White R

***

      В межсезонье ночью в боксах тихо. Не горит свет, никто не разговаривает.       Обычно рейтинговые бои начинаются ближе к десяти, а заканчиваются глубоко за полночь. В свой первый год на арене я научился спать при свете, прижав к уху подушку, под крики сокомандников. Когда посреди ночи кого-то уводят распорядители, другие наоборот, вваливаются в бокс, взмыленные, бешеные от адреналина, и начинают орать, кого кто подстрелил. — Ты куда?       Но вот спрашивать, куда и зачем кто-то выбрался среди ночи, неважно: во время сезона или нет, у нас никто бы не стал. Раньше меня это радовало. Вырваться на вечерние встречи с Йеном было проще. Потом Йен ушел из моей жизни. И стало никак. — Доберман. — Че тебе?       Заминка так неожиданна, что я даже оправдание не заготовил. — Ты куда собрался? — настойчиво повторяет Факел. — До утра выходить из жилого блока — это нарушение режима. — Поссать. Успокоился? Или со мной пойдешь — проверить? Может, еще хер мне в сортире подержишь?       Голос у Факела слишком бодрый. Как будто он не спал — меня сторожил. — Не шуми. — Да кто шумит? Ты че доебался? — От нервяка голос срывается на какой-то полушепот-полувизг. — Просто, — Факел спокоен и рассудителен. Сука. — Если они тебя там ждут, лучше не ходи. — Кто? — Мемфис. Или Лондон. Сьюпи говорит, Лондон тебя на разговор позвал. — Он-то откуда знает? — Он разведчик.       Конечно, это все объясняет. Я бы сказал, у Сьюпи всегда была тяга совать нос куда не просят. Но я не думал, что он полезет на дно мусорного бака, посмотреть на смятый листок, который я выбросил. — Не твое дело. И Сьюпи передай, будет слишком глазастым, я ему глаза вырежу. — Передам, — спокойно соглашается Факел, — пойти с тобой? — Нет. — Сказать Гатлингу? Меня передергивает. — Нет.       У меня мерзнут плечи. Перед сном, я, по привычке, кинул тренировочную куртку себе в ноги, а тихий краснорожий, будто его ошпарили, разведчик со смешной кличкой Котик забрал, сложил и молча убрал куртку в мою ячейку. Вчера такая услужливость показалась мне смешной и жалкой, а сейчас остается или мерзнуть, или идти на ощупь искать свою ячейку в недрах бокса, у стены, рискуя перебудить всех. — Когда ты упал. В том бою. Я подумал, что убил тебя. — Я знаю. — Ждал, что хозяин спросит или скажет что-нибудь. А он не сказал и не спросил. Как будто вообще не заметил.       Желание двинуть Факелу по морде усиливается. Нахер он вякает. Но лучше не шуметь. — Я знаю. — Тебе все равно? — Нет.        Факел умолкает. Осмысливает. — Значит, теперь Хайдигер тебя не защитит.       Однажды, давно, в самом начале нашего знакомства, еще будучи Хайеном, он застал нас с Йеном в коридоре, не в самый удобный момент. Но, кажется, никому ничего не сказал. — Значит, вы больше не?.. — Не трахаемся.       По крайней мере, можно не подбирать выражений. — Ясно, — Факел серьезен. Он по другому не умеет, — тем более, лучше не ходить. — Ладно. Я подумаю.       Проще всего избавиться от кого-то, пообещав ему желаемое. Ложь или нет — уже второстепенно. — Сбегаешь, — безучастно констатирует Факел. — Доберман… — Что? — Мне жаль. Что тебе не все равно. — Сдохни.        Факел ложится на место и отворачивается к стене. Как будто я пустое место. И он даже всерьез меня не воспринимает.       Лондон уже, наверное, ждет. Я пробираюсь к выходу. Факел вроде бы отцепился, но все равно как будто продолжает нудеть над ухом. Бывают ублюдки, которых, даже заткнув, не перестаешь слышать.       В коридоре тускло горят дежурные лампы. Пахнет краской. Ремонтные бригады в межсезонье обновляют корпуса. Стоило взять с собой нож. Хоть что-нибудь. Наверное, дело в том, что при всей мрачности ситуации, я не почувствовал от Лондона угрозы. А «кухня» не место для драки. Слишком близко от дежурки. Охранники проходят пролетом ниже каждые полчаса. Зато в тупике за кухонными складами нет камер. И можно спокойно разговаривать. Иногда это даже неплохое место поспать на сваленных горой рулонах полиэтилена, если опасно ночевать в боксе. А Лондон — не новичок. Не «болванка». Даже если мы с ним не пересекались раньше. Новички не знают, куда звать для беседы без посторонних глаз.       