***
Первые несколько минут Рон думает, с чего начать. Смотрит на мигающий курсор, потом вбивает: «Фрэнсис Фишборн» — даже не поскупившись на заглавные буквы. База данных любезно выбрасывает ответ: Мистер Фишборн дает заключение в суде по делу беспорядков на арене от прошлого года; КОКОН в лице мистера Фишборна выпускает постановление об аннулировании лицензий длинного списка биолабораторий, не соответствующих критериям; налоговые декларации и прочий мусор. Мистер Фишборн — образцовый гражданин. На него нет жалоб, нет исков, и даже штрафы за парковку — редкость. Его бухгалтерия аккуратно отправляет сводки первого числа каждого месяца. Генные лаборатории каждый год показывают отличные показатели, с завидным постоянством патентуют новые серии имплантов и модификации моделей гладиаторов. В одном из таких патентов регистрируется модель 3P- zero. Список экспериментальных образцов короткий до неприличия из одной строчки: Алекс «Доберман» 3P-zero.1.0. Первый на конвейере и последний. И в новостях об этом нет ни слова. Проект затухает — то ли не дает профита, то ли Доберман оказывается не таким идеальным, как задумывалось — но его даже не выставляют на презентацию. Он тихо исчезает из лаборатории Фишборна — как принято сплавлять самые громкие провалы — и потом, как по волшебству, оказывается на арене: уже с хозяином, заявленный на свой первый чек-поинт. Про Добермана фактов мало и все они скучные. Рон копает глубже. Пять лет, десять, двадцать, чем дальше, тем чаще не находится ничего, кроме выписок из налоговой. Единственная бумажка двадцатипятилетней давности едва не проскальзывает незамеченной. Подтверждение о врученной повестке в суд. Фишборн проходит свидетелем на слушаниях по делу Майкла Д. Салливана, которого сам Фишборн на допросах, если судить по конспекту протокола, упорно называет Микки. Может, Майклу это не нравилось. Может, он хотел быть Майком и принял упаковку обезбола и успокоительного разом потому что его доконали такие как Фишборн, которые звали Микки. Рон хмыкает про себя — глупость. Конечно, глупость, чушь полная, но усидчивость никогда не была его сильной стороной — хоть в колледже, хоть позже. Стоило посидеть сосредоточенно над темой, и мозг сам собой начинал выкидывать фортеля и дурковать. Микки… Рон стирает из поисковой строки Фрэнсиса, хочет найти Микки и находит — раньше, чем ожидает. Судебное дело — с длинным архивным номером. Фишборн, на этот раз старший, выступает ответчиком. А Микки, тот самый, просит присудить ему авторство и передать разработку проекта «гладиаторов». Но видимо, просит неубедительно, потому что суд остается на стороне Фишборнов. Поле поисков расширяется. Рон старается, но Микки — странный тип. В архивных документах сохраняется повестка о призыве его на военную службу. Наградной лист «за образцовую службу». После — налоговые декларации, в которых отчисления ветеранского пособия перемежаются с солидными выплатами из «SyntheticLife Corporation». И Рон делает вывод, что на войне Микки-Майк выжил, и даже помирился с Фишборнами. Работал на них, конструировал своих гладиаторов, чтобы спустя еще пяток лет субботним холодным утром сесть в кресло и начать одну за другой глотать таблетки. Расстался с подружкой или, может, ему привиделось, что дом в осаде. Следствие не приходит к единому мнению. Пихает в отчет расплывчатые фразы о «посттравматическом синдроме в прогрессирующей форме после длительного пребывания в местах проведения военных действий». Медэкспертиза подтверждает критическую передозировку. Фишборн из протоколов следствия согласен. Ему Микки тоже последнее время категорически не нравился: уволился, пропал, сидел дома, закрывшись на все замки, и не выходил на связь. Наверное, надо быть сумасшедшим, чтобы не отвечать на звонки самого Фрэнсиса Фишборна. Рон украдкой косится на собственный комм. Потом закрывает судебный протокол. К Доберману смерть двадцатипятилетней давности отношения не имеет. Добермана тогда не было. Время идет, и Рон чувствует каждую минуту. Спустя четыре часа все, к чему сводятся поиски это дергающийся курсор, ждущий новых указаний. В архиве сухо, душно, жарко. Воздух спертый. Если бы не Йен… А у Йена Доберман — нервный, злой, изворотливый, как гадюка. Казалось