, потому что, хотя формально все было вроде бы верно, я видел, что в деле много неточностей и странностей. Браун опустил взгляд на ручку в своих пальцах, а затем отложил ее. — Мои коллеги говорили мне, что это пройдет, что меня отвлечет работа, в которой, тем более, недостатка не было. Но я понял, что это не пройдет. И тогда решил попробовать дойти до истины. Деймон внимательно посмотрел на собеседника, словно пытаясь в его взгляде прочитать наперед то, о чем он должен был рассказать. — Тем более, что вскоре после закрытия дела произошло несколько странных вещей… — проговорил Браун. — Судья, который рассматривал его, ушел из суда через несколько месяцев. Связано это было с пенсией или с переходом на другое место работы — я так и не узнал, потому что у нас об этом не было известно ровным счетом ничего. Это было достаточно странно: обычно, когда судьи уходят — неважно, на пенсию или работать в какие-то другие места — об этом узнают все сотрудники. Я был его помощником, но сам утром очередного рабочего дня просто был поставлен перед фактом: я буду работать у другого судьи. Наверное, это стало последней каплей, которая убедила меня в правильности того, что я хотел сделать. Сейчас в сознании Елены слабыми, неразличимыми отголосками звучал ее недавний разговор с Деймоном и то, о чем он ей говорил, когда они вернулись от Александра… Но сердце стучало слишком часто, и сосредоточиться на мыслях было трудно. — Я заручился поддержкой нескольких друзей из полиции и решил начать с семьи того парня, Майка, который и указал на Миранду как на человека, который продал ему наркотики. Мне изначально слабо верилось в версию со студенткой-сбытчицей, — сказал Браун. — В те времена в городе было несколько крупных группировок, оборот которых было трудно вообразить, — они орудовали миллионами… Об этих судебных процессах знал не то что весь Эдмонтон — они гремели на всю Альберту. Но подобные организации, и даже те, которые были менее известны и имели гораздо меньший оборот, редко «вербовали» людей возраста Миранды. У большинства из них к этому моменту еще слишком неустойчива психика: стоит только надавить или припугнуть, с бòльшей вероятностью они расскажут обо всем, о чем требуется. А старшеклассников, которые уже заканчивают школу, но еще не поступили в университет, стараются контролировать родители и учебные заведения — если семья не совсем маргинальная, станет заметно, что подросток что-то скрывает. Да и сами школьники в 17-18 лет могут быть все еще достаточно сильно зависимы от родителей психологически, что тоже чревато. В общем, работа с контингентом такого возраста слишком рискованна, так что в этом было мало логики, а уж чтобы поверить в то, что девушка восемнадцати лет сама могла заправлять делами в наркокартеле, нужно быть умалишенным, да и не связываются лица такого положения с клиентами самостоятельно — для этого есть шестерки. Я решил связаться с семьей Майка, но здесь меня ждало то, что ввело меня в большой ступор. Их не было в Эдмонтоне. Они будто просто испарились — мать, отец и младший сын. Я вышел на директора школы, где учился Майк и которую заканчивала сама Миранда. Он подтвердил, что родители забрали документы парня, объяснив это тем, что тяжело заболела мать отца и они приняли решение переехать поближе к ней. Все это даже без привязки к произошедшей истории было странным. Даже если сказанное было правдой, к матери мог бы приехать сам отец, а уже чуть позже, спустя время перевезти туда остальную семью — какой смысл был в том, чтобы срывать парня из школы за пару месяцев до окончания учебного года? Директор предположил, что, возможно, это было связано с тем, что Майк принимал запрещенные вещества, и семья хотела поместить его в совершенно новое для него окружение или обратиться в клинику. Рациональное зерно в этом предположении было, только мне это никак не помогало: мне нужно было отыскать эту семью. Попутно я пытался найти информацию о родителях Майка, чтобы понять, могли ли они по какой-то причине надавить на сына и заставить его дать именно такие показания, обвинив именно Миранду. Его мать была врачом-травматологом, отец работал страховым агентом, всю жизнь они прожили в Эдмонтоне и в связях с какими-либо подозрительными группировками замечены не были, — в общем, ничего интересного, все было чисто. Я не буду загружать вас подробностями этих поисков — они продлились достаточно долго, гораздо дольше, чем ожидал я сам, — но главное, что увенчались успехом и в конечном итоге привели меня в Квебек — не много-не мало на расстояние почти в две с половиной тысячи миль от Эдмонтона. Елена слушала Брауна, и ей казалось, что она окончательно перестала что-либо понимать. Брат одноклассника Миранды, обвинивший ее в передаче ему наркотиков, странный приговор и затем — уход судьи с должности, затем — поспешный отъезд семьи из Эдмонтона, напоминающий бегство… Было невозможно осознать, что эта картина состоит из стольких элементов, и поэтому увидеть ее целиком, предугадать то, каким будет следующий из них, было сложно. От этого Елене казалось, будто сейчас она идет по ночной улице в полной тишине, с завязанными плотной материей глазами, которые не воспринимали ни одного оттенка окружающего мира, и просто не знала, куда приведет ее следующий осторожный шаг. — Не скажу, что они были рады видеть меня, — усмехнулся Аарон, — а точнее, были вообще не рады, но еще больше — шокированы. Мне родители Майка объяснили отъезд так же, как и директору школы, но для обычного переезда они все как-то слишком волновались, и в особенности — парень. Я понял, что если кого и следует «колоть» до конца, так это его, — он явно был не в стабильном психологическом состоянии и переживал стресс. Я посоветовался с психологами из нашей сферы… Возможно, не все методы были педагогичными… Но для меня было важно другое. На на другой чаше весов был человек, который в этот момент отбывал наказание в тюрьме. Возможно, за то, чего не совершал. Елена