White R

***

      Полковник меня ловит сразу после боя, едва я успеваю скинуть обвес. Не сам, конечно, посылает «пятнашей», пользуется тем, что в их крысиной стае он — самая старая главная крыса. «Пятнаши» тащат, пыхтят, толкают в спину, если я начинаю тормозить. Они тоже хотят однажды стать старыми, командовать и никого не бояться.       Полковник сидит за столом. Справа от него гора бумаг, слева железная армейская кружка. На стене — под грамотами и фотографиями — черный «ремингтон». Песочного цвета краска и на ее фоне — черный приклад. Это если разговор пойдет совсем не по плану.       Полковник отмахивается от «пятнашней» как от мух, стоит им затолкнуть меня в дверь. А те понимают его без слов и исчезают.       Этот кабинет ему не идет. Прежний был норой и берлогой — старой, обжитой. Куда Полковник заталкивал все, даже если не к месту, но оно как-то приживалось и врастало в стены. А этот — слишком пустой. Без историй, без памятных зарубок, пахнет свежей краской после ремонта и древесной стружкой — от новой мебели из прессованных опилок. Этому месту нужен новый человек, который зайдет, осмотрится и наполнит его собой. — Садись.       Я не люблю садится. Навытяжку стоять тяжелее, зато если сядешь — ощущение словно съёживаешься. В присутствии опасного хищника хочется самому казаться большим и опасным. Стул скрипит. Стол он заменил, а стул оставил старый на память? Сколько в сумме я на нем уже посидел? — Вы хотели поговорить?       Он хотел, иначе зачем его «руки» хватали меня в Коптильне и волокли сюда. Человек, у которого больше пары рук, может позволить себе хотеть. Ладно, возможно, у меня тоже к старой крысе пару вопросов. Но это — его территория. Поэтому он — первый. — Твое?       Зачем спрашивать очевидное? Если я здесь сижу, значит, это очевидно. — Мое.       От куртки остались одни лохмотья. Интересно, как он понял, что мое. Ничем не примечательный размер. Она горела, потом тонула. Запах прелой половой тряпки и бензина. — Зачем?       Посторонний человек, наверное, решил бы, что перед ним парочка идиотов. На самом деле, идиотом был бы он, а мы c Полковником понимаем друг друга с полуслова. — От него голова болела.       Пожалуй, лучшее, что я могу сказать о Лондоне. Еще он был мерзкий, со своей бритой башкой и акульими глазками. Неприятно пах и противно гнусавил в конце моего имени, будто с вечным насморком. Но об этом я умалчиваю. За это, вроде как, людей не сжигают.       Полковнику доводов маловато: — И все? Тебя задирал старожил в команде, куда ты только попал, и ты его заманил и сжег заживо? — Он не старожил. Тоже был новичком в курятнике. А раньше пасся у мистера Фишборна… Любопытный хер. Зачем? — Что «зачем»?       Если бы это был пинг-понг, счет был бы один-ноль в мою пользу. — Зачем я многоуважаемому мистеру Фишборну? — Да на кой черт ты ему, — начинает Полковник, — потом осекается, — с чего ты взял? — Горелый сказал. Видите ли… Что я должен сделать так… — мне нравится растягивать слова. Дразнить Полковника как махать куском мяса перед мордой тигра, — чтобы Йен… Мистер Хайдигер… Сам захотел от меня избавиться. Продать… А мистер Фишборн мог купить… Интересно, для чего… — Ясно, — обрывает Полковник, — что-то еще? — Да. Угрожал забрать Рори, если откажусь.       Взрыва не происходит. Полковник молчит, а мне это не нравится. И атмосфера странная: как будто все серьезнее, чем я могу себе представить. — Он может?       Полковник откашливается, пытается прочистить горло, но сдается и идет к графину с водой. Жалкая попытка потянуть время. — Технически, Рори из его лаборатории. По документам она — гладиатор, только без имплантов и прочего… — Значит, может? Вы же ее удочерили. Полковник кивает, медленно словно уже и не помнит. — Доберман, ты не понимаешь…       Куда уж мне. Бесит. Лондон за это поплатился. — Тогда коротко и по-простому: для идиотов.       Полковник хмурится. Расстегивает верхнюю пуговицу униформы. Еще лишних полторы секунды, которые его не спасут. — Я знаю Фрэнсиса Фишборна со времен молодости. Он принципиальный. Обещает редко, но держит слово. И на многие вещи смотрит… Проще остальных. Поэтому, когда ты ворвался с бумажкой с медосмотра и попросил помочь, я отвел тебя к нему. Он обещал не болтать и проблем правда не было. Но все это — услуга. Если хочешь — везение, удача… Если Фрэнсису Фишборну шлея попала под хвост — адвокаты сожрут акты удочерения и высрут, но докажут, что Рори — его. А удочерение незаконно. Я не знаю, зачем ты ему…       Ударение на «ты» прямо-таки оскорбительное. Словно речь про кусок грязи, прилипший к ботинку. Наверное, Фишборн думает так же. Что я — мелкий мусор. А Рори — удобный рычаг. В чем-то он прав. Но… — Хочешь совет? — Я не хочу. — Иди к Хайдигеру. Если он узнает… — Полковник многозначительно замолкает. А может, просто от избытка кислорода ловит приход. Зря он пуговицу расстегнул — за столько лет небось привык ходить перед «пиджаками» по струнке задраенным под горло, с перетянутой глоткой.       