бы в топку такое сокровище. Но Йен требует — «быстрее». И голос у него от волнения ломается. Поэтому Йен закрывает глаза на жучки в собственном доме, и готов объявить войну КОКОНу. Поэтому рвался бродить в дорогом дизайнерском костюме посреди обгоревших трупов, разыскивая Добермана. Что в нем такого? Рон старается рассмотреть и не видит ничего, кроме пустого гонора. Не то, чем стоит дорожить на первый взгляд, и Доберман не тот человек, которого можно просить: «Не уходи». Но Йен на записях почему-то просит. И не ясно как тут сыграл алкоголь: заставил мысли запутаться или вытянул из души потаенное. Доберман — «перо». Доберман был сконструирован в лабораториях «SyntheticLife Corporation». У Добермана стопроцентная синхронизация, чтобы это не значило. Рон читает характеристики машинально, даже не заметив, как клацнул на патенте. Доберман… Что в нем такого? Почему Фишборн и Хайдигер сходят из-за него с ума? Доберман… Оказывается был старым и много раз переносимым проектом, судя по зачеркнутым датам на «дорожной карте». Может, старик Фишборн чувствовал, что это проигрышная карта, которая ничем не окупится, если даже закрыл конвейер моделей после первого же экспериментального образца. Рон чувствует, как голова начинает ныть — не иначе из-за духоты. Доберман, Доберман, Доберман… Закон вселенной — упорно роющий пес раскопает кость. Страницы спецификации ползут вверх. Рон пролистывает до конца, скорее из желания оттянуть момент, когда придется сдаться. А вознаграждение ждет его на последней странице, даже не кость, а едва уловимый аромат, который не каждая ищейка распознала бы. В списке генных инженеров, становившихся за годы разработок во главе проекта, чтобы спустя какое-то время спихнуть его на преемника, первое имя небрежно зачеркнуто и оттого прекрасно читаемо: Майкл Д. Салливан.***
— Нам надо поговорить. Самое отвратительное в Йене это его вечное желание распихать все по полочкам. Ссориться лень. В качестве компромисса я зеваю. — Рот прикрой, — тут же возникает Йен, — и вообще, весь мог бы… Прикрыться. — Зачем? — Кожа дивана прохладная и шершавая. Мне приятно, — лучше иди сюда. Я и тебя раздену. Йен фыркает, но подходит. Садится рядом. Что за привычка, выскакивая из постели, сразу залезать в костюм? Боится без галстука потерять контроль? — Алекс… Нам надо обсудить. — Угу, обсудим. Расстегивать на ком-то ремень, лежа на боку, неудобно. Йен тоже мешает: перехватывает мои руки. — Серьезно обсудить. — Угу. — Брюки тонкие, а Йен не железный. — Алекс, что Фрэнсису Фишборну от тебя нужно? — С чего ты взял? Все у Йена не вовремя. Одевается, когда не надо, говорит… — С того, что его адвокаты мне плешь проели. Когда Пэм… Мисс Рейгер оформила на тебя дарственную. Требовал отказаться, пугал комиссиями… Зачем ты ему? А Лондона, выходит, подослал для подстраховки. — Не знаю. — Знаешь. — Не знаю. Йен хмурится. Пиджаки повторять дважды не любят. А Йен — мой хозяин. Хоть и иначе, чем другие. Но совсем уж из шкуры ему самого себя тоже не вытряхнуть. — Когда медосмотр показал, что… в общем, случилась дрянь… Я не знал к кому идти и что делать. Выложил все Полковнику. А он отвез меня к Фишборну. — И? — И он предложил… Сделку. Его врачи извлекут биоматериал и проведут полное синтезирование, а взамен я достаю схемы вживления головного чипа, чтобы спровоцировать… Конфликт… — Что ты хочешь сказать? Признаваться противно. Ненавижу признаваться. — Фишборн. Пообещал вырастить у себя в лаборатории Рори. А я за это должен был помочь его куклам устроить побег. В прошлом году, когда вот… — В прошлом году. Когда на Южном КПП случился бунт?.. Значит, это был он и ты… — А потом он до конца синтезировал Рори, Полковник ее забрал. И больше мы ни разу не говорили, — почему-то хочется поскорее свернуть этот разговор. Обычно мне плевать. — Я понятия не имею, чего сейчас старый хер прицепился. — Значит, он, — растерянно повторяет Йен, — все это заварил. А ведь потом акции его лабораторий взлетели. И он знал? Знает про Рори? — Знает. Лондон говорил — «потребует твою дочь, как свою собственность». Это неприятно. Меня злит, что Йен поневоле мне это напоминает, потому что из всего трепа Лондона только эта угроза могла бы действительно иметь значение. — Я не знал. Помнить