В твоих глазах

Кэролайн отчетливо слышала то, о чем ей сказал Джузеппе, — каждое его слово. Но его слова не остались внутри нее, не тронули что-то в душе — словно растворились в потоке внешнего шума. Как, на самом деле, страшно — испытывать такую боль, чтобы, физически слыша слова, оставаться глухим к его смыслу. — Пап, ты не понимаешь, — пересохшими губами, обессиленно качая головой, кажется, не вполне это чувствуя, произнесла Кэролайн. — Неделю назад мы сидели на берегу Средиземного моря, пили вино и разговаривали о том, каким видим наше будущее, а через два дня он просто пошел в клуб и обкололся. В его жизни не происходили события, которые могли бы выбить из колеи, в его жизни не случилась какая-то трагедия. Для этого не было ни одной причины, ни одного повода! Кэролайн на пределе выкрикнула последнюю фразу, и в пустой тишине гостиной послышалось, как сорвался ее голос, — но он был настолько обессиленным, как едва слышный шепот. Так звучит отчаяние. — Кэролайн, ты не знаешь правды. Голос Джузеппе — твердый, жесткий, и в нем — ледяной холод какой-то неизъяснимой уверенности. В нем звучит что-то такое, что уже не позволяет пропустить эту фразу. В ней есть нечто такое, что заставляет что-то внутри замереть. — Что ты имеешь в виду?.. — не отводя от Джузеппе взгляд, едва слышно прошептала Кэролайн. — Энзо не колол себе наркотики. Препарат был в его напитке. Энзо об этом не знал. Джузеппе на миг остановился. Звенящая тишина огромной гостиной впилась под кожу осколками разбитого стекла, не оставляя ни одного шанса от нее спастись, — но сделать это так хотелось. Как маленькой девочке, которая боялась темноты и оказалась в темной комнате, хотелось спрятаться, убежать далеко… Отец вновь посмотрел Кэролайн в глаза. На протяжении нескольких мгновений, казавшихся долгими минутами, они смотрели друг на друга, — и это было так страшно… — Это сделали по моему указанию. Вы когда-нибудь падали в пропасть? Когда в один миг в крови разливается невесомость, когда вокруг только пустота, которая заполняет собой всё — каждый миллиметр, каждую клетку, лишая возможности сделать вдох, когда сердце разрывается на куски от страха, и хочется просто кричать — во все горло, срывая голос, только бы это прекратилось… Падали в бездну, имея под ногами твердую опору? Теперь Кэролайн знала, как это. Она знала о том, каково это, — когда тебя сталкивают в эту пропасть, о которой ты до этой секунды не знал ничего, единственным ударом в спину. Когда тебя сталкивает в нее самый родной человек. — Что ты сказал? — пробормотала Кэролайн. Она слышала то, о чем ей сказал отец пару секунд назад. Она понимала смысл его слов. Но осознать их реальность было сродни безумию, словно поверить в то, что люди уже давно летают на Марс в отпуск. Просто невозможно. — Ты шутишь… Да? — по-прежнему не отводя взгляд от глаз отца, произнесла Кэролайн. — Ты по какой-то причине решил выгородить его… И поэтому сейчас всё это говоришь. Я права? Кэролайн бормотала эти слова, не задумываясь об их смысле, не вполне отчетливо даже осознавая, что говорит сейчас именно это, не зная, что случится через несколько секунд, через несколько минут, через несколько часов. Ей это было и неинтересно. Главным было прекратить это безумие сейчас, перевернуть мир вновь с головы на ноги… И сейчас Кэролайн готова была говорить что угодно, просить у кого угодно, чтобы реальность оказалось не той, какой она сейчас начинала ее осознавать. Но все попытки Кэролайн разбивались о ледяное спокойствие Джузеппе. На его лице не дрогнул ни один мускул. Он лишь все так же, не отводя взгляд, смотрел Кэролайн в глаза. — Кэролайн, все, что я сказал, — не попытка обелить Энзо или как-то повлиять на ваши отношения. То, что произошло с ним, произошло с моего одобрения. Кэролайн чувствовала, как внутри оглушающим набатом отдается каждое слово, которое четко, словно удар метронома, звучало в гостиной. Не шелохнувшись, она смотрела на Джузеппе, чувствуя, что больше не слышит стука своего сердца, которое несколько мгновений назад колотилось в висках, не чувствует своего дыхания. Глядя на отца сквозь серую пелену тумана, застлавшую глаза, Кэролайн понимала, что сквозь нее видит, как в эти секунды рушится мир. И это была не банальная метафора. Просто сейчас, впервые за двадцать четыре года своей жизни Кэролайн настолько ясно осознала, насколько же она была наивна, когда верила в то, что