White R

***

— Мой друг, Рон.       Можно было бы промолчать, но… Гори оно все. Доберману должно быть ни горячо, ни холодно. Однако щурится он так, словно ему все-таки что-то жжется. — Рон? — Не твое дело. — Не мое дело? — приторно уточняет Доберман, смотрит на перекошенное лицо Хайдигера, кашляет в кулак и, откашлявшись, поправляется. — Не мое дело. — В кровать пошел, живо.       Брови у Рона еще сильней ползут вверх. Хайдигер хочет объяснить, но все это слишком сложно. Как пытаться отыскать конец в клубке ниток. — Прямо по коридору. Последняя дверь. Гостевая спальня. Побудет пока твоей. — Да, сэр.       Доберман, не разуваясь, наконец бредет, куда велено. Ходить ему тяжело — выдают тяжелая одышка и хромота. На полу остаются пыльные следы.       Хайдигер хочет пойти следом, убедиться, что домработница, как ей было велено, оставила в гостевой спальне смену одежды, расческу, бритву, зубную щетку, прочее по мелочи, но вместо этого буквально падает в кресло. Усталость умственная сильнее физической. — Йен? — стоит Доберману уйти, Рон отмирает. — Йен, это… — Это. — …Доберман? — Ага, — Хайдигер запрокидывает голову и думает, будет ли постыдным хлебнуть пару порций виски еще до того как стемнеет, — он мне нужен, понимаешь? Он знает… Кое-что важное. Он нужен мне, пока не скажет. — Ага, — подтверждает Рон, хотя наверняка ничего не понимает. Спасибо, что вообще не сбежал, Хайдигеру кажется, его сейчас каждый второй принял бы за помешанного. — Йен, а сюда ты зачем его привез? — Он мой теперь. Мне его подарили. Только у него рана в животе, ему еще недели три отлеживаться. — Здесь?       Хайдигер едва не срывается, но вспоминает ключевой момент, который трудно недооценивать — Рон никогда не общался с Доберманом и не имел с ним дел. — Его в боксе свои же ночью задушат. И он даже отбиться не сможет. Пока. А мне надо срочно узнать у него… Одну вещь. — Задушат, — удивляется Рон, — раненого? Так просто, без повода? У тебя там зверинец? — Почему? Повод он им даст. Даже не сомневайся. Налей, а?       Рон вздыхает, встает, все равно ничего толком не понимая — по глазам видно. — Виски? Хайдигеру становится стыдно: — Лучше кофе. — У тебя гладиатор за стенкой обживается. Подумай еще раз. — Без сахара. С молоком. Рон цокает языком, выражая уважение к чужой выдержке: — Больше ничего не хочешь рассказать?       Хайдигер не хочет — это точно. Мог бы, но желания нет абсолютно. Тем более не историю про Добермана, про начало, про то, как все закрутилось и чем закончилось. Рон ждет. Надо бросить ему хоть что-то, пусть он даже и не поймет. — Мне сегодня прислали договор на подпись — купил гладиатора. Пилота. Кличка — Дьюк. А зовут — Рори.       Рон по прежнему ждет, думает — будет продолжение, но Хайдегер замолкает. — Это важно? — Нет, мелочь. Но он из старой команды Алекса. Они иногда ходили в связке, Дьюк семь лет был на виду и на слуху. Это могло сыграть свою роль… — Алекса? Хайдигер осекается: — Добермана. Я имел ввиду — Добермана.       В голове все выглядело легко и просто: — привезти, поселить, узнать. План начинает рассыпаться еще в машине. Доберман мог бы подыграть, но он не играет по правилам. — Ладно, — говорит Рон, — я вижу, кофе правда лучше. Ты словно уже успел накатить. — Серьезно? — Зовешь гладиатора по имени. Сам-то как думаешь?        Хайдигер не думает. Стоит задуматься — в затылке резко просыпается головная боль, и хочется все отмотать назад, на вчера, когда Добермана в квартире еще не было. — Он мне… — Нужен. Я понял. Не представляю, зачем. Но в том, что нужен — не сомневаюсь. Еще с того дня, как ты ползал на коленях в грязи. Хоть намекни, что настолько важного он может знать?       