только то, что удобно помнить — обычная привычек хозяев. Но сейчас сваливать на других тоже не лучшее время. — Ты тоже знал, Йен, с самого начала. Прежде чем соглашаться помогать, я пришел к тебе. И я сказал тебе обо всем. И ты сам мог бы мне помочь. Но помнишь, что ты сказал? — Йен молчит. Думает, можно так просто соскочить? — Ты спросил, какого черта я не избавлюсь от этого дерьма. Зачем начинать какие-то обсуждения, когда все и так только-только стало неплохо? Я не должен злиться, я все это переварил уже давно, даже в мыслях перестал гонять тот наш разговор. Сейчас, спустя кучу времени и миллион тонн ерунды, которые случились в том числе при моем участии, обвинять Йена — того Йена, в тех словах — так же глупо, как бежать натягивать брюки через пять минут после секса. — Я помню. Вот как? Злость получает подачку и утихает. — Я не знал, что думать. Ребенок. Бред же! Я испугался. Столько мыслей: отец, пресса, провокация, суд. Ты. Все разом. А потом Пэм… Дала мне ее на руки. Дала и просто сказала: «Знакомься — Рори. Твоя дочь». Как это у вас называется? Навылет? Она дала, а у меня руки задрожали. Тут Дэниел с ума сходит — прыгает как обезьяна, орет: «КОКОН затребует успокоение, гладиатор атаковал наблюдателя». Распорядители мельтешат. Врачи меня от Пэм отпихивают. А я стою и думаю только чтобы не уронить… Дочь… — Йен выдавливает нервный смешок, — а ты? Как… Я имею ввиду… Почему ты решил?.. — Не знаю. Тоже руки затряслись. Нахер такие обсуждения. И Йена нахер. Из-за него я только и делаю, что совершаю ошибки и подставляюсь раз за разом. А когда пришло заключение от медкомиссии сначала не было ничего. Только удивление и растерянность. Уже после отбоя накрыло. Дьюк потом спрашивал, куда я сорвался посреди ночи. Чутко спит, скотина. А я до утра просидел у входа на улице, приходил в себя, старался дышать так, чтоб от ужаса не вывернуло. И спасибо дежурным «пятнашам», которые косились, но загонять внутрь не стали. Наверное, у меня все на роже было написано. Зато к утренней тренировке отпустило. А к пятому кругу пробежки я все для себя решил. Старик тоже удивился, даже переспросил. Он-то был готов «по дружбе» просто вырезать «ненормативную метастазу», как он обозвал Рори, и выкинуть меня обратно на арену. Но у меня «слишком дрожали руки». Мне вдруг стало важно, чтобы этот ошметок моих кишок не сгорел в мусоросжигателе. Спать с пиджаком — глупость. Думать не о боях и арене, а о пиджаке — бред. Загоняться, что будет, когда любовник, для которого ты лишь приключение, женится — полная чушь. Но захотеть сохранить кисту, возникшую случайно из-за взбесившейся регенерации, еще и потребовать из этого биоматериала вырастить ребенка — самое идиотское желание из всех, на какие я был способен. — Алекс. — Что? — Спасибо. Я отворачиваюсь исключительно чтоб не послать Йена туда, куда мысленно он у меня уже ушел раз десять, и ничего не испортить еще больше. — А дальше что? Неужели побежит удочерять, выхватывать из рук Полковника, вещать про кровь от крови? Йен думает о другом. — Подождем заключение, разберемся, что у тебя с головой. С Фишборном если надо, я лично встречусь. Я ему тебя не отдам. Алекс… Не так уж плохо иногда признать свои ошибки. Наверное, мы с Йеном понимаем это примерно в одно и то же время. Потому что его брюки оказываются на полу уже совершенно без моей помощи. — Ты же собрался уезжать. — Да. — Плел, что ненадолго на арене. Даже пожрать не отпустил, сразу к себе поволок. — Да. — Йен нависает надо мной, будто выискивая что-то в лице, — собирался. Все равно опоздал. Я на ресепшен заказ попозже отправлю — пусть принесут ужин. Почему каждый раз, когда я с тобой сталкиваюсь, все идет крахом? От Йена пахнет дорогим одеколоном. Он гладко выбрит, волосы в небрежном беспорядке. А я только час назад наконец смыл с себя запах недельного карцера. Но я тоже не железный, вот так лежать на спине и смотреть на Йена снизу вверх. — А… жениться, еще собираешься? Йен тихо смеется, трясет головой. — Все планы крахом, Алекс. Всегда и все. Стоит только тебе объявиться… Хорошо приносить несчастье. В итоге, мы засыпаем рядом на узком диване, оба потные и измотанные. Я чувствую дыхание Йена на своей щеке. А проснуться у меня уже не получается.