этот мир не настолько гнил, каким видят его разочаровавшиеся циники. Наш мир бесконечно далек от сказок, на которых мы привыкли воспитывать своих детей. Потому, что в этом мире нож в спину может вонзить самый родной человек. — Ты… Ты понимаешь, что ты сейчас сказал?.. — одними губами прошептала Кэролайн. — …Что ты сделал?.. Голос Кэролайн был едва уловим в вечерней тишине, но в нем было такое оглушающее бессилие, такая безмолвная обжигающая боль, что не услышать это, не почувствовать мог лишь тот, кто имел бы вместо души камень. Нет, этого просто не могло быть. Осознать в это — невозможно, нереально… Поверить в то, что это сделал он. Ее папа!.. Человек, роднее которого у нее не было на этом свете. Тот, кто понимал ее так тонко и так чутко ее чувствовал… Папа…Справедливый, сильный и достойный. Боже, это какой-то страшный сон. Как же хочется проснуться. — Да, Кэролайн, — ответил Джузеппе, и, кажется, в этот момент его голос дрогнул. — Я понимаю, что я сделал. К сожалению, только сейчас понял. Поэтому я сказал тебе об этом. Потому, что воочию увидел, как тебя сломала мысль о том, что он тебе солгал, что он тебя предал. Эта правда отвратительна, но… Оставить тебя в неведении было бы еще более жестоко. Кажется, в первый раз за эти десять минут их разговора Джузеппе отвел от Кэролайн взгляд. — Нет, ты не понимаешь, — с немыслимой уверенностью, глядя в глаза отцу, произнесла Кэролайн. — Ты… О черт! — сорвавшимся голосом, почувствовав, как воздух в легких закончился, в отчаянии воскликнула Кэролайн, не в силах сказать что-то еще. Жадно хватая ртом воздух, которого все равно предательски не хватало, Кэролайн обхватила руками голову, чувствуя на лбу прикосновение своих ледяных пальцев. Этот странный непроницаемый купол коматоза, в котором она пребывала последние несколько минут, теперь был разрушен, и звуки, цвета окружающего мира, и эмоции шквальным потоком обрушились на Кэролайн. — Ты была влюблена в него, — негромко произнес Сальватор. — Ты без памяти была влюблена в него — в наркомана, отвратительное прошлое которого я знал так же хорошо, как и свое, потому что собственными глазами видел болото, в котором он тонул и в которое тянул за собой тех, кто был рядом. Я хотел, чтобы ты своими глазами увидела, в какого монстра он превратится, если вдруг в его жизни произойдет что-то, что подтолкнет его вернуться к наркотикам. — Нет, — мотнула головой Кэролайн, ощущая на губах соленый привкус слез, текших по щекам. — Ты не хотел, чтобы я увидела что-то, чего не видела до этого. Это ты видел в Энзо монстра и хотел, чтобы я смотрела на него твоими глазами. Джузеппе медленно выдохнул. — Кэролайн… — проговорил он. — Ты разрушил не наши отношения, — сказала Кэролайн. — Ты чуть не разрушил жизнь Энзо. Ты понятия не имеешь, через что он прошел, чтобы вернуться к нормальной жизни, — с немыслимой непоколебимой уверенностью, пропитанной каким-то одуряющим омерзением, без тени сомнения проговорила Кэролайн. — Годы борьбы другого человека ты в один момент превратил в пыль просто потому, что он тебе не понравился, потому, что он был не тем, кого ты представлял рядом со мной. И сейчас ты еще как-то пытаешься объяснить это? — Да, я поступил, как подонок! — прорычал Джузеппе. — Я знаю это, и поверь, я не горжусь тем, о чем сейчас тебе рассказал. Но что мне было делать? — воскликнул он, посмотрев дочери в глаза. — Что мне было делать, когда в ответ на все мои просьбы ты лишь раз за разом повторяла, что уже взрослая и сама можешь решать? Что мне было делать, когда ты сбегала с ним в Марокко, никому не сказав ни слова, а я до последней детали помнил тот вечер, когда в компании его друзей от передозировки умерла твоя ровесница? Ты не знала об этом ничего, ни одной секунды в своей жизни ты не видела этого — вечеринок в угаре метамфетамина, наркотической ломки и самое главное — последствий, к которым это приводит… Ты не понимала до одурения простой истины: если человек однажды поддался это слабости и узнал наркотик на вкус, он никогда не станет прежним. Борьбой будет не период реабилитации, а каждый отведенный ему день. А я знал только одно: я никогда не прощу себе, если с тобой что-то случится по его вине. Тяжело дыша, Джузеппе отвел от дочери взгляд. — Когда у тебя будут свои дети… Ты поймешь меня. — Нет, — мотнув головой, без сомнения ответила Кэролайн. — Я не пойму тебя, когда у меня будут свои дети. Потому, что