White R

Один раз враг — всегда враг.

***

— … значит, не сдох? — Вроде, нет.       В столовой шумно, но Дьюку даже не приходится прислушиваться к трепу за соседним столом. Или напрягаться, чтоб понять, о ком речь. Сидя спиной, он все прекрасно слышит. У сплетен удивительное свойство — они всегда долетают до нужных ушей.       Кобальт громко хмыкает: — А я хотел поздравить… — Поздравить все равно можно, — встревает Сьюпи, — от нас-то забрали. Вон, Факел — мрачный ходит. Прикидывает, в каком углу ублюдка проще закопать, выбирает потемнее. — Я бы ему помог, — вставляет Мемфис. — Если че, пусть намекнет.       Лондон облизывает ложку и уточняет: — Значит, решено? Добермана к Хайдигеру? — Вроде, к Хайдигеру.       Дьюк ковыряет вареное пшено в своей тарелке. Месиво успевает слипнуться и остыть. Кажется, еще немного, и оно станет таким же нежно-зеленым, как стены столовой.       Аппетита нет уже пару дней, приходится есть через силу. Можно было бы открыть банку пайковой тушенки и вообще никуда не ходить. Но в столовую Дьюк приходит не столько ради еды, сколько ради новостей.       За длинными столами, составленными в несколько рядов, спокойно умещается сотня человек. Всего лишь четвертая или пятая часть всех гладиаторов, Дьюк точно не знает, но это один из немногих шансов перекинуться словечком с кем-то не из команды. — А вас куда?       Сьюпи молча сопит. О своей дальнейшей судьбе он, видимо, старается не задумываться. Вопрос, расковыривающий старый страх, ему не по душе. — Куда повезет, — отвечает Дьюк, не оборачиваясь. Кобальт дергается и тут же равнодушно бросает через плечо: — Окончательно? — Бесповоротно.       Дьюк вспоминает потерянное лицо Бенни, когда тот нескладно, глядя в пустоту, сказал: «Ну вот и все, дети мои, значит, продаю команду. Не могу больше», — и думает, что это странно. Чего такого не мог Бенни? Почему он выглядел убитым, как будто одна из пуль, выпущенная по Доберману, прилетела ему? — Может, и к лучшему, — рассудительно замечает флегматичный Лондон. Бенни Филлиганн, поговаривают, совсем на мели. — Случись что, он вшивой таблетки обезбола пожалеет. С такими тылами любой бой — билет в один конец. — Еще до конца сезона дотянуть бы, — невнятно стонет Сьюпи с набитым ртом, глотает, закашливается. Мемфис стучит его ладонью по спине. Кобальт брезгливо отщелкивает подальше от своей миски вылетевшие изо рта Сьюпи крошки.       Дьюк мысленно прикидывает: месяц с небольшим — не так уж много. Должно получиться. — Так, а с Доберманом-то что? — Ничего. Говорят, — Сьюпи понижает голос, — говорят, чуть не загнулся. Его собирались выпустить еще тогда, пару недель назад, на субботний. А потом Хайдигер заявился лично и дал отбой. Сказал, Добермана на починку тащить. Ну, того прям с Коптильни штопать и увезли. Обвес содрали и сразу увезли. А то, вроде как, точно бы сдох. Не пристрелили бы, так от заражения. Кишки бы сгнили. — Хозяева на старт обычно не ходят, — сомневается Лондон. — Почему «пиджак» вдруг передумал и примчался? — Может, пожалел. — Может, Доберман ему прям там отсосал?       У Сьюпи кончик носа смотрит слегка на сторону. Когда-то давно Доберман двинул по нему кулаком, сломал, а срослось неровно. Дьюк уже плохо помнит за что: кажется, в первые дни на арене Сьюпи перепутал койки, завалился спать, а Доберман, вернувшийся на взводе после вечернего боя, не обрадовался «сюрпризу» на своем месте. — Так может, Хайдигер купил себе не «перо», а шлюху? — Че покупать-то было? Можно подумать, Доберман так ему не подставился бы, — взвизгивает Сьюпи. — Или два в одном. Все равно теперь, с психованным ублюдком в боксе, будут «Совы» спать с открытыми глазами и по очереди, — мрачно соглашается Кобальт. Вместо левой брови у него — один большой шрам, остался после того, как в их последней дуэли, уже проиграв, Доберман ударом с ноги, тяжелой рифленой подошвой армейского ботинка, стесал кусок кожи вместе с бровью с лица Кобальта начисто. Хорошо, глаз уцелел.       Дьюк окидывает столовую беглым взглядом и думает, что тех, с кем Доберман не сцепился ни разу, можно пересчитать по пальцам. И «запас прочности» у него невелик. Первые два месяца после «беспорядков» на южном КПП Доберман остается тихим и сосредоточенным, будто ждет чего-то. А потом как срывается с цепи. — В общем, пусть нам его закинут, а мы уж разберемся, — закрывает тему Мемфис. — Может, старший вашего Добермана выдрессирует. Потом не узнаете. — Уже вашего, — гаденько хихикнув, поправляет Сьюпи.       Старший в команде «Сов» — Гатлинг — двухметровый тяж под сто девяносто фунтов веса производит на большинство людей внушительное впечатление. Но Дьюк подозревает, что если дело дойдет до драки, Доберман сочтет Гатлинга за не очень крупного «титана» и попытается расправиться с ним так же, как привык расправляться с титанами: внезапным броском со спины, одним точным ударом в голову.       