***
Существует ли специальное название для чего-то вычурно-неброского, пафосно-скромного? Бенни не знает. Второй округ — презентабельный район с гонором и напускной скромностью старой девы. Тихие улицы, столетние кирпичные дома с покатыми крышами и узкими ставнями на высоких окнах верхних этажей, как декорации в оперетте. Раскидистые деревья на аккуратных газонах вдоль дороги. Галерея искусств — стеклянный куб, сделанный будто из хрусталя. На билборде реклама новой выставки «Арт Деко»: темнокожие модели в тяжелых золотых серьгах — плавные линии женского тела, задрапированные белым струящимся шелком. Бенни читает слоган — «Грация воображения». Ему неуютно. Наверное, так себя чувствует хищник, забредший на чужую территорию. У Бенни настройки воображения давно выкручены на минимум — грамотному дельцу нужно знать конъюнктуру и факты, а не фантазировать. А может, он не умел никогда — разучился еще в детстве, когда принес пьяному отцу солнечного зайца, нарисованного желтым карандашом, а отец погнался с ремнем, трепал за шиворот и твердил: «Учись настоящему делу или нищим сдохнешь и жрать будешь свою мазню». Искусство — это для богачей. Всю жизнь Бенни работает, вкалывает, пашет, чтобы не быть бедным. Но любой засранец, вроде Йена Хайдигера, обходит его шутя, только потому что родился с серебряной ложкой во рту. И невеста его — такая же фифа. Пожалуй, единственный из всех знакомых Бенни, кто знает свое место, это Доберман. Это был Доберман. Бенни выкидывает окурок на тротуар и выходит из машины, надеясь покончить с разговором быстро, как пластырь с раны сорвать. Группа туристов идет впереди и в недра галереи заходит первой. Бенни спешит проскользнуть следом — почему-то он всегда подспудно боится, что стеклянные двери перед ним не откроются, и он позорно останется стоять на улице — не считываемый сканерами невидимка. Девушка с волосами цвета платины протягивает руку за билетом, а когда узнает, что билета нет, ничуть не рассердившись, с улыбкой спрашивает, что Бенни угодно. Бенни угодна Пэм Рейгер. Златовласка кивает, уходит. Ее место занимает другой администратор — подтянутый парень, вышколенный и послушный, как хорошая охотничья собака. Бенни смотрит на картины за его плечом — первый выставочный зал примыкает к холлу — и не может распознать, что на них нарисовано — все они кажутся аляповатой мазней. — Мистер Филлиганн? Пэм подходит неслышно, хотя ее туфли на каблуках, а на полу — мрамор. Звук шагов не выдергивает Бенни из размышлений заранее, не дает времени приготовиться — это нечестно, галерея будто подыгрывает своему хозяину. — Мистер Филлиганн, что-то случилось? Бенни собирается с мыслями. Все они сейчас — сплошные аляповатые пятна, плавающие в голове. — Да, насчет Добермана. — Идемте. Пэм не выглядит удивленной. Бенни шагает вслед за ней, ныряет в самое чрево прохладных залов. Люди на картинах разглядывают посетителей выставки. Бенни чувствует себя экспонатом, скотом, загнанным в лабиринт галереи, как в загон, ради удовольствия тех, других людей по ту сторону полотен. — Что с Доберманом? — Пэм не оборачивается, словно попросту размышляет вслух. — Он жив? Бенни думает, как лучше передать беспокойство медиков. — Пока — да. — Пока? — Еще. В последнем бою… Надо было давать Доберману больше времени на восстановление. Но тот так легко шел по рейтингу вверх. А Пэм была так далеко и не появлялась на арене. Тогда все казалось правильным — наверное, он слишком привык, что Доберман его. Как ребенок, вдруг обнаруживший, что заигрался и сломанная игрушка на самом деле — чужая. Это чувство почти похоже на раскаяние. Бенни трет шею. — В последнем бою Доберман попал под огонь титана. Зацепило руку, шею по касательной, а основной залп пришелся в живот. Пэм останавливается так резко, что Бенни едва не налетает на нее сзади. — Но он жив? — Да. В медчасти сейчас. Но… — Бенни пытается воскресить в памяти слова доктора и злится, что не переписал заранее самое умное на бумажку. — Воспаление брюшной полости может дестабилизировать работу внутренних органов. Поврежденный кишечник не сможет нормально функционировать без повторной операции. Требуется оплата стационара, медикаментов, хирурга. Если гной распространится на межимплантную ткань, начнется отторжение имплантов… Пожилой мужчина поблизости недовольно оглядывается — какой гной посреди вихря красок, когда пахнет лилиями. Бенни вздыхает и перестает пытаться соответствовать. — Нужны деньги, — жестко говорит он, — если, конечно, не хотите, чтоб откинулся. — Даже не знаю, — задумчиво отзывается Пэм, — сложно сказать. «Женщина