никогда в своей жизни я не пойму того, как можно добровольно рушить жизнь своего ребенка! — на пределе какого-то невысказанного слепого отчаяния воскликнула Кэролайн. Быть может, Джузеппе пытался сказать ей что-то еще, чтобы ее остановить, но Кэролайн этого уже не слышала. Не чувствуя под собой ног, не слыша ничего вокруг, кроме бешеного стука сердца в висках, которое с каждой миллисекундой выталкивало воздух из легких, Кэролайн выбежала из дома. Неважно, что ей еще сейчас мог бы сказать отец. Неважно, что она могла бы сказать ему. Неважно, чем бы это могло закончиться. Нет, сейчас она должна быть не здесь — она знала это абсолютно точно. И дело было не в том, что она Кэролайн начинала на чисто физическом уровне испытывать отвращение к человеку, который стоял напротив. Она должна быть в другом месте, и сейчас это было единственной правдой в этом мире. Прохладный калифорнийский вечер обдал щеки свежим воздухом. Спустя несколько минут тихий жилой квартал остался за спиной, а впереди показалась дорога, открывавшая оживленный разворачивавшийся вдали проспект. В отдалении Кэролайн увидела приближающийся автомобиль желтого цвета, а еще через мгновение — характерные «шашечки» на крыше. Кэролайн подняла руку в традиционном жесте, думая только об одном, — чтобы водитель остановился. Спустя пару мгновений желтый Volkswagen бесшумно остановился возле девушки, и Кэролайн села в автомобиль. Она захлопнула дверь, и внешний мир словно вновь затих, оставив наедине с собственными мыслями… С самой собой — настоящей. — Куда пожелает прекрасная мисс? — с улыбкой спросил водитель. Кэролайн знала единственный ответ на этот вопрос. И в его правильности она не сомневалась. — В аэропорт.

***

— Елена, давайте я вам помогу. На секунду отвлекшись от посуды, которую убирала со стола, Елена обернулась. Карие глаза Элайджи мягко улыбались. Время шло своим чередом. Сейчас Елена вдруг ловила себя на мысли, что перестала замечать и ощущать его ход, — но причиной были не ежедневные заботы и марафон нескончаемых дедлайнов: Елена чувствовала, что причина в другом. Сейчас, если кто-то из ее окружения вдруг спрашивал ее о том, на протяжении какого времени они с Колом уже живут вместе, она вдруг с удивлением ловила себя на мысли, что на мгновение задумывается, услышав этот вопрос, потому что не может ответить на него в эту же секунду. С момента переезда Елены прошло около двух месяцев, но и Елене, и Колу казалось, что несравнимо больше: то, что происходило сейчас, казалось уже таким привычным, таким близким, таким понятным. Та граница, которая разделила жизнь на «до» и «после», перестала быть чем-то ощутимым. Они входили в жизни друг друга — со своими привычками, своими особенностями, своими ценностями, — и постепенно две параллельные прямые, незаметно даже для них самих, вдруг превращались в единое целое — не теряя свою особенную суть и себя самих, не растворяясь друг в друге, они становились одним, совершенно особенным организмом, и это было настолько понятно для них, настолько естественно, что невозможно было представить, чтобы было по-другому. Вскоре Елена познакомилась с семьей Кола. Елена очень хотела (да и Кол не раз высказывал такие предположения), чтобы их родители познакомились друг с другом: она надеялась, что родители смогут прилететь к Рождеству, — но обстоятельства, на которые было трудно повлиять, сложились таким образом, что в декабре Джон и Изабель приехать не смогли. Знакомство пришлось отложить, но ненадолго — уже в январе Гилберты планировали приехать в Лос-Анджелес в полном составе, потому что пропускать день рождения дочери Джон и Изабель намерены, конечно, не были. Сказать, что Елена до этого вообще не была знакома с родителями Кола, было нельзя — они с Элайджей прекрасно друг друга знали, — но Елена до сих пор помнила ощущение холодка, разливавшегося внутри, перед встречей с матерью Кола: быть может, это чувство было нормальным перед чем-то неизвестным, — но оно растворилось в первые полчаса общения с Селеной — бывшей женой Элайджи. Явно знающая себе цену, занимая видное положение в обществе, будучи одним из руководителей крупной фармацевтической компании, живущая фактически на две страны — в США и Франции, она была сдержана в общении, не переходила границ эмоциональным всплеском, стремясь как можно быстрее сблизиться, но в этой сдержанности было что-то такое, что не разводило по