***
— Здорово, — говорит Доберман. Или не Доберман? Дьюк не знает. Вроде, все как всегда. На первый взгляд — никаких перемен. Но зверь внутри Дьюка чувствует. Внутри каждого из них сидит зверь. А вместе они — стая. Доберман — такой же как обычно, разве чуть более взъерошенный. Но зверь внутри Дьюка рычит. Он чувствует пришлого. Чужого. И ощущается это безумием. — Здорово. Дьюк думал после квалификации, как сломает Доберману нос. Время шло, но успокоиться не выходило. Хотелось врезать хотя бы для острастки, не ради извинений, а чтобы сука понял, что поступил плохо. По морде — как зарвавшегося кобеля, отучить бросаться на своих. Сейчас место и время подходящие — злость не выветрилась. Сторожевой пост с другой стороны жилого блока. «Пятнышами» поблизости и не пахнет. Но все равно Дьюка что-то держит. Будто этот — кем бы он ни был — ни при чем. А зверь внутри рычит. Он пришлого не знает. — Дьюк. Доберман молчит, словно ждет — отзовется Дьюк или нет. Угадал или?.. — Да? — Да. Дьюк. Это уже бредово. Нелепо. И Доберман какой-то тусклый. Без злости, без ухмылки-оскала. Пустой контур себя обыкновенного, словно злость придавала ему цвет. Спокойный и собранный. Таким он не бывает даже на арене. Особенно на арене. — Стив… Где… Стив Райен… здесь?.. — Кто? Дьюк не въезжает: ни в первую, ни во вторую минуту. Даже не прикидываясь. Доберман молчит. Со стороны даже не смешно. Серое холодное утро, пустынный облетевший парк и два идиота пялятся друг на друга в тишине. Тренировка через полчаса. Потом у Дьюка в голове щелкает. — Полковник? — Ага. Пусть Полковник… Из-за деревьев раздается первый гудок. Доберман дергается. Дьюк не помнит, допускают ли врачи Добермана на тренировку. Ему самому по-хорошему пора бы переодеваться и выходить на арену, а не торчать за жилыми корпусами. — Не знаю. Он же вроде собирался только после обеда прикатить. — Из города? — дотошно уточняет Доберман. — Ну да. Ты сам-то как? — Может, наступление слишком поспешное. Но время подгоняет. — Хайдигер… зарезал заявку на тебя в новый сезон? Или сказал, выпустит? Ты ж у него торчал? Доберман молчит, будто снова теряет суть разговора. Потом разворачивается и молча, быстро идет прочь, в сторону тира и КПП. Срезает по газону, светлая тренировочная куртка мелькает между стволов мутным пятном и исчезает. Дьюк провожает Добермана взглядом. Второй гудок вспугивает голубей с крыши малой арены. Скоро перекличка. Инструктор может хватиться, а прикрыть некому. Настучит хозяину. Плохое предчувствие грызет ноги. Водит челюстями, как пилой, туда-сюда… Третий гудок. Первая готовность. Дьюк срывается с места, но вместо арены чуть ли не бегом спешит к стеклянному куполу командных штаб-квартир.***
— Откройте глаза, — просит темнота. По лбу стекает что-то холодное. Где-то там руки. Лежат, раскиданные по полу, как белые сдохшие удавы. Квелые. Их бы заставить слушаться. Хайдигеру страшно залезть пальцами в дыру на затылке и нащупать дрожащий, как розовое вишневое желе, мозг. — Мистер Хайдигер, вы слышите? — Переверни, — вклинивается новый голос, — осторожно. Язык. Задохнется… Язык… Тоже где-то здесь. Хайдигер вяло причмокивает, чтобы убедиться, и выдает себя. По крайней мере первый голос почти радостно сообщает: — Он очнулся. Второй шикает. Сильные руки берут Хайдигера за плечи, аккуратно переворачивают и поднимают — бережнее, чем можно ожидать. — На диван, на диван его давай… Хлопает дверь. Голоса: третий, четвертый, пятый… С каждым новым прибывшим череп, кажется, трескается. Еще немного и лопнет. Как в старых рисованных комедийных шоу, в которых плохие парни под смешную музыку падают на кожуре банана и разбрызгивают мозги по стенам от удара кувалдой. Под поясницей появляется мягкая опора. Диван. Хайдигер пытается разлепить глаза. Чьи-то сухие холодные пальцы охотно лезут помочь — бесцеремонно раздвигают веки, чуть не царапая ногтем по зрачку. Пучок белого света ослепляет. Хайдигер протестующе мычит. — Реакция нормальная. — Сотрясение, вероятно… — Компресс! — Новокаин! Кто-то закатывает рукав рубашки. Укол Хайдигер видит, но не чувствует. Боль в затылке перекрывает все прочие ощущения. — Где санитары? За спинами суетящихся людей Хайдигер видит у стены Дьюка. И не видит Добермана. — А где?.. Дьюк беспокойно подается вперед, но подать голос не смеет. В толпе пятнышей и подоспевших медиков он безмолвен. — Кто? — Поверх прочих лиц возникает лошадиное лицо дежурного распорядителя: обозленное и испуганное. — Кто, мистер Хайдигер? Вы помните, что случилось? — Не… Не помню. Распорядитель поджимает губы. — Вас нашел пилот из «Мио». Дьюк. Вы же с ним о переводе хотели поговорить? Внезапно Хайдигер понимает, что лошадиное лицо Дьюку не верит. Поэтому и не отослал. Ждал, что