ощутила легкое покалывание на кончиках пальцев — она чувствовала, что, вероятнее всего, вскоре узнает развязку этой истории. — Работа с Майком заняла еще некоторое время. Сначала он увиливал, настаивал на сказанном первоначально, психовал, да и родители были явно не в восторге от того, что обычному судейскому помощнику, участвовавшему в заседаниях по делу, к которому косвенно был причастен их сын, зачем-то понадобилось отыскать их. Но решающим был тот момент, когда я прямо сказал Майку, что в случае, если он все расскажет так, как было на самом деле, для него это ничем не будет чревато. Это была правда: ему было пятнадцать, и его не могли привлечь к ответственности ни за хранение наркотиков, ни за, в случае, если бы все подтвердилось, клевету — за это она наступает с шестнадцати лет. После этого он сдался. Сказал родителям, что больше не будет ничего скрывать… И при них все мне рассказал. Аарон сделал медленный вдох, затем выдохнул, на мгновения отведя взгляд. По тому, как он в какой-то момент сжал в кулак пальцы правой руки, как он замолчал, по его сжатым губам и сосредоточенному, обращенному глубоко внутрь взгляду было видно, что возвращаться в эти воспоминания для него нелегко. И сейчас Елена понимала, что ощущает нечто необъяснимое, но похожее… — Ответ на мой главный вопрос был дан, — произнес Браун спустя несколько секунд молчания. — Наркотики, которые нашла у Майка его мать, не имели к Миранде никакого отношения. Вещество ему передал некий Коннор Джордан — с ним его познакомили старшие приятели… Их знакомство продолжалось несколько месяцев, и сначала это были легкие наркотики — чаще просто каннабис, так, расслабиться на выходных с друзьями. О Конноре сам Майк знал немного: ему было около двадцати пяти, и он жил на два города — Лос-Анджелес и Эдмонтон… Но у них установились прочные, даже чем-то похожие на приятельские отношения — тот всегда приезжал с товаром, когда это было нужно, а Майк никогда не затягивал с деньгами, они, бывало, могли и вместе употреблять. И когда ему захотелось попробовать что-то «посерьезнее», помощи он попросил именно у Джордана. Коннор был рад помочь приятелю и именно тогда предложил попробовать экстази. Тогда в разговоре Майк пустил одну фразу… Что-то наподобие того, что таблетки, мол, нужно получше от родителей спрятать. Но ответ Коннора ввел его в ступор: тот сначала усмехнулся, а затем почему-то сказал, что особо прятать и не надо. Майк спросил, что он имеет в виду. Тогда между ними произошел тот разговор, который очень дорого стоил Миранде. Коннор попросил у Майка помощи. В подробности он не вдавался, скорее, просто поставил перед фактом, что очень нужно кое-что сделать. Он попросил парня в случае, если таблетки найдут его родители, признаться им, что вещество он получил от Миранды Соммерс. Браун замолчал. В этот момент показалось, что щеки обдало жаром, как будто рядом полыхнул огонь, — дыхание снова стало тяжелым, и было слишком душно. Боковым зрением Елена заметила, что Деймон, как и она, не двигаясь, не сводит взгляд с Брауна: он жадно всматривался в черты его лица, улавливал каждое движение, каждое изменение тона. Елена увидела, как, по-прежнему не отводя глаза, Деймон, возможно, неосознанно, потер ладонью правой руки ребро ладони левой. Сейчас она вдруг поняла, что они с Деймоном сидели совсем рядом: их плечи практически касались друг друга, но ни один из них не пытался отстраниться, восстановить границы своего личного пространства. Так и правда было легче. — Я не знаю, в каком состоянии в тот момент был Майк, — признался Аарон. — Возможно, тогда он не воспринял просьбу приятеля всерьез, хотя и пообещал сделать так, как он сказал. Но только обстоятельства сложились так, что родители правда нашли оставшиеся таблетки, и когда ситуация приняла серьезный оборот, парень испугался и действительно рассказал о том, что таблетки ему дала Миранда. Я не уверен, что тогда Майк воспринимал все это всерьез и осознавал, какой оборот принимает ситуация, — сказал Браун. — Это понимание пришло к нему только когда разбирательство подходило к концу и когда прокурор попросил у суда приговорить девушку к десяти годам колонии. Когда же судья вынес обвинительный приговор, тогда мальчишка и не выдержал… И рассказал обо всем родителям. И о Конноре, и о его странной просьбе. Их реакцию можно понять: они боялись. В первую очередь за сына, конечно, — история, в которую он ввязался, оставляла желать лучшего… Но им была дорога и своя репутация. Они не могли предугадать, какими будут действия правоохранительных органов, если Майк добровольно признается в клевете, да еще и вся эта история с наркотиками… Они пытались найти Коннора — в этом им уже помогал сам Майк, который уже ничего не пытался скрыть, — но отыскать его так и не смогли. Но вскоре после того, как судебное разбирательство закончилось, произошло еще кое-что. На банковский счет отца Майка поступил крупный перевод. Сумма была огромной даже по нынешним меркам — около пятидесяти тысяч долларов. Кто был отправителем, в связи с чем был совершен перевод, — ответа не было. Отец обратился в банк за помощью, но что они могли ответить, если перевод был анонимным? С уверенностью в банке утверждали только об одном: ошибки быть не может. Деньги поступили по адресу. Скорее всего, это и стало окончательной точкой в попытках докопаться до правды. Родители Майка решили больше никого не искать, не пытаться понять, как события последних месяцев могут быть взаимосвязаны, — видимо, узнать это было просто нереально, — они решили просто уехать из города, чтобы обезопасить сына и себя от возможных последствий и перечисленную сумму потратить на обустройство новой жизни. Семья переехала в Квебек (там у них действительно были родственники), наняла для сына квалифицированных врачей, он снова начал посещать школу… В общем, их жизнь постепенно наладилась к тому моменту, когда их нашел я. — Так вот что за «вновь открывшиеся обстоятельства», благодаря