***
Врачи хвалят Стива как будто ему шесть. Встал, умылся — молодец. Шов схватился — вообще отлично. Похвалы липнут как пластыри. Стив терпит, не уточняя, что в том, как быстро заживают раны, нет его личной заслуги. Не спорит из-за графы о психическом состоянии в медкарте. Прослыть психом с труднопроизносимым диагнозом, пролежав пол дня в груде трупов — плевое дело. Молодой организм восстанавливается быстро. Открывашка забредает еще пару раз с новостями. Наступление вражеских группировок идет успешнее, чем ожидалось. Сопротивление ожесточеннее. Полк несет потери, и его перебрасывают из-под Каар-Азиса в тыл. В полу гражданской обстановки, в госпитальном сквере, на скамейке в окружении воробьев, Открывашка выглядит потерянным и больным. — Скука. Открою тебе тайну, надоело плац утрамбовывать, — жалуется он. — Хотелось еще пострелять? Открывашка мнется. Инстинкты подсказывают ему заткнуться: — Теперь хер пойми, куда приткнуться-то. Про Микки слышал? Инстинкты у Открывашки и за обычный ум, и за задний. Стив усмехается про себя: — Как он? — Очнулся, да… Только головой двинулся. Твердит про новый проект, не затыкаясь. Чуть начал ходить, его Фрэнки забрал. — Куда? Открывашка чешет затылок: — А я знаю? Открою тебе тайну, они мне не докладывают. Слышь, а может… — Что? — Может, они с Фрэнки того, гуляют вместе? Секунду Стив осмысливает, потом, не сдержавшись, ржет. Открывашка пялится с опаской. — Башкой поехал? Тебе же, вроде, не прилетало. — Да хер знает, че Фрэнки-то вокруг Микки трется вечно? Кто он ему? — Микки? Стив вытирает подступившие слезы, задумывается, хотя каждый, кто хоть раз видел Фрэнки и Микки вместе, сразу если не понимал, то чувствовал в чем дело. Но выразить словами выходит криво. — Вот помнишь, Фрэнки в лазарете валялся. — Ну, — Открывашка подсаживается ближе. В его взгляде — ожидание и нетерпение, что-то сродни тому, как Фрэнки смотрит на Микки. Стиву не нравится. — Микки ему обезбол не вколол. Ампулу оставил на тумбочке. — И? — И. Ничего. Вот ты — что б сделал, если б тебя бросили самому себе закачивать после огнестрела обезбол? — Рожу б расквасил. — Вот. А Фрэнки его от меня защищал. — Псих! — С восторгом восклицает Открывашка. — Зачем? Иногда с Открывашкой трудно. У зверья вроде него нет таких понятий. — Потому что… Божку виднее. Если он шлет испытания — значит так надо. Понимаешь? — Не очень. Открывашке нужна война. Место, где все понятно: друг-враг, свой-чужой, кто отдает приказы, а кто подчиняется. Фрэнки Фишборн наследник своего отца — основателя и директора крупнейшей биохимической лаборатории по протезированию. Он привык решать проблемы деньгами и влиянием. А у Микки есть то, что за деньги не купишь. Талант. И рядом с Фрэнки — это еще заметнее. Открывашка хмурится. Думает. Стиву становится его жаль. Он хлопает Открывашку по плечу и просит: — Не бери в голову.***
Если бы Фрэнки Фишборн был лошадью, то несомненно той самой, что в финальном забеге ломает ногу на финишной прямой. «Глупости», — говорит отец, — «дай ему денег. Поговори. Скажи, что это невозможно». Микки улыбается. — Спорим, у меня получится? В этом Фрэнсис не сомневается. — Разработку такого рода сочтут неприемлемой. Комиссия по этике никогда не даст добро на внедрение. У Микки горят глаза. И сам он весь горит — лихорадочный румянец размазан по щекам, лоб в испарине. На бинтах вокруг культи — бурые пятна. Протезы не приживаются. — Это не важно. Ты не понимаешь… Фрэнки редко понимает Микки. Так повелось с первого курса. С лекций про нейронную мозговую сетку. Тогда Фрэнки уясняет для себя, что люди более-менее одинаковые лишь снаружи. Отчасти, это можно считать утешением и оправданием. — Хуже всего… Хуже всего не упереться в стену. Хуже всего — остановиться, когда кто-то сказал «нет», — Голос у Микки совсем слабый: разговор его выматывает, не хуже чем здорового человека вымотала бы долгая пробежка. — Твой отец сказал «нет». Гладиаторов тоже… Считали уродством. Отклоняли финансирование. А теперь посмотри… Твой отец называет мои идеи неприемлемыми и крадет их. А ты послушно смотришь ему в рот. Микки скашивает глаза на бок, на кардиомонитор, словно проверяет, сколько у него времени. Хирурги в один голос обещали хороший исход. Фрэнки старается не волноваться. — Я знаю. Я помогу. Ты же знаешь, его слова ничего не меняют. Я просто передал. — Да, — Микки прикрывает глаза. От детрозола и обезболивающих его сознание мутнеет, Фрэнки это знает, хотя ему и не под силу заглянуть Микки в голову. Наверное, никому не под силу. Остается ждать, когда укол снотворного подействует и можно будет уйти. — А ты… Помогаешь и дрожишь от страха. Ты все еще в клетке, Фрэнки… — Я знаю. Для жизни на воле нужны ум и талант. Ума Фрэнки Фишборна хватает как раз осознать, что гениальностью он не блещет. А Микки хорош вне системы. Ему не нужны указатели запретов и законов для выбора направления. — Я знаю, — повторяет Фишборн и смотрит, как капли раствора скатываются по прозрачной трубке, — приходи скорее в норму. И мы начнем. — Я начну, — шепчет Микки, — «белую революцию». Сам. Сделаю… Чтобы больше никто не умер… Я… — Ты. Конечно, ты. Дыхание Микки выравнивается. Сердцебиение стабилизируется. Ресницы перестают трепетать. Мертвым он выглядел бы так же. Если не смотреть на кардиомонитор, можно даже вообразить. В Университете профессор Рашшфорд в шутку звал Фрэнки «тенью» Микки. Останется ли тень, если умрет сущность, что ее отбрасывает — Фрэнки не знает. И не хочет проверять.