Последняя лестница, поворот. В хозблоке темнее, потому что ходить тут особо некому. Воздух спертый, и чувствуется запах гнилой картошки. — Ты долго, — говорит Лондон из темноты, — тут холодно. Радиаторы ледяные. — Одеяло не прихватил, уж извини.       Прятаться в неглубоком прямоугольном тупике негде. Разве что за штабелем пустых ящиков, выставленных в коридор. Но для этого надо быть толщиной со спичку. За спиной тоже тихо, я бы услышал шаги еще у подножия лестницы. — Не надо, — просит Лондон. И в какой-то момент мне абсурдно кажется, он на полном серьезе считает, я сейчас рвану в бокс за одеялом, — потуши синхронизацию. Я драться не буду. — Она меня согревает.       Лондон вздыхает. Со мной тяжело. — Тебе и так скоро слишком жарко станет.       Вот мы и дошли до угроз. — Не в первый раз. — Такое — в первый, — говорит Лондон так убежденно, что я ему почти что верю. — Тогда — чьи это слова?       Лондон сопит. — Тебе тут не место, Доберман. Они говорят только о том, как от тебя избавиться. Вся команда ждет удобный случай. — Где же мне место? — Мой прежний хозяин…       Вот и главное блюдо прибыло. Факел не врал. Такой, как Факел, вообще не умеет врать. Для него это слишком сложно. Лондон недавно в команде Йена. Только попал он сюда откуда-то еще. — …попросил передать, что он предлагает тебе перейти к нему, но…       Обязательно есть «но». Без него неинтересно. Хороший человек, но богатенький «пиджак»; любовник, но гладиатор; любит, но постоянно спускает все в сортир. Любой, глядя на этот цирк со стороны, сказал бы, что я — идиот. — …мистер Хайдигер отказывается тебя продавать. Тебе надо… убедить его.       Если бы я умел убеждать Йена, он купил бы меня давным-давно. Сразу после нашего знакомства, после того, как узнал, кто я. Трудно сказать, в чем вышел затык: в его зацикленности на правильных решениях или в моем неумении убеждать. — Ни один хозяин не послушает гладиатора.       Лондон пожимает плечами. Он во мне не сомневается: — Сделай так, чтобы хозяин сам захотел от тебя избавиться. Ты и так не самый желанный игрок в команде. Уж тебя-то не надо учить, как заставить себя ненавидеть. Или однажды попросту не проснешься. Гатлинг поперек всех не пойдет. Скажет потом: спал и ничего не слышал. Может, виноватых и найдут, но тебе-то уже будет плевать. Смешно, да? Во всеобщей ненависти твое спасение. — Вообще умора. И что я получу? Если заставлю Хайдигера меня продать? Кому достанусь? — Мистеру Фишборну.       И вот это уже не смешно. — У него своего «пера» нет? — У него совесть есть, — убежденно говорит Лондон, — поверь. Я два года у него на полигоне в испытателях просидел. Успел рассмотреть. Пока КОКОН меня не забрал.       Два года? Это уже гадать не надо — «нецелевое использование». Не самый смертельный грех. Гладиаторов нельзя использовать нигде, кроме арены. Если мистеру Фишборну хотелось обкатать броню или снять отчет по физическим данным после новой трассы, он должен был нанимать людей, а не прятать в отчетах гладиатора и использовать его, как тестовую установку. Хотя Лондон, вроде, не против. Бегать по тренировочной арене веселее, чем по настоящей. — Поверь, Доберман, — повторяет Лондон и в его голосе впервые проскальзывает угроза. Оскорбился, небось, что я не прыгаю от счастья, — это твой золотой билет. Мистер Фишборн так и сказал про тебя: «Хватит с него. И так чуть кишки не вырвало. Не Хайдигер, так свои угробят. Я бы забрал, бедняга хоть отдохнул бы». — И попросил побыть посредником.       Пообещав, что постарается и тебя тоже выкупить обратно. — Какая разница? — Лондон, бедняга, думал, предстоит плевое дело. Разве хоть кто-то не хочет жить? — Ты понимаешь, как тебе повезло, что такой человек предлагает покровительство? — Я подумаю. — Подумаешь…       Лондон думает — я буквально слышу, как крутятся шестеренки у него в голове — что он сделал неправильно. Почему я все еще не сдался ему с потрохами. Не ему. Фишборну. А зачем я Фишборну — уже интересный вопрос. Это не то знакомство, которое я планировал продолжить.       Я медленно отступаю до лестницы, не спуская глаз с Лондона, но тот не шевелится. Ждет, когда я окажусь на приличной дистанции. После таких разговоров, когда вокруг нет камер, а дружбы с полуслова не получилось, уходить лучше строго по очереди. И нельзя поворачиваться спиной.