разные стороны баррикад, что обладало согревающей энергетикой. Хотя Элайджа и Селена смогли сохранить после развода хорошие отношения, время в гостях у Елены и Кола они проводили по отдельности, — это было вполне объяснимо, учитывая, что Элайджа был женат. С его женой, Хейли Маршалл, найти общий язык также не составило труда — возможно, отчасти из-за возраста: Хейли было немногим больше тридцати. Однако все же самые сильные эмоции у Елены вызвала история Элайджи и Кола — она что-то трогала внутри до сих пор. Элайджа усыновил Кола, когда Колу было около восьми. У них была своя особенная и непростая история взаимоотношений, в которых не последнюю роль порой играла разница в возрасте — всего шестнадцать лет. Кол никогда не знал своего биологического отца. И в тот момент, когда он назвал папой Элайджу, Майклсон понял, что не хочет быть для него просто отчимом или, тем более, «мужем мамы». Селена не требовала этого от него, прекрасно зная, насколько серьезен и важен этот шаг, но в своем решении Майклсон не сомневался. Он усыновил Кола вскоре после свадьбы, дав мальчику свою фамилию. Брак Селены и Элайджи не продержался долго — они развелись через несколько лет, затем в течение продолжительного времени почти не общались, разделенные континентами, но это не меняло одного: отношений между Колом и Элайджей. «У меня нет другого отца и быть не может», — однажды сказал Кол Елене. И она понимала, что в этих словах заключается самая чистая правда. Елена не загадывала наперед, как будут складываться ее отношения с семьей Кола в дальнейшем, да, наверное, это было и не нужно. Но сейчас она чувствовала рядом с этими людьми спокойствие. И для Елены это было важнее. И сейчас, ощущая это такое нужное чувство, Елена не в первый раз в своей жизни понимала: люди, носящие одну фамилию, в которых течет одна кровь, порой могут быть непохожи друг на друга, как никогда не встречавшиеся случайные прохожие. — Элайджа, спасибо, — улыбнулась Елена. — Мне несложно справиться с посудой, ее немного. — Вы приготовили прекрасный ужин, Елена, поэтому не будет ничего плохого в том, если я хотя бы с посудой вы останетесь не один на один, — ответил Элайджа, подходя к ней и закатывая рукава рубашки, демонстрируя намерение вместе с ней убирать грязную посуду со стола. — Справедливости ради нужно сказать, что и с приготовлением ужина я одна не оставалась, — заметила Гилберт. — Мы готовили его вместе с Колом. Элайджа, глядя Елене в глаза, удивленно приподнял брови. — Кол готовил ужин… Вы умеете удивить, Елена, — признался Майклсон. — На моей памяти в последний раз Кол готовил несколько лет назад, и, кажется, это была подгоревшая яичница. Елена улыбнулась. — Он делает большие успехи в этом, — без доли сомнения сказала она. Элайджа на протяжении нескольких секунд молчал, внимательно глядя на Елену, думая о чем-то своем. — Отношения с вами очень изменили его, — спустя несколько мгновений вдруг произнес Элайджа. — В лучшую сторону. Елена почувствовала, как в этот момент внутри свело каким-то необъяснимым волнительным ощущением. — Мне кажется, что отношения меняют обоих, — сказала она. Елена замолчала на мгновение, а затем проговорила: — Но я думаю, что причина не только в этом. Кол взял на себя ответственность за то, что выстраивалось десятилетиями… Конечно, Элайдже не нужно было объяснять, что имеет в виду Елена. Он понимал, о чем она говорила. — Да, вы правы, — проговорил Элайджа. Он молчал на протяжении еще нескольких мгновений, а затем произнес: — Знаете, возможно, это странно прозвучит, — сказал он, — но я рад, что все это произошло с ним. Что компания отца перешла ему именно в таком плачевном состоянии. Элайджа на миг остановился. Они с Еленой на протяжении нескольких секунд смотрели друг другу в глаза, а затем он сказал: — Я вижу, как мой сын из мальчишки превращается в мужчину. Елена ничего не сказала в этот момент, но ощутила внутри какую-то необъяснимую, неуловимую теплоту. — Я понимаю, что сейчас чувствует Кол, — произнесла Елена. — Порой… — в этот момент совершенно внезапно к горлу подступил ком. — Повзрослеть заставляют не те вещи, которые в общепринятом понимании толкают к этому. Элайджа неотрывно смотрел Елене в глаза, казалось, ловя каждое ее слово, — и, конечно, он понимал, о чем она говорила ему сейчас. Понимал, почему именно в эту секунду, быть может, незаметно даже для нее самой, у нее дрогнул голос. — Вы