которым дело было пересмотрено… — глядя куда-то в пустоту, задумчиво проговорила Елена. Аарон кивнул. — Дело Миранды действительно вновь открыли, — ответил он. — Показания Майка приобщили к нему, и с Миранды сняли все обвинения по пункту о сбыте наркотиков несовершеннолетнему. Именно этот пункт составлял основную часть ее срока. На этот раз следствие шло гораздо дольше. Неясным оставался вопрос по поводу того вещества, которое при обыске обнаружили у нее дома… Доказать, что таблетки принадлежали не ей, так и не удалось, но в тот момент это уже не имело большого значения: препарат в квартире у Миранды нашли в незначительном количестве, по этому пункту статьи максимальный срок наказания составлял не больше пяти лет. Но Миранда уже отбывала заключение в течение двух лет, и это давало возможность подать на условно-досрочное освобождение. В колонии у нее были хорошие характеристики: она не участвовала в каких-либо конфликтах, за ней не было замечено нарушений распорядка. Суд удовлетворил ходатайство. Миранду освободили. Вы когда-нибудь выходили из душного, затхлого помещения, где уже долгое время идет ремонт, насквозь пропитанного запахом краски, на улицу вечером, когда воздух становится прохладнее и городская пыль растворяется? Вы когда-нибудь чувствовали, как легко вдруг становится становится дышать, как проясняются мысли, до этого момента затуманенные этим химическим, настолько едким запахом, что он может стереть, кажется, и воспоминания, и мысли? Вы ощущали этот неповторимый запах вечернего города, смешанного с прохладой, когда суета успокаивается и находится место для тишины и гармонии? Елена чувствовала нечто очень похожее сейчас. Только ей казалось, что вышла она не из старого помещения, а из тюремной клетки, и провела она там не сорок минут, на протяжении которых они разговаривали с Брауном, а два года. Те два года, что провела там Миранда… Те два года, вообразить которые трудно. Елена знала эту историю, она знала ее итог, но сейчас все равно чувствовала внутри необъяснимую, невообразимую легкость — за того человека, такого далекого… И такого близкого. — Скажите, а вы… — Елена слегка облизала пересохшие губы, замерла, словно в нерешительности, но затем поняла, что хотела бы задать этот вопрос. — Вы рассказывали об этом Миранде? Она подняла взгляд на Аарон, но тот лишь сдержанно, молча едва уловимо покачал головой. — Мы никогда не общались с ней лично. Елене показалось, что под кожей прошел разряд электрического тока. В это невозможно было поверить, невозможно было осознать… Но она смотрела в спокойные серые глаза Брауна и понимала: это правда. — Получается, она не знает?.. — последнее слово, которое почти одними губами выдохнула Еленой, было едва различимо в гулкой тишине просторного кабинета. В ее глазах плескалось искреннее изумление и недоумение, но Браун был все так же спокоен. — Нет надобности в том, чтобы о добрых поступках обязательно знали их адресаты. Достаточно того, что они просто есть. И это была не бравада, не желание покрасоваться, прикрывшись псевдоскромностью, — Елена смотрела на Брауна, на то, как он обо всем рассказывал, и понимала — он действительно так считает. Во всем, что он делал, была другая цель. Он достиг ее… Это было главным. Каково это — однажды, хотя бы на миг встретить такого человека? Того, кто сможет исправить непоправимое, того, кто поверит… И поможет. Просто так. Елене было сложно поверить в это в своей жизни… Но сейчас она отчего-то чувствовала, как это же спокойствие постепенно начинает растекаться по сосудам вместе с кровью. Это были ощущения. Но постепенно сознание прояснялось, картина, состоявшая из мелких разрозненных элементов, начинала приобретать уловимые очертания, и Елена начинала осознавать все то, о чем рассказал Браун. — Но что в итоге стало с Коннором Джорданом? — спросила она. — Его отыскали? Браун отрицательно мотнул головой. — Эти показания Майка тоже проверяли. Джордан был вполне реальной личностью, его нашли спустя несколько месяцев. Он был связан с крупным наркокартелем, и эпизодов сбыта у него набралось, кажется, на двадцать с чем-то лет… Насколько я знаю, он умер в тюрьме. — Вы говорили, что он жил и в Лос-Анджелесе… — вдруг произнес Деймон. Он проговаривал слова медленно, будто сам пытался вникнуть в смысл того, о чем он говорил, — и Елена, понимая, что может за ними крыться, почувствовала, как внутри замерло. — Да, — кивнул Браун. — Причем Лос-Анджелес был местом его постоянного проживания, в Канаде он бывал только «наездами». Лишь на секунду в кабинете воцарилась тишина, и Елена поняла, что в этот момент в их с Деймоном сознании сверкнула одна и та же мысль, а озвучил ее Браун. — Если дело Миранды все-таки было «заказано», тот, кому это могло быть нужно, скорее всего, был оттуда же, откуда и Джордан, а не из Эдмонтона. Одно мгновение — сердце срывается. В это сложно было поверить: Елена прилетела туда, где вся эта история, как она думала, брала исток, — но поиски вернули ее на две с половиной тысячи миль назад. Не в Калгари, не в любой другой город мира — в Лос-Анджелес. Путь возвращается в исходную точку. И все вновь сначала… Бессилие начинает душить, а вслед за ним приходит одно — усталость, которая наполняет невыносимой тяжестью. Но усталость не физическая — гораздо страшнее — душевная. За плечами у них с Деймоном сегодня был лишь один короткий переезд, но Елене казалось, что она уже очень, очень давно не была дома, что за спиной у нее тысячи миль пути и какой-то пустоты… Разговор с Брауном был долгим и длился точно больше полутора часов. Постепенно осознавая полученную информацию, Елена спрашивала его о том, что для нее в этом деле оставалось белым пятном, какие-то вопросы, способные в определенной степени понять, как действовать дальше, задавал Деймон. Помощь Брауна переоценить было невозможно: ни Деймон, ни Елена не могли даже ожидать, что им удастся раскрыть историю уголовного дела Миранды в таких