с яблоками» смотрит со стены на нее с удивлением. — Очень сложно, мистер Филлиганн, помогать тому, кому завидуешь. Бенни ни черта не понимает, но вдруг ему становится обидно: и за себя, и за Добермана, словно на обоих посмотрели сверху вниз. — Я пришлю лист расходов, — говорит он сухо, — советую поторопиться. Иначе брюхо гнить начнет, тогда точно сдохнет. Или сам, или КОКОН на «упокоение» отправит. Ни «сдохнет», ни «брюхо» — хирург не говорил. Но своими словами, от сердца, выходит даже убедительнее, чем заумными терминами. — Простите, мисс Рейгер, я спешу. И если вы не хотите… — Обвинить вас? Нет, не хочу. Пэм смотрит прямо и немного вбок. Темные волосы лежат на плечах изящной волной. Для полноты картины не хватает только золоченной рамы, одной из висящих вокруг. — Я думаю, вы и сами не хотели убивать курицу, несущую золотые яйца. Доберман подавал большие надежды. Иногда надеждам случается не сбываться. Это естественно. Иногда мы перегибаем палку. Бенни хочет согласиться. Хочет обрадоваться, что никто не обвиняет его. Не требует компенсации, значит, не придется платить. Вместо этого он говорит: — Лучше бы вы сказали сразу. — Хорошему тоже иногда свойственно не сбываться, мистер Филлиганн. Я собиралась, но полагаться на вас оказалось так удобно. Пэм по-прежнему смотрит в сторону. Бенни кивает. Они так и не дошли до кабинета или переговорной. Слишком мелкая тема, не стоящая длинной дороги через всю выставку. — Если нужно, только скажите, мисс Рейгер, у меня найдется оболтус на замену. Подберем, откалибруем, будет не хуже Добермана. Бенни хлопает себя по карманам, будто хочет вытащить нового гладиатора из пиджака. Пэм улыбается: — Спасибо. Глупо, да? Я имею ввиду, это же арена… — Конечно, арена, — подхватывает Бенни. — Гладиаторы — не просто люди. — Совсем не просто. — Доберман собрал много призовых. Значит, все не напрасно. Бенни хочет сказать: «Конечно». Вспоминает Добермана под капельницей с кислородной маской на лице и говорит: — Конечно, — единственное, во что остается верить, хочешь того или нет.***
— А ты все такой же педант, мой старый друг, — смеется Фишборн, — сколько лет, сколько зим прошло… — Старый друг… Председатель КОКОНа выглядит испуганным. Он явно не против, пролети еще лет сто до дня их встречи. Но они с Фишборном и правда старые друзья. О таких, к сожалению, никогда не забывают насовсем. — Фрэнсис, нужно обоснование… — Чем плохо мое обоснование? — Фишборн благодушен и снисходителен. — я говорил много раз. За продажей гладиаторов нужен более тщательный контроль. И вот тебе история: богатенькая девочка прикупила гладиатора. На команду денег не хватило — купила одного. И «сдала в аренду» местному барыге. Гладиатора, конечно, загоняли до чертиков, не дали ни нормальной подготовки, ни хорошего сопровождения. В итоге — тяжелое ранение. Думаешь, эта девочка будет платить за операции и лечение? Она и хотела бы, но не найдет столько денег. А гладиатор хорош, пока цел. Пока не надо тратиться на страховку, медиков, обновление амуниции. Вот они и поспешили — выжали из бедняги все соки. Теперь пойдут за следующим. Кокон обязан этому положить конец. Гладиаторы — тоже люди. Пусть и генномодифицированные. А этого бедолагу надо спасать. — Алекс «Доберман», — читает плаксивым голосом председатель. — Не знаю, Фрэнсис. Даже если я подпишу пожизненную дисквалификацию Пэм Рейгер, должно состояться собрание, комиссия должна постановить, кому ее гладиатор должен быть передан или продан, надежному «опекуну», аккредитованному минимум пару лет. Сама Пэм Рейгер тоже может добровольно отказаться от бойца в чью-то пользу. Ну зачем тебе он? В медицинскую карту взгляни. Разобрать уже проще, чем собрать. Был бы он моей машиной, я б его сдал на запчасти. А если всплывет, что мы без обсуждения передали Добермана тебе — представь только, как все горлопаны заорут, что КОКОН превышает полномочия, притесняет и попирает право собственности хозяев. — А ты вот эту карту, да всем горластым — в харю, — Фишборн спокоен, — и посмотри: кто еще, кроме меня, захочет помочь парню, которого уже, сам говоришь, разобрать легче. Или думаешь, я на полумертвом мальчишке озолочусь? Для всех остаться приличным человеком — пустой звук. Прибыль важнее. И ты уже даже мне не веришь. Смотришь, как на монстра, будто я хочу Доберману голову отрезать или сдать на опыты. — Не знаю, Френсис, — начинает было старую песню председатель, но Фишборн непреклонно пододвигает к нему лист с заполненной формой «владения» и, улыбаясь, машет рукой, будто слушать ничего не желая. — А я знаю. Подписывай.