***
Доберман «выгорает» моментально, уже на вторую неделю своего пребывания на арене, всего через пару дней после первого боя. И хотя Атлас с Джаггером куда общительнее, а Дьюк так и вовсе семь месяцев торчал рядом с самого «рождения», из всех в боксе сюрпризом это не становится только для старшего по команде — вечно хмурого нелюдимого Совы. Все происходит быстро и без причины. Арена Добермана почему-то не отпускает. Дьюк приходит в себя после первого боя уже через несколько часов. Настроение выравнивается, мысли успокаиваются и дела входят в обыденную колею. Доберман, даже спустя сутки, все еще на взводе. У него мелко дрожат руки, когда утром он перебирает винтовку. А вечером Дьюк подходит к нему по какой-то ерунде и натыкается на совершенно дикий, безумный взгляд. Без предупреждения и без угроз Доберман атакует. Дьюк отшатывается, но получает удар кулаком в голову, спотыкается, летит кувырком через койку. Кровь из носа мгновенно заливает тренировочную куртку. Доберман подбирается, готовый снова броситься, но спасает Сова. Пока остальные вскакивают, пытаются понять, что случилось, он подлетает сзади, сбивает Добермана с ног, валит на пол, и дальше они катятся по боксу, сцепившись, круша все на своем пути. Доберман дерется насмерть, Сова взвинчивает синхронизацию до семидесяти процентов, как в настоящем бою. Дьюк не успевает следить, что происходит. В какой-то момент Сова отшвыривает Добермана, тот не успевает схватиться, врезается в ячейки для личных вещей, на железной дверце остается вмятина. Подоспевший Атлас набрасывает на шею Доберману петлю из скрученной наспех жгутом простыни, берет в захват, душит, пока Доберман не начинает хрипеть. И вот тогда Сова уже наваливается на него сверху, прижимает к полу всем своим весом и кричит оторопевшему Дьюку: — Веревку! За веревкой кидается Слизь. Связанного по рукам и ногам Добермана Атлас хватает за шкирку — униформа жалобно трещит — и волоком тащит в душевую. Затаскивает в кабинку, бросает на пожелтевшую от времени плитку, включает на полную холодную воду и поливает из шланга с ног до головы, как садовник какую-нибудь герань. Дьюк плетется следом, становится в проходе. Сова здесь же — отплевывается в раковину, поглядывая то в зеркало, то на съёжившегося под ледяной струей Добермана. Лицо у Совы расцвечено быстро проступающими лиловыми пятнами, выбит зуб, рассечена бровь, и кровь стекает по щеке. Доберман выглядит не лучше. Но с тех пор как его связали, он застывает не шевелясь, глядя в одну точку. — Надо «пятнашей» вызвать, — тянет Джаггер, — а то нам караулить теперь его по очереди. И один хер пропустим, когда снова слетит с катушек. Пусть лучше уберут его. — Ага, — соглашается Атлас, направляет шланг Доберману в лицо, тот медленно, словно нехотя, отворачивается от струи воды и закрывает глаза, — слышь, Сова, он если «выгорел» — то всех тут положит. — Критический порог выгорания — семь, восемь лет, — осторожно замечает Слизь из-за спины Дьюка. — Ага. Ну, видать, парень решил: нахер тянуть с весельем. Убедившись, что с Добермана течет так, словно его макнули с головой, Атлас закручивает кран, вешает шланг и вытирает руки: — Ты турнирную сетку видел? Через четыре дня его выпускают на квалификационный бой. Дадут обвес — он положит без разбора и своих, и чужих. Че делать-то будем? — Ты, — Сова отбирает полотенце у Атласа, кидает Дьюку, подходит близко и смотрит в упор, — останешься с ним. Остальным убрать бокс и спать. Все. — Спину ему потри, — гогочет Джаггер. — Полотенце сверху набрось. Чтоб он не закоченел тут. Веревку не трогай, — Сова оценивающе смотрит через плечо на мокрого насквозь Добермана и снова оборачивается к Дьюку. — Ему кажется, он на арене. Развяжешь — он тебе шею сломает. Сиди рядом. Говори с ним. Если не «включится» — придется звать «пятнашей» и сообщать хозяину. Тогда ему крышка. Атлас громко вздыхает, будто жалуясь, и уходит, Джаггер пожимает плечами и тоже исчезает, признавая, что старшему виднее. Дьюк обходит Сову, идет к