уже встречались с братом Грейсона? — осторожно, подбирая слова, спросил Элайджа. — Да, — ответила Елена. — Около двух недель назад. Елена на миг замолчала, отчего-то спрятав взгляд, и Элайджа понял, что эта тема для Елены болезненна. — Питер был открыт к общению, он многое рассказал, — сказала она. — Но… Елена замерла и как-то растерянно, почти по-детски покачала головой. — Моя поездка в Канаду этим летом, встреча с Мирандой, разговор с Питером… Они не привели ровным счетом ни к чему. Элайджа слушал Елену, и в ее негромком голосе сейчас слышал невероятную усталость, смешанную с безысходностью, от которой внутри, где-то в области груди у него самого начинало неясно щемить. — Единственное, что теперь я знаю точно, — это то, что между Грейсоном и моей матерью произошло что-то плохое в прошлом, — сказала Елена. — И с этой историей был связан Майкл, которого связывала с ним близкая дружба и который знал о моем существовании. — И, если вспомнить то письмо, которое отец оставил Майкл, не только он, — сказал Элайджа. Хотя Майклсон не назвал имя человека, которого в этот момент имел в виду, Елена, конечно, поняла, о ком он говорил. — Недавно я узнала одну важную вещь… Джузеппе и Майкл на протяжении долгих лет были близкими друзьями, — сказала Елена. — И этот бизнес они начинали вместе. Но… — Елена замерла, стараясь как можно осторожнее подбирать слова. — После определенного стечения обстоятельств они прекратили общение и, насколько я знаю, больше не виделись до самой смерти Майкла. Елена замолчала и подняла взгляд на Элайджу. — Вы знали об этом? — спросила она. По мимике Элайджи и его глазам было невозможно понять, был ли он удивлен, услышав то, о чем ему сказала Елена: как и всегда, он был выдержан и спокоен. Элайджа молча покачал головой. — Я впервые услышал об этом от вас, — ответил он. Несмотря на озвученные только что слова, Элайджа не спросил у Елены о подробностях этой истории, не задал вопрос о том, откуда она знает об этом. Он словно понимал, чувствовал, что она ему все равно об этом не расскажет. Это была не ее история. Майклсон медленно выдохнул. — Что ж, по крайней мере, это объясняет то, почему в письме, которое было адресовано вам, отец писал о Джузеппе… — задумчиво произнес он. — Тем не менее, сам Джузеппе ничего не знал о содержании этого письма до знакомства со мной, — сказала Гилберт. Элайджа молчал на протяжении некоторого времени, а затем рассказал следующее. — Некоторое время назад… Еще летом, — пояснил он, — между нами с Ребеккой произошел разговор… Почти сразу после смерти отца Эстер приняла решение продать их с отцом дом. На протяжении нескольких недель рабочие вывозили оттуда мебель и другие вещи, чтобы подготовить его к продаже. Как позже рассказала Ребекке Эстер, именно они нашли в подвале дома кейс. В нем находилось письмо Майкла, адресованное Ребекке. Судя по всему, отец написал его… — Элайджа на мгновение остановился, и Елена впервые услышала, как у него дрогнул голос. — Незадолго до смерти. По словам Эстер, в кейсе больше ничего не было — ни чего-то для других детей, ни каких-то документов. Только это письмо. Ребекка не поверила ей. Она была уверена, что в этом кейсе отец хранил нечто важное для него… Если он заранее написал это письмо для нее, то, возможно… Он думал о смерти. И поэтому хотел закончить дела прежде, чем уйдет. Ребекка поделилась со мной своими мыслями. Мы понимали, что надежда призрачная, но все-таки решили вместе проверить дом: быть может, Эстер что-то упустила, и там возможно было найти что-то, что еще было бы в том кейсе. Навряд ли Майкл стал бы хранить в надежном кейсе со сложным кодом письмо для дочери. Елена, не отводя взгляд от Элайджи, кажется, почти не дыша, слушала то, о чем он ей говорил. И в эту минуту она ловила себя на мысли, что для нее неудивительно то, о чем он ей рассказал: она признавалась себе, что если бы она оказалась на месте Элайджи и Ребекки, то точно так же не поверила бы Эстер и сделала бы то же самое. — Мы обыскали весь дом, насколько это было возможно, но… — в голосе Элайджи слышалось разочарование. — Ничего. Но Ребекка и сейчас считает, что в том кейсе было что-то, что дало бы ответы на многие наши вопросы о завещании отца. Если быть честным, то так считаю и я. Выслушав Элайджу, сейчас Елена ощущала в себе разочарование и какое-то опустошение. Это было похоже на замкнутый круг, сюжет какой-то недоброй