White R

***

      Пэм приходит к Хайдигеру ближе к полудню, с расчетом точно не застать его дома. Но дверь открывает Рон и ожидаемо огорчает с порога: — Йена нет. — Жаль. Где он?       Единственный человек, который нужен сейчас Пэм, почему-то не показывается. Хуже всего, из коридора не видно и не слышно даже намека на его пребывание в квартире. — Уехал на арену, — расслабленно поясняет Рон. — Может, оставите записку? — Один уехал? — Один. А Добермана увезли еще раньше. Вчера.       Пэм впервые смотрит Рону в лицо. Он улыбается: — Вы же Добермана высматриваете? Я сказал, что Йена нет, но вы продолжали смотреть мне через плечо. Могли бы спросить сразу. — Чушь, — безапеляционно заявляет Пэм. — Спасибо за помощь, мистер Янг. — Спасибо не говорят за то, что не нравится, — возражает Рон, и голос его становится почти грустным. — Я же вам не нравлюсь, мисс Рейгер?       Пэм отступает и едва не спотыкается об порог. На минуту ей чудится, что услужливый мистер Янг сейчас затащит ее в недры квартиры, как хищник в свое логово, и сожрет. — Я вас не знаю, — шепчет Пэм, — я вас не знаю.       Ночью она плохо спит. Часто ворочается. Простыни под телом становятся противно-теплыми. Хуже всего — непонимание. Убогое состояние, когда ответ не просто неприятен или склоняет весы не в твою сторону, а недоступен. Из непонимания вылупляется злость. К утру, после ночи размышлений, Пэм по-прежнему не находит ответа, почему Доберман не выложил Йену все откровенно, зато ненавидит Добермана — ярко и горячо.       Утро приносит облегчение. Можно перестать топтаться на месте. Утром можно действовать. Такси приезжает быстро.       Полковник, в отличие от Рона, не так любезен. Или притворяется хуже. Увидев Пэм у себя на пороге, закатывает глаза, но пускает в дом. — Какого черта вам надо, мисс Рейгер? Я занят. — Вам тоже доброе утро, мистер Райен. Я подумала… — Под подошвой что-то хрустит. Пэм поднимает ногу. На полу остается раскрошенная звезда шоколадного шарика из упаковки сухого завтрака. Полковник даже не обращает внимания. По его лицу кажется, он не спал уже дня три. — У вас что-то горит?       Из кухни плывет запах подгоревшего молока. Полковник, чертыхнувшись, бросается к плите. Пэм оглядывает пустую коробку из-под пиццы на журнальном столике в гостиной, разбросанные по дивану игрушки, и чувствует — кроме запаха гари — запашок крайней нужды хоть в чьей-то помощи.       Из кухни доносится звон разбитого стекла и одобрительное угуканье.       Пэм сбрасывает короткий деловой пиджак, туфли на высоком каблуке, кидает сумочку на диван и босиком спешит на звуки бедствия.       Рори на высоком детском стульчике увлеченно стучит ладошкой по столу перед собой. На полу разлитое месиво из молочной каши вперемешку с осколками тарелки. Полковник тихо ругается сквозь зубы, пытаясь найти место на заставленном столе для горячего сотейника, так, чтобы Рори не дотянулась.       Огонь на плите лижет белую лужу сбежавшего молока, которая скукоживается все сильнее, превращаясь в карамельно-коричневую пленку.       Пэм выключает газ и помогает расчистить стол. — Настоящий армагедон.       Рори смеется, показывая десны. — Да… — Полковник смущен настолько, насколько сторожевая овчарка может казаться смущенной, — сезон закончился. Только и остались квалификационные бои. Так что, вот, взял отгулы за год. Миссис Оливер хотела прийти, но я сказал, справлюсь сам. — Вы плохо справляетесь. — Рори роняет свою пластиковую ложку, морщится и заливается плачем, мгновенно и отчаянно, как все маленькие дети. Пэм берет ее на руки. — Это вам не гладиаторы. Никогда не отказывайтесь от помощи женщины, когда у вас на руках маленький ребенок. Кстати, вам не кажется это несправедливым?       Полковник приносит ведро и швабру. На Пэм он не смотрит. — Несправедливым? — Да. Разгребаете за другими их проблемы. Доберман отказался от ребенка, а вы решили быть в ответе. Поставьте его самого, в фартуке, готовить завтрак. — Он попросил присмотреть. Гладиатор не может быть записан в графу отцовства.       Присев на корточки, Полковник руками выбирает из лужи самые крупные осколки. — И не пришел ни разу.       Рори успокаивается. Ее внимание занимает блестящая брошь на блузке Пэм. — Доберман трус. И всегда им был. Он боится поверить в мир, где все хорошо. — Сволочь, — задумчиво роняет Пэм. — Еще какая, — равнодушно соглашается Полковник и выпрямляется. — Вам чаю или…       Дома у Пэм тишина. И стерильный порядок, как в музее.       Счастливая Рори позволяет усадить себя на стульчик, мусоля в кулачке брендовую керамическую брошь за две тысячи энженов. Пэм гладит ребенка по лбу и командует Полковнику, который возится с тряпкой у плиты: — Отойдите.       Через час беспорядок устранен, и сытая Рори сонно зевает. Полковник приносит две чашки чая. Пэм садится в кресло с Рори на руках.       Завитки волос, пробивающиеся у нее на макушке, — темные. По маленьким детям трудно судить, но Пэм кажется, она держит в руках уменьшенную копию Йена. Может, это сила внушения, а может, что-то более злое, засевшее в подкорке, но кажется, от Добермана в девочке почти ничего нет. — Как он мог… — Да сам-то не мог. В лаборатории вырастили, — на автомате отвечает Полковник и осекается, — или вы имели ввиду… — Ничего, — Пэм аккуратно надевает туфли, стараясь не сломать задники. — Если миссис Оливер не придет, вам лучше задуматься об обеде. А я прогуляюсь с Рори, вы не против?