Сова разбирался в людях, он-то в свое время быстро понял: Доберман в команде — сразу считай «минус один», и старался лишний раз не трогать. Зато и сцепились по-настоящему они с Доберманом за три полных года всего дважды, и каждый выиграл по разу…        Когда в турнирной сетке повисли списки команд, и разлетелись новости, что Доберман должен выступать, многие предвкушали его смерть: не показывали вида, но с затаенным злорадством ждали.       Дьюк помнит Сову. Помнит его кончину и знает: никто так не опасен, как человек, обманутый в своих лучших ожиданиях.        Разговор за соседним столом тем временем перекидывается на другое: Сьюпи жалуется на предстоящий бой, Мемфис согласно мычит, что три титана — перебор, и судейство дало маху, одобрив состав. Кобальт молчит и усиленно жует. Дьюк слышит, как он безостановочно скребет ложкой по алюминиевому днищу своей миски. Вечером — бой. В команде противников три «титана». А в противовес им даже нет нормального «пера». Слизь — не в счет. Даже если Слизь выступает под громкой кличкой «Смерть», все равно все знают, что на самом деле тихий парень с потерянным взглядом — Слизь: умеет прибираться в боксе, помогает другим с перевязками, охотно соглашается спрятать у себя карты или сигареты во время внезапного обыска, но «титанов» боится.       Доберман при виде трехметровых машин будто изнутри загорался мрачным боевым азартом, нагло, развязно скалился и вперед бросался, не колеблясь. Но Слизь — не Доберман. Он, скорее, спрячется или «случайно» окажется на другом конце арены, и никто не скажет ему ни слова, потому что все знают — если стравить Слизь с «титаном», в команде станет Слизью меньше, и тогда просить спрятать карты и бутылки коньяка станет некого.       Кобальт скребет ложкой по днищу миски, словно пытается вырыть яму.       Добермана нет уже пару недель. И как он, жив ли, вернется ли — никто не знает, только гадают.       Дьюк не думает, на арене бесполезно загадывать. Все, что имеет смысл на арене, — максимально приготовиться. — Ладно, — подводит черту Лондон, — заявится Доберман, там и будем решать. Хозяину виднее.       Золотое правило арены: хозяину виднее. Стержень здешнего мира. Дьюк фыркает про себя: хозяева не знают и половины, творящегося в боксах. И тот же Хайдигер, например, точно не знал, как однажды, года три назад, Джагернаут назвал его «сучьим бараном». А Доберман услышал и возражать не стал, но в следующем бою, когда он шел с Джаггернаутом в связке, титан вышел Джаггеру за спину, прошил бок и чуть не оторвал руку. И Доберман только плечами пожал, не переставая скалиться по обыкновению: подумаешь, пропустил. Случайность.        Несколько дней после этого Сова ходил мрачнее тучи, а Доберман не показывался сопартийникам на глаза и спал где угодно, но не в боксе. Но живые тем и отличались от мертвых, что умели приспосабливаться и делать выводы. И, хоть число уверовавших в сучью натуру Добермана выросло в разы, заткнулись все, и потом, даже если шел в Коптильне злой треп о хозяевах, про Хайдигера молчали. — Добермана лучше сразу на «успокоение», — советует Сьюпи. — Хозяину намекните, что больной, только мешает и никакой пользы. Уговорите.       Дьюк помнит злой взгляд, которым Хайдигер наградил Добермана в больничном крыле. И было в том взгляде кое что пострашнее злости — в нем была обида. Может, уговоров и не потребовалось бы. — Ты чего, Дьюк? — А? — Подорвался, — Джаст на всякий случай свой стакан с коричневой бурдой с запахом кофе отодвигает подальше. — Не ешь. Решил тренироваться на пустой желудок? — Наелся. Каша в тарелке перед Дьюком напоминает воронку от снаряда. — Джаст, не слышал, хозяин ваш собирается приезжать? — Конец сезона на носу, он чуть ли не каждый день здесь, — Джаст подтаскивает к себе Дьюкову тарелку, — задрал, если честно. Сидим, как на поводке. Мешает, когда из-за спины наблюдают. Тебе-то зачем? — Поговорить хотел, — Сьюпи позади не умолкает, умудряется жевать и говорить достаточно четко, чтобы каждое слово долетало до ушей: «Гнида, сука, никогда нельзя положиться». — Наш хозяин команду продает, хочу попытать счастья к вам попасть. — Хорошее дело, — равнодушно замечает Джаст. Каша занимает его больше. — У нас название только дурацкое. «Совы». А так — койки мягкие, ребята надежные. Давай.       Уже на выходе из столовой Дьюк замечает, что Кобальт следит за ним, угрюмо исподлобья, потом отклонившись назад, переговаривается о чем-то с Джастом. Но столовая такое место, где все на виду, стоит повернуть голову и непременно уткнешься в кого-то взглядом.       Дьюк спешит. Его вдруг цепляет, словно крюком за ребра, непонимание, почему он вообще так долго медлил.