подробностях. Многое в ее поведении это проясняло и уничтожало даже малейшую вероятность некоторых версий, которые приходили в мысли ранее. Но еще больше это задавало вопросов. Насколько бы трудно это ни было осознать, дело Миранды, его дальнейший пересмотр и его итоги говорили об одном: все это действительно было нужно кому-то третьему. Но кому и зачем? И если это действительно так, почему этот человек, очевидно, имевший и нужные связи, и деньги, с такой легкостью допустил, чтобы Миранду освободили? Спустя два года в ее заключении уже не было необходимости? Или у этого была какая-то другая причина? Слова Брауна о том, что этот человек, вероятнее всего, был из Лос-Анджелеса, звучали в сознании Елены громовым раскатом. И в тот момент, едва судья произнес эту фразу, в ее мыслях ослепительной вспышкой молнии сверкнуло лишь одно имя: Майкл. И во всем этом действительно могла быть какая-то логика и картина приобретала гораздо более объяснимые очертания… Вот только у всего этого было одно «но», и его было достаточно, чтобы больше даже не допускать подобных версий и вернуться в исходную точку. Елена не являлась дочерью Майкла Майклсона. Когда Елена и Деймон вышли из кабинета Брауна, они оба молчали. Они преодолевали переход за переходом, и им было много что обсудить, но они не говорили друг другу ни слова, оба погруженные в свои, пока не доступные другому мысли… И ощущения, которые выбили из колеи. Они оба знали, что чуть позже поговорят об этом дне, поделятся друг с другом тем, о чем они думают, и своими чувствами, и, может быть, смогут решить, как быть дальше. Но сейчас им были нужны эти несколько минут тишины. В какой-то момент Деймон почувствовал, как в кармане джинсов завибрировал телефон. Он замедлил шаг, доставая смартфон. — Елена, иди на улицу, — мельком бросив взгляд на экран и затем подняв глаза на обернувшуюся Елену, сказал он. — Мне нужно ответить на звонок. Я тебя догоню. — Конечно, — кивнула Елена, — встретимся тогда у выхода. Деймон кивнул, и через мгновение она вновь услышала его голос, когда он произнес: «Да, Генри», — а сама отправилась дальше. Елена вновь обратилась к своим мыслям. Рабочий день заканчивался, здание суда постепенно пустело, и в огромных коридорах, где теперь лишь изредка встречались спешившие домой сотрудники, была растворена тишина. Это спокойстие, рождавшее в душе ощущение словно отрешенности, как будто сейчас ты находишься по другую сторону от внешнего мира, проникало глубоко под кожу, заполняло собой каждую клетку и способствовало тому, чтобы не стирать эту границу между собой и внешним миром, и на время углубиться в себя, обратиться к тому, что происходило внутри. В умиротворенной тишине раздавался лишь стук каблуков, и Елене начало казаться, что этот звук и полное отсутствие других звуков вокруг каким-то удивительным образом слились воедино. Однако в какую-то секунду она услышала характерный скрип открывающейся двери одного из кабинетов, а затем — несколько размеренных, тяжелых мужских шагов. В следующий момент дверь захлопнулась, пустив по протяженному просторному коридору гулкую волну отзвука. Елена подняла взгляд. Сердце стучало спокойно до этого момента. А затем — замерло. Или Елена просто перестала его слышать. На расстоянии нескольких метров от нее, около кабинета, просматривая какие-то документы, стоял Тайлер. Так знакомо взъерошенные волосы. Излюбленный полуспортивный стиль — темно-синие джинсы и футболка. Лукавый взгляд с чуть уловимым прищуром. Проходит мгновение — в глубине карих глаз заплескалось искреннее изумление. Но спустя миг оно сменяется тонкой улыбкой во взгляде, отразившейся затем на губах. В отдалении послышались мужские голоса, которые спустя несколько секунд стихли за лестницей. В коридоре, кроме Тайлера и Елены, больше никого не было, и их разделяло не такое большое расстояние — пройти мимо, сделав вид, что просто не заметила, было бы глупо. Елена не пыталась отвести глаза, не ускоряла шаг, чтобы быстрее пройти мимо. В ее легкой гибкой фигуре — спокойствие, в движениях — плавная мягкость, во взгляде — ни йоты недоумения или растерянности. — Елена, — не отводя глаза от девушки, произнес Тайлер. Человек приходит в этот мир с уверенностью, что он свободен. Люди влюблены в это чувство: они приручают опасных животных, заставляя исполнять малейшие свои прихоти, справляются с эпидемиями, стихийными бедствиями и другими прихотями когда-то всесильной природы, сейчас уже лишь изредка напоминающей о том, что когда-то и человек был слаб, превращают в ничто тысячи миль расстояний, запуская в небо самолеты… Но только со временем приходит осознание, что на самом деле никакой свободы нет. Это фикция, туман воображения, который, в сущности, очень легко развеять. Человек проживает свою жизнь с наручниками на запястьях. Ключ от них — в руках другого человека. Не верите? Подождите немного. Вы убедитесь в этом, когда однажды попрощаетесь с тем, с кем когда-то мир был не нужен. Любовь делает нас уязвимыми, даже когда заканчивается. Елена хорошо уяснила, когда вновь увидела эти карие, почти черные глаза. — Не ожидал тебя здесь увидеть. — То же могу сказать о тебе, — спокойно ответила Елена. — Суд — это место, где вряд ли можно часто встретить знакомых. — Не совсем удачно сдал квартиру, — чуть склонив голову набок, объяснил Тайлер. — Скажем так, человек захотел получить немного больше, чем обговаривалось изначально… Впрочем, это не так важно, потому что уже в прошлом. Суд удовлетворил мой иск. Елена чуть приподняла брови. — В таком случае, поздравляю. Елене вспомнилась их последняя встреча в декабре прошлого года, когда она прилетела сюда с друзьями на Рождество. Так удивительно — и в то же время закономерно: теперь, невзначай встречаясь, они делили на двоих минуты странной невесомости, спутанных мыслей и бессмысленных вопросов. Так странно: насколько быстро две жизни, которые были одним целым, могут стать параллельными. А может быть, они становятся такими