сказки: невозможно было представить, сколько дорог было пройдено… И все они приводили в тупик. Даже мимолетные нежданные моменты, которые, казалось, могли хотя бы отчасти прояснить истину, заканчивались ничем. Надежда потухала так же быстро, как и загоралась. — Есть, наверное, единственная возможность узнать, что было в том кейсе, — немного помолчав, предположил Элайджа. Елена подняла взгляд на Элайджу. — Эстер, — произнесла она, и по ее интонации было не совсем понятно, был это вопрос или утверждение. — Она единственная, кто имел доступ к кейсу, — сказал Элайджа. Этот ответ, хотя и был очевиден, надежды не вселял. Эстер — жена Майкла, прожившая с ним без малого тридцать лет, которой он не оставил ни цента, бòльшую часть наследства отдав девушке, которую никто из семьи даже не знал… Именно после появления в ее жизни Эстер Елена узнала, что такое страх. У Эстер были свои планы на всю сложившуюся ситуацию, в этом сомнений не было, и если в кейсе действительно находилось что-то, что могло представлять для нее интерес, то, конечно, она использует это в соответствии со своим усмотрением. Поэтому говорить о какой-то помощи с ее стороны означало быть просто умалишенным. — Элайджа, если не секрет, какие отношения у семьи с Эстер? — спросила Елена. Элайджа на протяжении нескольких секунд молчал. — Трудно сказать, — ответил он. — После смерти отца каждый в семье стал как будто сам по себе. Он словно забрал последний кирпичик в фундаменте… — в голосе Элайджи что-то надломилось, и Елена почувствовала, как это тронуло что-то глубоко внутри у нее самой. — В плане отношений с Эстер себя я в расчет не беру — у нас с ней их фактически нет. Она всегда видела во мне угрозу ее браку с Майклом, — усмехнулся Элайджа. — Что касается Ребекки и Клауса… Она нужна им. Очень сильно. Но… В этом коротком «но», за которым оборвались и стали ненужными остальные слова, был ответ на вопрос Елены. — Елена, я понимаю, почему вы задали этот вопрос, — вдруг сказал Элайджа. Елена подняла на него взгляд, и их глаза встретились. Элайджа смотрел Елене в глаза спокойно и внимательно. — Вы хотите узнать правду. Для вас важно ее узнать не из-за истории с завещанием, не из праздного любопытства, а потому, что эта правда касается вашей семьи. Ваших родных людей. Елена, не отрывая взгляд, смотрела Элайдже в глаза, отчетливо слыша каждое его слово, и чувствовала, в каком бешеном темпе колотится сердце в груди. — Ребекке тоже. Елена не знала, как объяснить это, в чем была причина, но услышав имя Ребекки, она ощутила, как кончики пальцев обожгло холодом. Но это было не чувство страха. Это было нечто совершенно иное — болезненное и невыносимо печальное… — Возможно, сейчас это прозвучит для вас абсурдно, учитывая, в каких обстоятельствах вы познакомились, но вы с Ребеккой по одну сторону баррикад, Елена. Голос Элайджи — как и прежде, спокоен, и в нем нет ни капли сомнения. И он заставляет Елену замереть, остановить поток своих мыслей и с изумлением вновь взглянуть на того человека, чье имя она сейчас услышала, и на их взаимоотношения по-другому. Осторожно, едва касаясь, почти не веря… — И, может быть… Вам стоит объединить усилия. Услышав эти слова, Елена ощутила внутри себя какой-то необъяснимый толчок. Она не могла сказать, что она ожидала услышать от него в этот момент, но понимала — она не была готова к тому, что услышала. Ребекка и она. Вместе. Объединить усилия, чтобы узнать правду. Поверить в это было трудно. В этом было что-то странное, непривычное… Как будто не из этой реальности. — Элайджа, если быть честной, я думаю, что вы высказали правильную мысль: учитывая то, в каких обстоятельствах мы познакомились с Ребеккой, вряд ли у нее возникнет желание… Взаимодействовать, — сказала Елена. Элайджа пристально смотрел ей в глаза, и казалось, что хотел о чем-то сказать ей. Но в этот момент из гостиной послышались голоса, и в кухню зашли Кол и Хейли — они оба, как-то не сговариваясь, предложили помощь с посудой, хотя ее было не так уж много для того, чтобы ею занимались сразу четверо, — и воздух наполнился шутками и смехом. Элайджа и Елена никак не показывали этого друг другу и уж тем более об этом не говорили, но в этот момента по взгляду друг друга оба поняли: они не готовы сейчас продолжать обсуждать то, о чем они говорили несколько минут. Разговор оборвался, оставив внутри Елены какое-то невысказанное чувство замешательства.