Фокус в том, что мы оба не знаем, что сделает Йен. Хотя он, походу, и так обо всем узнал, даже Рори нашел. Но первый шок — просто шок. Естественная реакция и мало что значит. В то же время его подружку едва не превратили в фарш. А сам он не мог решить свои терки с Ронни-шмонни… Противно до зубного скрежета. Не самые простые были деньки. Готов ли Йен повесить на себя ребенка — задачка, за которую мне страшно браться. — А Рейгер… — Сама, — резко открещивается Полковник, — сама, Доберман. Я не знаю, как она вынюхала. Я ей ничего не говорил.       Интересно, все произошедшее — везение или колоссальный провал? У меня было не так много времени обдумать. Но часть меня была удивлена картинкой Йена с Рори на руках, причем скорее приятно, чем наоборот.       С самого начала я был готов, что, услышав про «ребенка», Йен Хайдигер, один из самых богатых «пиджаков» — снобов, очевидно, пошлет меня. Даже загадал про себя. Но все равно пришел и рассказал — без надежды на чудо, выложил в лоб с порога. Хотел, чтобы Йен знал.       Фишборн, к которому меня отвел Полковник, считал, морочиться нет смысла. Предлагал сделать коррозийную инъекцию для «рассасывания» опухоли. Говорил, организм гладиатора ее «переварит». Перераспределит клетки, раскидает по другим тканям. Но я не согласился, в итоге мы договорились: его помощь взамен на мою услугу. Втихаря от КОКОНа, даже втихаря от Полковника, поначалу. В итоге, я и Рори «родились» в одном и том же месте. Может, в одной и той же биокапсуле. А Полковник когда узнал посмотрел как на сумасшедшего. Тогда я не понимал: подумаешь, ребенок с генами — моими и Йена. Йена же… Гладиаторов клепают десятками из полу синтезированной донорской солянки, и никто не удивляется. Только потом, когда Йен в ответ на мое признание процедил «выродок», я вдруг осознал, насколько все случившееся — дикость. — Доберман!       Импланты фиксируют легкий разсинхрон. Ощущается как затекшие мышцы после сна в неудобной позе. Я смаргиваю и медленно нагнетаю синхронизацию. — Так что делать будем? — тихо уточняет Полковник. Удивительно, как произнося фразы почти что шепотом, он умудряется металлическим голосом чеканить слова. — Ну, арестуй.       Можно подумать, хоть один из нас знает, что делать. Лондона уже от гари по-любому не отмоешь. — Когда ты перестанешь нарываться?       Вот мы и перешли от угроз к уговорам. Однажды до Полковника дойдет, что любой вариант бесполезен, и он попросту пристрелит меня. — Я первым никого не трогал. — Только сжег одного заживо. А на второго подал заявление в судейство? Решил тоже подвести под монастырь?       Зря он волнуется. Факел нормальный. Нормальнее, чем большинство здесь, а мне есть с чем сравнивать. Психологи могут копаться в его психосканах год, но вряд ли найдут хоть строчку отклонения. Главная проблема Факела в том, что хоть он и гладиатор, арена не для него. Очень скоро, очень… Его пристрелят — к сожалению, не я, мы с ним теперь в одной лодке. Я бы сделал быстро. Чтобы не вышло как с Порезанным. Сначала я разозлился на Факела, когда он помешал. И когда говорил со мной свысока, словно посчитал, мне плевать на Дьюка, и выбрать драться ли с ним — было плевым решением. Но рапорт в судейскую будку подал уже с остывшей головой. И теперь в глазах Факела, Полковника и сокомандников стал законченной сволочью. Мне хочется думать, год на скамейке запасных — год безопасности, мое спасибо Факелу за то, что он защитил Дьюка от меня же… — Не надо было лезть во время боя со спины и мешать. Теперь пусть отвечает мозготрахарям про их блевотные картинки и свои тайные желания кого-то поиметь. Или чтоб его поимели…       Полковник выдыхает — как бык: мощно, через ноздри. Лежала бы перед ним горсть песка — разлетелась бы по полу. — Неделя карцера.       Да хоть три — помогло бы. Иногда я ненавижу сам себя. Ну сказал бы как есть… — А вы передайте Фишборну…       Полковник вскидывается. Больная тема. Он теперь и подавно не знает, что со мной делать за Лондона. Настучит — крышка мне. Он и раньше смотрел на меня косо, неизвестно почему. Подсовывал лишние пайки, закрывал глаза на сигареты. А теперь — Рори, все дела… Технически мы почти родственники. Не поднимется у него рука отправить на расстрел отца своего усыновленного ребенка. Иногда мне кажется, арена и не для него тоже. — …еще раз он подошлет ко мне кого-то с угрозами, потребует, чтоб я кинул Йена, или посмеет заикнуться про Рори, я сдам его КОКОНу. Расскажу, кто стоял за прошлогодним погромом у южного КПП, координировал, чья была идея, кто пришел ко мне с предложением стать связующим звеном, подогрел мятеж и срубил с этого миллионы! — Он разозлится, — отстранено замечает Полковник.       Разозлится. Но на арене эмоции помеха. И Фишборн должен понимать. Арена — она для нас с ним. — На карцер — найдете повод? Или так и запишете в своих бумажках — «за сожжение сокомандника»? — Ты — Доберман, — вздыхает Полковник и лезет, не спеша, в стол за бланком, — по коридору пройдись и послушай, что про тебя говорят. Какой еще повод?       И на это я уже не нахожу, что ответить.