Доберману, набрасывает ему на плечи полотенце на манер одеяла, и садится рядом на пол, поджав ноги. Доберман полулежит, привалившись к стене, не шевелится, не пытается освободиться от веревок — только дрожит. Сова велел говорить. Дьюк не знает с чего начать и задает самый глупый вопрос из всех: — Эй, ну ты чего? Доберман молчит. Тогда Дьюк начинает рассказывать про свой день. Первое, что приходит в голову, перечисляет, куда он ходил и чем занимался, с кем разговаривал, какой обвес ему одобрила судейская комиссия, каково быть «тяжом», и почему он лучше стал бы пилотом титана. Ночью за спиной бесшумно возникает Сова. Слушает несколько минут рассказ Дьюка об его тренировках в распределительном центре, потом молча ставит на пол стакан с водой, кладет рядом таблетки успокоительного и так же молча исчезает. Дьюк осторожно, чтобы не лишиться пальцев, запихивает таблетки Доберману в глотку, заставляет проглотить и продолжает рассказывать. Добермана потряхивает, но дышит он ровнее и глубже, а к утру, когда Дьюк начинает не спеша перечислять свои любимые винтовки, неожиданно, слабым шепотом просит: — Заткнись уже, а? Сопартийники, потянувшиеся после побудки в душевую, заглядывают с интересом, но ничего не спрашивают. А Дьюк — ничего не может с собой поделать — улыбается.***
Хайдигер смотрит на Дьюка как на психа, с явным подозрением, не шутка ли это. — С кем ты хочешь ходить в связке? — С Доберманом, — покладисто повторяет Дьюк. С хозяевами нельзя терять терпения. Иногда им трудно понять самые простые вещи. По мнению Дьюка все элементарно, как дважды два, настолько, что другой причины даже выдумывать незачем. — Из ваших никто не захочет брать его в связку. Нашу команду хозяин выставляет на продажу. Я хотел бы попасть к вам и ходить с Доберманом. — Никто не хочет, а ты, значит, сам вызвался, — холодно уточняет Хайдигер. — Думаешь, он — надежное прикрытие? — Нет, конечно. — Дьюку сложно объяснять, обычно он предпочитает помалкивать. А Хайдигер спрашивает вещи, которые, к тому же, и сам знает не хуже Дьюка. — Это же Доберман. Он всегда такой. Ваши спят и видят, как от него отделаться. Все уже знают, что Доберман теперь ваш. А мы с ним вместе с самого начала. Если его убьют, потому что никто не прикрыл, разве вам не будет жаль? Даже если он вам больше не нужен. Если даже вы с ним больше не… — Хватит! Мне плевать на Добермана, — резко обрывает Хайдигер. — Это мой гладиатор, и я буду делать с ним, что захочу. Свободен. Больше чтоб я тебя не видел. Дьюк выходит, осторожно прикрыв за собой дверь. И уже в коридоре выдыхает, уверенный, что все получилось.***
— Он убил его, — говорит Хайен, — просто взял и убил. Дьюк обходит новенький «титан», осматривает со всех сторон, задрав голову. — Тебе жаль? — Да. А тебе нет? — у Хайена вырывается нервный смешок. — Я думал, вы за Сову Добермана сами убьете. — Нет. Ты же не убил. — Хромированный корпус «титана» блестит на солнце. Дьюк восхищенно цокает языком и идет в угол мастерской за лестницей. — Сова с Доберманом лаялись каждый день. Но до драки у них никогда не доходило. Если Доберман его убил, значит, была причина. Хайен поджимает губы: — Ты Добермана спрашивал? — Нет. Зачем? Я и так знаю, — Дьюк подтаскивает лестницу, останавливается вытереть пот со лба и расстегнуть комбинезон пилота, — скажи сам. Ты же был там и видел все происходящее. Была причина Доберману убить Сову? Хайен молчит, презрительно кривится, потом нарочито равнодушно роняет: — Была. — Ну вот. Тогда зачем спрашивать. Ключ… На шестерку… Не видел? Хайен протягивает Дьюку разводной ключ со своего верстака и помогает поставить лестницу. Его собственный титан, в «загоне» рядом, уже готов. — Доберман все равно ублюдок. Ничего не ценит. И сам как зверь. Только за себя. Своих не прикрывает. Команда для него — чушь. К нему спиной нельзя поворачиваться, не то что доверять. Зовет всех куклами и скалится, сука. Есть этому причина? Дьюк задумывается, чешет руку ключом через плотную ткань комбинезона. — Есть.