***

Чувствуя, как сердце в каком-то ненормальном исступлении колотится в груди, из-за этого сумасшедшего стука практически не слыша ничего из того, что происходит вокруг, немного пошатываясь из-за того, что организм еще не успел перестроиться с высокой скорости бега на состояние покоя, несмотря на то, что скорость тренажера, получившего сигнал об окончании тренировки, падала постепенно, Деймон сошел с беговой дорожки. Он пытался, насколько это было возможно, делать равномерные вдохи, но кислорода внутри все равно катастрофически не хватало, и дыхание все равно было рваным. Да, было, определенно, неудачной идеей соревноваться со Стефаном в кардио. — И ты еще спрашивал меня, почему я терпеть не могу беговую дорожку, — усмехнулся Деймон, взяв висевшее рядом полотенце и бутылку холодной воды из держателя. — Я не люблю вещи, которые вызывают во мне желание сдохнуть. — Я тебе давно говорил, что в сигаретах ничего хорошего нет, — с полуусмешкой сказал Стефан, подойдя к брату. Стефан был таким же взъерошенным, как и Деймон: волосы были взлохмачены, и с него градом лил пот так, что волосы были настолько мокрыми, как будто на него несколько минут назад вылили бутылку воды. Однако по его дыханию, гораздо более ровному, чем у Деймона, было понятно, что чувствует Стефан сейчас себя точно лучше. Пустив на себя несколько струй воды из бутылки, которые, попав на разгоряченную кожу, помогли охладиться, Деймон сел на скамейку, куда через пару мгновений опустился и Стефан. Организм с течением минут начинал перестраиваться из режима тренировки на состояние покоя, сердцебиение выравнивалось, и дыхание становилось спокойным. — Ты сегодня прямо ракета. Предстоящая свадьба держит в тонусе? — взглянув на брата, спросил Деймон. — Похлеще работы, — усмехнулся Стефан. — Серьезно, когда мы с Мередит начали подготовку, я просто охренел от жизни. Бюджет, список гостей, место, — начал один за другим загибать пальцы он. — Меню, музыка, машины для трансфера гостей, медовый месяц… — … И, я надеюсь, ты помнишь, что следующую субботу мы едем смотреть рестораны, — напомнил Деймон, не без удовольствия вбивая очередной гвоздь в крышку гроба спокойной жизни Стефана. Дата свадьбы Стефана и Мередит уже была известна — 10 июля 2017 года. До нее оставалось около семи месяцев, и постепенно в жизнь семьи входила по-своему особенная суетная атмосфера хлопот. Деймон на правах шафера был не только в курсе многих подробностей подготовки к свадьбе, но и принимал в ней непосредственное участие, помогая Стефану. — Чем дальше идет время, тем более привлекательной мне кажется идея увезти Мередит в какой-нибудь лес и пожениться там. Без свидетелей. — Больше смахивает на сценарий триллера, чем счастливой свадьбы, — хохотнул Деймон. — Я понять не могу, а ты-то чего такой довольный? — сдвинув брови, посмотрев на Деймона, спросил Стефан. — Наблюдаю за тобой. Понимаю, что не мне в ближайшие семь месяцев предстоит то, что ты только что перечислил. Чем не повод для радости, — улыбнулся Деймон. — Да, только не забывай, кто ты теперь, — с улыбкой ответил Стефан. — Шафер. Ша-фер, — по слогам повторил он. — Так что немного подожди, успеешь еще насладиться всеми прелестями подготовки к свадьбе. — Но давай признаемся честно — тебе нереально повезло с братом, так что, так уж и быть, я разделю с тобой все тяготы предстоящей подготовки, — сказал Деймон, и братья рассмеялись. — Как ты? — спустя некоторое время, отчего-то внимательно глядя ему в глаза, спросил Стефан. Деймон молча пожал плечами. — Наверное, нормально. Работа, иногда выходные — все, как у всех людей. — Ты сейчас… Один? Было заметно, что вопрос Стефана был неожиданным для Деймона. Он внимательно посмотрел в глаза брату. — Почему ты сейчас спрашиваешь? — спросил он. Этот вопрос Стефана действительно был не тем, к чему был готов Деймон. Не связанный с темой их разговора, родившийся как будто сам по себе, он стал словно единственным звуком в в поразительно ощутимой тишине, когда остальные звуки суетного мира вокруг вдруг стихли. — Помнишь, — произнес Стефан, — когда-то давно ты сказал мне, что одиночество для тебя худшее наказание. Деймон задумчиво посмотрел вдаль. Он помнил. — Я был уверен, что никогда не смогу смириться с ним, — сказал он, взглянув брату в глаза. — Но сейчас я понял кое-что важнее. Мне нужно это. Мне нужно научиться быть одному. Стефан, не отводя взгляд, смотрел на Деймона, и в глазах его плескались безмолвное недоумение, непонимание и какая-то почти детская растерянность. — Почему? — спросил он. — Мы все разные, — сказал Деймон, повернувшись к Стефану. — Кто-то после школы понимает, что его самая главная ценность — семья, рано женится, воспитывает детей. Кому-то нужно не это. Знаешь, — посмотрев Стефану в глаза, проговорил он, — ни одной секунды в своей жизни я не сомневался в том, что у меня будет семья. Мне легко было представить себя женатым, я представлял