тогда, когда целым никогда и не были. Это было лишь мгновение, когда сердце замерло в тот момент, когда Елена вновь увидела Тайлера. Сейчас оно стучало спокойно, хотя каждый удар по-прежнему отдавался внутри ощущением какой-то тянущей утомленности: оно словно было чем-то сковано и это что-то не давало биться ему в том ритме, в котором оно стучало прежде. Это воспоминания показывали, что ничего еще не закончилось, что где-то глубоко внутри, за суетой повседневных дел и ярким цветом новых событий, жива другая она — та, кто помнит все… Но сейчас это было уже на мириады миль далеко от настоящего «сейчас». Елена смотрела в глаза Тайлера, и сейчас ощущала это настолько ясно, как ни в одну секунду прежде. Она знала, что с этим человеком они знакомы давно, знала, почему каждый раз при встрече он заводит разговор… Но смотрела ему в глаза и ощущала, что если он действительно в данный момент находится рядом с ней, то он разговаривает, вероятно, с какой-то другой Еленой. Наверное, это страшно — однажды не узнать человека напротив, когда он сам тебя узнает очень хорошо. — Я не думал, что ты вернешься с Эдмонтон летом, — сказал Тайлер. — Июль — время пляжных вечеринок и коктейлей… А не зонтов и проливных дождей, — усмехнулся он. — В мире сотни тысяч городов, но родным все равно останется один. Возможно, поэтому зонтики и теплые куртки мне близки так же, как Дайкири и танцы до утра в Пасадене, — ответила Елена, и в этот момент в глубине ее темных глаз Локвуд уловил отблеск какой-то необъяснимой усмешливо-лукавой улыбки. — Попробуй уехать отсюда на пару месяцев, — посоветовала она. — Возможно, ты поймешь, о чем я. Тайлер задумчиво на мгновение вновь склонил голову чуть набок. — Не скучаешь… По жизни здесь? — спросил он. Тайлер сформулировал этот вопрос именно так, но Елена знала, какой истинный смысл стоял за этими словами. Она молчала на протяжении нескольких секунд, но глаза не прятала — Елена смотрела на Тайлера все так же открыто и спокойно. — Знаешь, — спустя время сказала она, — в огне всегда было что-то привлекательное. Даже если в нем сгорают мосты. Елена вновь замолчала на миг, а затем произнесла: — Но я никогда не вычеркивала из своей жизни Эдмонтон и людей, которые меня с ним связывают. Тайлер, не отводя взгляд, внимательно смотрел на Елену, кажется, наблюдая за каждым движением ее взгляда и мимики, за каждым жестом, вслушиваясь в каждое слово, и думал о чем-то своем. Но что было в его мыслях в эту минуту, было не понять. Эти черные глаза не были зеркалом души. — Слушай, — вдруг произнес он. — Мы сегодня с ребятами вечером хотели пойти в AfterHours, немного расслабиться и отдохнуть. Там будет много наших — Дерек, Кейтлин, Джозеф… Не хочешь присоединиться? Я думаю, что нам будет о чем поговорить. Елена, на мгновение замерев, смотрела Тайлеру в глаза. И именно в эту секунду она каждой клеткой ощутила, как щеки обожгло огнем. Не в тот момент, когда она его увидела, не тогда, когда он спросил, скучает ли она… Именно сейчас. Когда он стоял и смотрел ей в глаза… И, как ни в чем не бывало, приглашал в ночной клуб. Неужели в жизни все действительно так просто? Между ними было достаточно дерьма, но это не мешает поздороваться, завести разговор и пригласить провести вместе вечер. Как будто чистый лист. Удивительно. Елена не знала, было ли это проверкой на прочность или Тайлеру было действительно настолько плевать. Однако скулы сводило от железного привкуса омерзения. Однако на лице Елены — она знала, что в эту секунду Тайлер особенно внимательно наблюдал за ее мимикой, — не дрогнул ни один мускул. — Тайлер, извини, — произнесла она, — на сегодняшний вечер у меня другие планы. Да и, даже при всей моей любви к Эдмонтону, стоит признаться: ночные клубы в Лос-Анджелесе все-таки поинтереснее. Тон все такой же ровный, но в глазах — нескрываемая, но настолько тонкая усмешка, которую можно увидеть только во взгляде женщины — та усмешка, которая способна обезоружить в считанные секунды и заставить задыхаться от собственного бессилия. — А говорила, что не вычеркивала из своей жизни Эдмонтон, — усмехнулся Локвуд. — И я не лгала тебе, — сказала Елена. — Просто для нас двоих теперь один Эдмонтон — это, наверное, два разных города. Вот и все. Тайлер жадно вглядывался в глаза Елены, плотно сжав губы, и в его взгляде, сейчас объятом огнем, был какой-то необъяснимый душевный раздрай — та сила, которая заставляет метаться, не находя себе места. И это внутреннее неспокойствие очень ясно в нем ощущалось — не во взгляде, не в движениях, в чем-то неуловимом, но намного более глубоком. — К чему столько гордости? Отрывистый вопрос — как выстрел в спину. Только больно от этого уже не становится. — В женщине ее быть не должно? Елена слегка приподняла бровь. — В тебе она превращается в спесь. Спесь обиженной женщины. Елена не отводила взгляд от Тайлера, прислушиваясь к тому, что он мог сейчас сказать ей. — Ты улетела в сказку, — сказал Тайлер. — И кажется, что там правда счастлива. Но мы встречаемся с тобой уже не в первый раз, и каждый раз я вижу в твоих глазах одно и то же. Холод. Усмешка. Словно отделяет прочная стена, которую ты с успехом выстроила. Тайлер сделал шаг к Елене, чуть сократив расстояние, разделявшее их. — Мы оба взрослые люди, и я понимаю, почему ты тогда уехала. И сейчас ты можешь сколько угодно строить из себя счастливую… Только в твоих глазах я вижу другое. Где-то глубоко внутри, под коркой отчаяния и злости, которую пробуждает задетая гордость, ты понимаешь, что все еще не отпустила все произошедшее. Может, признаешься себе, почему? Или мне сказать самому? Елена молчала, слушая его и позволяя ему сказать все, что было в его мыслях. — То, что ты чувствуешь ко мне, — это не ненависть. Это смешано с горечью и злостью, с новыми впечатлениями и эмоциями от новых людей… Только это не ненависть, как ты настолько сильно хотела бы себя в этом убедить, — повторил Тайлер, не отводя взгляд, глядя Елене в глаза. — Ты очень