сказка расклеится, когда «пиджак» очнется. А если бы он, Йен, не очнулся, Дьюка и вовсе закопали бы. Похоронили бы в ногах. Раба вместе с хозяином. Какая дикость. Хайдигера передергивает, распорядитель понимает по-своему. — Скорая в пути. Вас отвезут в госпиталь. У нас штопальня для здешних «кукол» больше. Если хотите о чем-то распорядиться… — Хочу. Оставьте меня одного. И его здесь оставьте. — Дьюк сразу, как слышит, боком протискивается между распорядителями и замирает у изголовья дивана. — И пригласите моего поверенного. Бумаги сметены со стола и разбросаны по полу. Какой уж тут разговор. — Может, пистолет? — в дверях ждут пара плечистых санитаров с каталкой, но распорядитель машет им рукой, прогоняя, и они убираются обратно в коридор. — А то еще поговорите, второй раз не откачаем. Хайдигер откидывается на диванных подушках. — Уйдите вы и своих с собой туда же… — И скорую не надо? — И скорую… Распорядитель хмыкает и выходит, по пути как сетями загребая и увлекая за собой прочих. — Ты здесь как? Дьюк отмирает. — C Доберманом лбом столкнулся. — И? — Он моченный был. Странный. Взгляд плавал. Я проверить решил. — А почему у меня? — Доберман со стороны штаб-картир шел. — Но почему все-таки у меня? Дьюк морщится, Хайдигеру кажется, сейчас не утерпит — схаркнет прям на ковер. — Сами знаете. — И все, похоже, знают? — Кое-кто. Кому надо, тот знает. А это… — На ковре осколки бутылки — разбросаны и втоптаны в высокий густой ворс сбежавшимися распорядителями. Дьюк пинает один из крупных осколков носком ботинка, — это он вас? — Наверное. Я спиной стоял. Да кто ж еще. — Боль пульсирует в затылке, голова кажется разбухшей, Хайдигер думает, что, может, погорячился, отказавшись от больницы. — Помнишь, ты говорил… — Бракованный, — быстро поддакивает Дьюк, — Доберман. Это все знают. Псих — тоже. Но на хозяина просто так броситься — он бы никогда… Он же не зверь. Это что-то… — Странное, — подсказывает Хайдигер, — Странное — это все про Добермана и в этом весь Доберман. От бегающего взгляда до странных слов о себе в третьем лице. — Ты же говорил, слышал от него раньше странные вещи. Еще когда вы были не здесь. Раньше… — Давно, сто лет прошло. Последние-то годы его почти не шатало. Видок у Дьюка несчастный. Наушничать хозяевам на сокомандников — не его. Хайдигер готов поклясться, Дьюк жалеет, что пришел. Что поднял шум и попал на радар. Что обнаружив бесчувственное тело, не оставил все как есть. — Тогда, раньше. О чем он тебе говорил? Какую такую прошлую жизнь он помнил? — Не знаю, ерунду нес. Бред. Не спал по ночам. Мы тесты на синхронизацию проходили, каждый день под тремя кубиками антигликогенной кислоты для ускорения реакции. Вот он приходы и ловил, — Дьюк шумно выдыхает, словно невесть сколько держал воздух запертым в себе, — он не… — Я знаю. — Мистер Хайдигер… — Я знаю, Дьюк. Я не собираюсь отправлять его на «успокоение». Но сейчас он… Опасен. Больше обычного. Это ж Доберман… Он всегда опасен, но сейчас еще больше… — его несет, Хайдигер осознает, но не может остановиться. Внезапно ему становится страшно. Падает «адреналиновая блокада». Доберман мог убить. Для Добермана это как выпить воды. Зачем он рылся в бумагах на столе? Что искал? — Где Доберман сейчас? Дьюк растерян. — Ушел к западному крылу, к тиру. Но не точно. Там дальше только КПП. Он же не мог?.. — Легко мог. Поздняя расплата — за четыре года так и не удосужиться спросить, как Доберман умудряется выбираться в город. — Он что-нибудь спрашивал? — Про Полковника, приехал или нет… Дверь распахивается, отлетает к стене. Дэниелу присущ лишний драматизм, как будто каждое появление — выход на сцену. — Мистер Хайдигер, вы живы? Дьюк моментально немеет. — Почти. Не определился. — сарказм в голосе — сбить накал. Дэниел любую ситуацию распаляет, как печка. — Будьте любезны. Отыщите срочно моего гладиатора — Добермана. Начните с северного КПП. Только тише и спокойнее. Вы меня понимаете? — Понимаю, — Дэниел щурится. — Если вы предполагаете побег, надо известить КОКОН. — К черту КОКОН, — спокойно сбривает Хайдигер. Дьюк отворачивается. Но у него даже спина ухмыляется. — Тогда мне придется лично проверить по камерам, прошел ли ваш Доберман через турникет, — спокойно говорит Дэниел, — а вам — заочно ему выписать «выгул». Ну и надеяться… — Что найдется? Хайдигер осторожно садится, стараясь беречь голову, и тычет в стол. Дьюк угадывает без слов, метнувшись тенью, подносит комм. — Что никого не убьет, пока найдется. Вам повезло. Дэниелу не надо объяснять, что произошло. Это не Дьюк с вопросами — «кто» и «как». Хайдигер надеется только, полоса его удачи на этом не закончится. Гудки в комме тянутся долго, кажется — вечность. Потом голос Рона говорит: — Слушаю.