примерно возраст, в котором женюсь, у меня не было сомнений в том, что у меня будут дети. А когда в моей жизни появилась Ребекка, я точно знал, что она — та женщина, с которой я создам семью. Я был уверен в этом и по какой-то причине не замечал того, что все мои действия и мысли кричат об обратном. Стефан молча слушал Деймона — внимательно, почти не шевелясь, вслушиваясь в каждое его слово. — Ты жалеешь о том, что изменял Ребекке? — спросил он. Сейчас можно было не думать о том, как сформулировать вопрос, сейчас можно было называть вещи своими именами. Они были честны и открыты друг с другом. — Может быть, странно теперь говорить, что я жалею о том, что делал то, чего действительно хотел, абсолютно понимая реальность. Но мне невыразимо жаль, что я так долго давал ей надежду и растаптывал ее, не задумываясь о том, что причиняю ей боль, — спустя секунды молчания произнес Деймон. Деймон вновь на некоторое время замолчал. — Стеф, скажи, — вдруг произнес он, — почему ты не изменяешь Мередит? Оставляя за рамками то, что это аморально, что это причинит ей боль и разрушит ваши отношения. Их взгляды — растерянный Стефана и спокойный, пристальный Деймона — встретились. Когда-то Стефану казалось, что это такой простой вопрос, — и ответ на него еще проще, — но сейчас он задумался. И ему понадобилось какое-то время — потому, что Стефан вдруг понял, что для того, чтобы дать ответ на этот вопрос, он должен выразить не то, что он думает, а то, что чувствует, — не только сейчас. То, что он чувствовал все это время, что он был рядом с женщиной, о которой они сейчас говорили. Стефан едва уловимо пожал плечами. — Наверное, прозвучит банально, — сказал он. — Но я люблю ее. Мне хорошо с ней. Во всем — в жизни, в постели. В ней я нашел все, что когда-то искал. Поэтому мне не хочется искать это в других. Деймон задумчиво слушал брата. Когда-то он что-то очень похожее сказал Энди о Ребекке: «В ней я нашел все, что когда-то искал»… Но продолжал искать, без сомнений меняя Ребекку на тех, других, с кем его не связывало и не свяжет ничего. — Мне тоже так казалось, — сказал Деймон. — Я не представлял с собой никакую другую женщину, кроме Ребекки. Мне казалось это таким понятным, таким объяснимым… Я уезжал из бара с другой девушкой, но знал, что настанет утро, я вернусь домой — к Ребекке, потому что то, что мы строили столько лет, — это совершенно другое, а все мимолетные интрижки — лишь эмоции, которые были мне нужны, просто способ отвлечься. Наверное, глупо и странно, что я задумался о том, что происходит внутри меня самого, только сейчас, — проговорил он. — Но, наверное, в полной мере я осознал это сейчас: я продолжал искать эмоции потому, что у меня самого внутри не было ничего. — Больше не хочешь заводить постоянные отношения? — спросил Стефан, глядя куда-то вдаль. — Они не для меня, — ответил Деймон. — Я не смогу в них что-то дать. И моя главная ошибка в том, что я понял это только сейчас. Стефан не сразу заговорил. На протяжении секунд, казавшихся очень долгими, они с Деймоном сидели рядом, но не говорили друг другу ни слова, словно каждый находился в особенном, своем мире, недоступном для другого. — Мне не поспорить с тобой, — все так же глядя куда-то далеко, не переводя взгляд на брата, наконец сказал Стефан. — Ты действительно вел себя, как последний мудак. Стефан повернулся к Деймона и посмотрел на него. — Но ты не задумывался о том, что причина этого поиска в другом? В том, что ты просто никогда не испытывал этого. Деймон не мог объяснить этого, но в тот момент, когда он услышал последнюю фразу Стефана, он ощутил, как странный холод укусил кончики пальцев. — Чего? — хрипло спросил Деймон. — Любви. — Стеф, ну это ведь тоже ненормально, — с усмешкой сказал Деймон. — Мне тридцать три. У меня была куча женщин. Я влюблялся, но ни одну из них так и не полюбил. Такое бывает. Стефан задумчиво рассмеялся. — Клянусь, ты, наверное, единственный, кто любовь пытается уместить в рамки нормы. Он помолчал немного, а затем, посмотрев в глаза Деймону, спросил: — А что ты будешь делать, если когда-нибудь полюбишь? Взаимно? Откажешься от шанса быть счастливым потому? Услышав этот вопрос Стефана, Деймон почувствовал, как сердце рвано ударило два раза. Если ты когда-нибудь полюбишь взаимно… Деймон сам не мог — а может быть, не хотел — объяснить себе, почему эти слова Стефана несколько раз прозвучали у него внутри и почему он еще долго о них вспоминал… — Стефан, я не хочу повторения истории. — Деймон, в прошлом ты наделал много ошибок, — сказал Стефан. — Но это не значит, что шанса исправить их больше не будет. Деймон молча смотрел на брата, не двигаясь, не отводя взгляд, замерев в каком-то странном коматозе неверия и конфликта — не с ним, а с самим собой, — и молчал. Стефан тоже молчал, и они не знали, сколько провели в этой необычной, удивительной тишине, в которой слишком многое звучало для них обоих.