хорошо помнишь, что было между нами на протяжении этих пяти лет. И каждый раз, когда мы сталкиваемся, эти мысли снова начинают кружиться вихрем. И от этого ты злишься, потому что понимаешь, что, как бы выдержанна ты ни была, забыть это не получается. В глубине глаз Локвуда сверкнул огонек, и казалось, что этот пристальный взгляд черных глаз, как острый буравчик, проникает прямо под кожу, касается того, что открыто для него быть по определению не должно. На его губах появилась усмешка. — А знаешь, что я еще тебе скажу? Немного текилы и музыки, хороший вечер — и все твои попытки быть гордой и сильной пошли бы крахом. Ты сама легла бы под меня. Даже после того, что произошло. Даже спустя год. Проходит мгновение — в воздухе, как вспышка, раздается отрывистый звонкий звук, который гулким раскатом проносится по смолкнувшему коридору, наполняя собой каждый миллиметр воздуха, и сейчас звучит в ушах в разы громче. На миг выключившись из реальности, Тайлер непроизвольно прижал ладонь к щеке, которую пронзило неестественно острой для пощечины болью. Когда зрение снова сфокусировалось, он вновь увидел Елену. По-прежнему спокойную, с какой-то необъяснимой легкостью и вместе с тем — твердым стержнем в фигуре. — Считаешь, что это притяжение? — как ни в чем не бывало, спросила она, открыто глядя в его распахнутые недоуменные глаза. — Тогда наслаждайся им сполна. Тайлер почувствовал, как кровь с болью ударила в виски. Щеки обожгло полыхающим огнем, и восприятие реальности исказилось, из четких картин на миг превратившись в отдельные аляпистые яркие мазки. Он схватил Елену за запястье, тряхнув ее и заставив сделать шаг вперед, к себе. — Ты что… — прорычал он, однако фраза Тайлера, незаконченная, оборвалась в воздухе. Уже спустя секунду Елена почувствовала, как хватка, стискивавшая запястье, исчезла. В этот момент она не успела понять, что произошло, но все встало на свои места уже в следующее мгновение. Деймон крепко держал замершего в недоумении и не сопротивлявшегося от замешательства Локвуда. Когда к сознанию окончательно вернулась способность воспринимать реальность и Елена увидела рядом с собой Деймона и Тайлера, она почувствовала, как внутри, словно под кожей, прошли мерзлые мурашки. Деймон стоял, не двигаясь, плотно сжав губы, и прожигал Тайлера острым, убийственным взглядом горевших в огне льдисто-голубых глаз, сжимая запястье Локвуда так сильно, что его кожа под пальцами Деймона приобрела практически полностью белый оттенок, и Елена готова была поклясться, что не удивилась бы, если бы услышала в этот момент хруст кости. — Деймон, нет! Гилберт сама не почувствовала, как выпалила эту полную какого-то слепого отчаяния фразу. В этот момент она боялась не за себя — в голове звучали отголоски мыслей о том, где они находились, и даже если бы Тайлер слетел с тормозов и позволил себе продолжить начатое, Елене стоило только закричать, чтобы привлечь внимание сотрудников, еще остававшихся в здании, чтобы остановить это. Она боялась не за Локвуда, у которого из груди вырвался непроизвольный рваный хрип от боли. В эту секунду она боялась за Деймона, потому что она знала, что творится в душе этого человека, когда он испытывает такие эмоции. Она знала, где они находятся, и знала, чем исход столкновения с Локвудом может быть для него чреват. И сейчас это было единственным, что имело значение. Однако Деймон никак не отреагировал на возглас Елены — на его лице не дрогнул ни один мускул, он даже не повернулся в ее сторону, словно не слышал, на каком пределе звучал сейчас ее голос. — Последнее дело — поднимать руку на девушек, — четко проговаривая каждое слово, по-прежнему отводя взгляд от глаз Тайлера, произнес он. — А особенно, когда ты сам на голову выше. Это вроде бы простая истина. Тебя в детстве не учили? — А тебя в детстве не учили не вмешиваться в разговоры посторонних? — завопил Тайлер. — Ты вообще кто?! — Ты меня запомнишь надолго, если еще хоть раз, паскуда, вздумаешь общаться такими методами, — все так же спокойно сквозь зубы процедил Деймон. Елена коснулась ладонью предплечья Деймона. — Деймон… Деймон достал из кармана джинсов ключи от машины и, по-прежнему не глядя на Елену, отдал ей. — Иди на улицу. — Деймон, пожалуйста… — постаравшись говорить чуть спокойнее, повторила она. — Елена, выйди, пожалуйста, на улицу. Голос Деймона спокойный, в нем ни капли раздражения или злобы, — но в нем есть что-то такое, что не дает усомниться: нужно сделать то, о чем он просит. Елена подняла взгляд и посмотрела сначала на Тайлера, который, пытаясь высвободиться, с каким-то отвращением смотрел на нее, затем взглянула на Деймона… И вдруг почувствовала, как из души уходит то странное ощущение, которое сковало ее словно железной цепью на эти последние минуты. Иногда просто устаешь быть сильным. Иногда хочется позволить себе слабость и знать, что это не будет чревато ударом в спину. Просто знать, что есть человек, который этого не допустит. Елена знала, что в ее жизни такой человек есть. Не говоря ни слова, Елена забрала ключи от машины и затем вышла из коридора и после спустилась вниз, на улицу, где уже почти стемнело. Часы говорили, что прошло около десяти минут, но Елене в это не верилось — ей казалось, что прошло несравнимо больше времени, прежде чем Деймон вернулся. Сердце быстро стучало в неровном ритме, и внутри нестерпимое желание того, чтобы все это поскорее закончилось, смешивалось с ощущением вины, что она все-таки послушалась Деймона и ушла. И Елена помнила: за последнее время она не испытывала настолько чистого, искреннего облегчения, как в тот момент, когда у выхода из здания суда увидела фигуру Деймона. Деймон вернулся в машину, принеся за собой свежий холод просыпавшейся после дождя улицы. Елена не давала себе в этом отчет, но в эти несколько секунд, только увидев его, она пристально смотрела на его руки, шею, лицо, словно стараясь понять, были ли на них синяки или ссадины. Елена молчала, словно не решаясь