Звук бьющегося стекла долетает целой минутой позже, чем Хайдигер надеется. Свой минус в том, что приходится выдирать себя из недр кресла. Кофе остается в мечтах. — Думаешь, это вообще безопасно? — запоздало спохватывается Рон. — А вдруг он тебя сам придушит во сне?       Хайдигер чуть не умудряется ляпнуть: «хотел бы, уже сто раз придушил бы», вовремя прикусывает язык и только успокоительно машет рукой, не оглядываясь. Хватит с Рона новостей. Без стука толкает дверь. Доберман сидит на кровати в одном нижнем белье и задумчиво рассматривает прозрачные осколки, недавно бывшие вазой. — Разбилось. — Вижу. — Не порежься.       Хайдигер чувствует, что еще немного и начнет дико безумно хохотать. — Ты нарочно? — Нет, — Доберман вздыхает, — раздевался и рукавом смахнул… — Значит, после всего, что ты сделал со мной: использовал, насмехался, подвел под статью, смешал с грязью — вдруг решил позаботиться?       Доберман пожимает плечами, взгляд его по прежнему прикован к осколкам. — Могло быть хуже — ты мог бы жениться. — Ублюдок, — шепчет Хайдигер, — какой же ты ублюдок. — Ну так оставил бы гнить в медчасти, — голос у Добермана хриплый и режуще колючий — как разбитая ваза, — ты — хозяин. Тебе никто б и слова не сказал. — Потому что я — человек. — Или потому что я тебе нужен.       Хайдигер смотрит оторопело, потом вспоминает про синхронизацию гладиаторов и обострение чувств. Бог словно гладит его по голове и шепчет, что пора с Доберманом кончать, если не заговорит по-хорошему. Да и кого хватит сил терпеть сукиного сына? — Что тебе нужно, Йен? — Ребенок. Где он? Как это вообще возможно? — Да никак. Ладно, мне ты не веришь. Но своему-то рассудку? Чему Хайдигер верит еще меньше, чем Доберману, так это своему рассудку. — Пэм его видела. Ребенка. Где он? Что это был за ребенок? Чей? Мой? Твой? Отвечай!       Наверное, это называется припереть к стенке. Доберман замирает, потом неспешно забрасывает ноги на кровать и вытягивается. — Гладиаторы не могут иметь детей. Разве не знаешь? Даже формально. Если биоконструкторы дают маху, и у гладиатора рождается ребенок: у нас нет гражданского права, Йен, быть записанными в метрику. Никто в КОКОНе не допустит, чтобы у гладиатора, не прошедшего «списание», числились дети. Иначе зрителям не так весело смотреть, как нас потрошат на арене. Если вместо адреналина подкидывать им мыслишки, сколько останется сирот, после того, как их ставка сыграет. Понимаешь? Так что с «моим» ребенком, ты попал в «молоко». Ну, а с «твоим»… С чего тебе не плевать, Йен? У тебя новый друг, старая невеста. Жизнь нормально клеится. А выродок, он и есть выродок. Сам говорил.       По наглому лицу тянет двинуть кулаком, но Хайдигер сдерживается. Ради Рори. Доберману не привыкать ходить в синяках, но пока он ершится — есть шанс. А вот выплюнув пару зубов, он оскалится и замолчит, и тогда все — как если повесить замок на последнюю дверь и для верности еще забить досками.       Один из уроков отца, пригодившихся на все сто — правило успешной рыбалки. Когда тянешь крупный улов, его надо изматывать, давать слабину, а потом вытаскивать. Иначе крупная рыба полная сил оборвет леску и уйдет на глубину. Хайдигер отступает. — Все равно все расскажешь, — обещает он напоследок. — Не надейся на сладкую жизнь, не соскочишь. Ни здесь, ни на арене. — Ага, заглядывай, — тянет Доберман, на Хайдигера он смотрит с интересом и недоверием, как дети на фокусника. — Я буду парнем в черном.