нарушить эту тишину. — Кто этот придурок? Елена вновь взглянула на Деймона. Она не так часто видела его разозленным. Но сейчас он был именно таким. — Мой бывший будущий муж. По губам Елены скользнула горькая ироничная усмешка. Она отвела взгляд от Деймона и посмотрела вперед. В россыпи мелких капель дождя на лобовом стекле отражались разноцветные огоньки подсветки города и светофоров. Красиво. Елена почувствовала на себе взгляд. Когда Елена повернулась, она увидела, что Деймон пристально на нее смотрел. Что-то изменилось в нем за эти мгновения: злость во взгляде отступила на второй план, уступив место какой-то задумчивости, в нем что-то словно смягчилось… В тишине автомобиля по временам доносились приглушенные звуки клаксонов отдаленных машин на дороге. — Это тот человек… О котором ты рассказывала? Деймону не нужно было пытаться уточнять, что он имел в виду. Елена помнила этот разговор и помнила то, что чувствовала в тот момент, когда впервые рассказывала Деймону обо всем этом… — Да. Снова тишина. А город где-то там, за невидимой гранью, которой они от него сейчас отделены, только начинает новую жизнь, где в права вступает ночь. — Ты выглядишь подавленной. И в этот момент Деймон решился на личный вопрос — быть может, впервые за время их общения — теперь уже казалось, такое долгое. — Тебя еще не отпустило… Я прав? Елена с шумом выдохнула. И в этом звуке, полном какой-то безысходности, отчаяния и ненависти к самой себе, сказано было больше, чем в самых подробных объяснениях. — Это глупо, я знаю, — сказала Елена. — Столько времени прошло, а я до сих пор не могу прийти в себя, хотя улетела в город, который способен стать лекарством от депрессии для любого, чего-то боюсь, и… — Елена пожала плечами, усмехнувшись. — Странно сказать, у меня даже не было отношений с того момента. Даже мимолетных, чтобы хотя бы просто развлечься. Елена замолчала, но Деймон не прерывал эту тишину, вмешаться в которую было дозволено только слабым, едва уловимым отголоскам улицы — единственным напоминавшим о том, что они все еще в реальности… Сейчас было не время для советов и напускного сочувствия. Деймон знал, что сейчас нужно не это. — Понимаешь, дело даже не в том, что он изменял, — спустя время сказала Елена, — и не в том, что ему не хватило духу признаться в этом даже своим близким и он преподнес все так, что мы расстались потому, что это я закрутила роман с его другом за его спиной за несколько месяцев до свадьбы. Он пять лет жил во лжи. И втянул в эту ложь меня. В бессмысленную и от этого еще более отвратную ложь. Он сделал мне предложение во время нашего отпуска во Франции. Он знал, что я зачитывалась в университете романами Гюго и была влюблена в его творчество… Мы пришли в Нотр-Дам — на экскурсию, как я думала, — а там он попросил меня стать его женой. Я была счастлива и не знала, какое еще нужно доказательство того, что все, что я чувствую, — не сказка и не воображение, а реальность. А затем я узнала, что за пару месяцев до этого он закрутил роман с одной из моих однокурсниц и продолжал встречаться с ней и после того, как сделал мне предложение. Деймон слушал Елену, не отводя от нее взгляд. На его лице не отразилось ни одного изменения мимики. Но внутри он чувствовал, как отчего-то быстро и сильно начало стучать сердце. Елена едва прислонилась плечами к спинке пассажирского кресла и долго смотрела на мелкие капельки на лобовом стекле. — Деймон, я… Любила его, — негромко произнесла она. Так, в сущности, просто. И так сложно одновременно. — Он не был первым моим мужчиной, но он был первым, в кого я не влюбилась, а кого полюбила. Тем, с кем я не хотела бы провести весело время, а кого хотела бы однажды, придя после долгого рабочего дня, увидеть дома. Елена взглянула Деймону в глаза. Такой хрупкой, такой беззащитной она была в этот момент, и такая тихая усталость была в ее глазах, которая просила только об одном… И в эти секунды Деймон чувствовал, как внутри рождается глубокое, гадливое отвращение к тому человеку, которого он почти не знал, но который так многое значил для Елены. Оно было настолько сильным, что становилось похожим на ненависть… Но сгорая в этом чувстве, ощущая, как оно постепенно наполняет его до самой последней клетки, Деймон в какой-то момент начал осознавать, почему так сильно билось его сердце. Елена рассказывала ему историю своей жизни, а перед глазами у него появлялась совершенно другая девушка — каждый день, каждый момент, проведенный с ней, — их было так много… Хотя прошло уже несколько лет, Деймон увидел в мыслях эту секунду, как будто это происходило с ним сейчас. Жаркие объятия одной из своих новых спутниц, с которой он познакомился несколькими неделями ранее, сбитое из-за возбуждения, которое уже трудно было контролировать, дыхание, смазанные краски вокруг и одна мысль, повторявшаяся в голове: надо уехать прочь отсюда, в какой-нибудь отель, где они будут только вдвоем, — и чем скорее, тем лучше. А затем — единственное мгновение. До боли знакомые голубые, как небо, глаза в отдалении. Деймон знал, что никогда не забудет этот взгляд Ребекки, в котором застыла боль, словно парализованный… И единственный немой вопрос: «За что ты так со мной?». Он и правда не знал, за что. Она подарила ему столько счастливых мгновений… Что бы ни происходило, как бы он сам ни сомневался и ни отчаивался, она всегда была рядом. Была, когда рядом он рассказывал о своих планах после университета открыть свой ресторан с европейской кухней и сделать все, чтобы он стал одним из лучших в Лос-Анджелесе. Когда спустя несколько лет он сделал первый шаг к воплощению своей мечты и отец, вне себя от злости, отказался с ним общаться. Когда еще спустя время Деймон исполнил в точности то, о чем мечтал, и когда его имя стало известно в Калифорнии. Она была на его стороне, когда мать закатывала ей скандалы, пытаясь убедить, что он не для нее, когда за нее переживал отец, когда трепал нервы брат. Она сделала ему подарок, ценнее которого он ни от кого и никогда не получал и вряд ли уже получит, — она сделала его отцом маленькой девочки, однажды посмотрев в голубые глаза которой, он понял, что его жизнь больше никогда не станет прежней… Он обещал никогда не причинять Ребекке боль… И день за днем медленно рушил ее жизнь и душу. Деймон не мог объяснить, что с ним происходило сейчас. В висках стучала кровь, разгоняя под кожей жаркое тепло, обжигавшее, словно рядом было пламя, а внутри едким ядом разливалось отвращение — но уже не только к Тайлеру, но и к самому себе, оказавшемуся с ним по одну сторону. — Вскоре после того, как мы с Тайлером расстались, — произнесла Елена, — моя близкая на тот момент подруга сказала одну вещь… Она сказала: «почему ты так болезненно на это реагируешь? Все мужчины изменяют, просто не все женщины об этом узнают. Вопрос был только во времени. Пройдет пару лет, ты перестанешь устраивать его в сексе, наберешь десяток лишних килограммов после родов, или просто станешь привычной, известной, как не один раз прочитанная книга, — и природа возьмет свое. Это неизбежно, и это не стоит того, чтобы одним махом рушить то, что строилось на протяжении многих лет». Я очень ясно помню, что когда я слушала ее, — впервые начал по кирпичику переворачиваться мой мир. Я слушала ее и просто не могла поверить: неужели это правда? — глаза Елены, потемневшие, сейчас почти черные, были наполнены каким-то несмелым, почти детским неверием. — В тот момент мне показалось, что я проснулась после долгого сна, и оказалась в совершенно другом мире — в том, где предательство стало нормой. Мои родители не воспитывали меня на сказках о том, что у каждого будет «долго и счастливо», но… Я не могла поверить. Я просто не могла поверить, что сейчас, после всей этой грязи, которая поглотила все, что было мне дорого, мой близкий человек предлагал принять эту грязь, потому что это нормально. Елена на мгновение замолкла. — Деймон, — она вдруг повернула голову к нему, и их глаза встретились. На улице было уже темно, в машине лишь горел тусклый свет, но сейчас они оба отчего-то очень ясно видели то, какого оттенка были друг у друга глаза. — Ты умный мужчина… Не только в плане интеллекта, но в жизненном тоже. Ты умеешь видеть эту реальность такой, какая она есть… И я знаю, что ты не будешь рассказывать сказки. Скажи, это действительно правда? Правда, что все это бред и природа действительно рано или поздно берет свое… Что только она имеет значение? Голос Елены не дрожал. Она была уже спокойнее, чем в тот момент, когда он увидел ее после встречи с Тайлером, но глаза… Глаза не врали. Это была не попытка выплеснуть боль или, тем более, вызвать жалость… Это было искреннее желание понять. И в этот момент, впервые за эти долгие месяцы Деймон понял, почему ему порой так сложно общаться с этой девушкой. Она переворачивала его душу в те моменты, когда сама этого даже не осознавала… Деймон на протяжении нескольких секунд молчал. — А теперь представь, например, Стефана, который после работы едет не домой, а к какой-нибудь любовнице, проводит у нее ночь, а своей невесте говорит, что на работе аврал… — с задумчивой усмешкой на губах проговорил он. Уголки губ Елены на мгновение дрогнули улыбкой. Она не знала настолько точно, какими были отношения Стефана и Мередит, но… Представить то, что сейчас предлагал представить Деймон, было действительно сложно. — На Земле около четырех миллиардов мужчин, — сказал Деймон, — и у каждого из них будет своя правда… Но если ты хочешь услышать мое мнение, то я считаю, что это неправда. Изменяют не все. И склонять любые отношения к обыкновенному физиологическому инстинкту, утверждать наперед, что каждая из миллиардов судеб будет иметь один исход, — это бессмысленный цинизм. И Деймон не лгал. Он действительно так считал, потому что знал, о чем говорил. — Елена, — вдруг произнес он и заставил ее снова поднять на него взгляд. — Я не знаю, что у тебя сейчас в мыслях, но чувствую, что в душе. И я бы хотел, чтобы ты поняла одно. Если тебя однажды предал мужчина, променяв на другую, — это не значит, что ты какая-то не такая, что в этом есть твоя вина. Чаще всего корень — в сознании самого мужчины. И считать себя виноватой в этом так же глупо, как считать виноватой девушку, которая надела короткую юбку и которую изнасиловали. — Я понимаю это, — сказала Елена. — Но я знаю, что виновата в другом. В том, что я так и не поняла, что такое любовь, и пять лет принимала за нее только что-то похожее. Деймон внимательно смотрел в ее глаза, в глубине которых, казалось, видел этот вечер, — и вдруг почувствовал, что ему очень сложно в этот момент отвести взгляд и посмотреть на что-то другое. — Что ты считаешь любовью? — вдруг негромко спросил он. — Кто-то говорит, что любить — это значит быть рядом, значит принимать человека таким, какой он есть, любить — это забывать себя… Возможно, это действительно так, но для меня… — Елена на миг замерла, глядя в ярко-голубые глаза Деймона. — Любить — это быть честным. И с собой, и с тем, кто рядом. Любовь несовместима с ложью, Деймон. Несколько таких простых слов. Наверное, нечто похожее на то, что он почувствовал в этот момент, Деймон ощутил бы, если бы в него одну за другой всадили несколько пуль. Елена замолчала, и в салоне автомобиля вновь воцарилась тишина — но теперь уже совершенно другая — мягкая, бархатная… И каждый из них, находясь сейчас в своем мире, чувствовал, как она что-то переворачивает внутри, как меняет то, чем они жили еще совсем недавно… Как становится чем-то значимым. — Деймон, пожалуйста, отвези меня домой. Я очень хочу домой… Елена знала, что он исполнит ее просьбу. А еще они оба знали, что это случится не сейчас, что перед этим у них на двоих будет эта необъяснимая, нереальная тишина, в которой лишь дождевые капли изредка будут барабанить по капоту машины, — и они не нарушат ее. Она отчего-то так сильно была нужна — быть может, потому, что слишком о многом говорила...