White R

***

       Фишборн ждет. Он привык ждать и не видит в этом ничего плохого. Молодых ожидание оскорбляет, особенно тех, у кого толстые кошельки. Молодые всегда торопятся. Многие знакомые Фишборна пробегали впопыхах мимо слишком очевидных вещей.       Звонок комма обрывает толком не начавшуюся беседу. Рон Янг торопится ответить на звонок и не отходит далеко от столика.       Мистер Фишборн смотрит на вывеску с рекламой пиццы за два энжена и слышит голос Йена Хайдигера из комма в руке Янга. — Помоги найти его, это безумие, — отчетливо просит Хайдигер, и у Янга начинают бегать глаза. — Ты сам в порядке?       Хайдигер что-то отвечает, судя по сильному, уверенному голосу, он вполне себе жив. Невнятно доносятся обрывки фраз: «пропал», «не в себе» и «КОКОН».       Плохо. — Вы уже выбрали? — спрашивает желтолицая официантка.       Выбирать закуски в дешевом кафе, как выбирать от какого яда умереть — бессмысленно. Финал один. Но в дорогое место Янга тащить — все равно, что закопать по шею и приставить пистолет ко лбу. Янг будет не в своей тарелке, напряжен, запуган, разговора точно не получится. Чтобы поймать мелодию и сыграть дуэтом, важно не выходить из заданного партнёром масштаба. — Еще подумаем.       Янг возвращается встревоженным, смотрит на комм, словно хочет добиться от погасшего экрана новых ответов.       На самом деле, он в своем желании не одинок. — Я не стал заказывать, — Фишборн смотрит поверх голов других посетителей на улицу. Невероятно солнечный день для поздней осени.— Хотел узнать ваше решение. — Мое решение… — Янг откашливается, возвращая голосу уверенность.       Неужели новости заставили его потерять дар речи.       — Вы говорили, Йен Хайдигер опустился до того, что принуждает своего гладиатора к сексуальным связям. Вы предложили мне разобраться и после связаться с вами. Я пригласил вас сообщить, что не нашел… — Принуждения, — подсказывает Фишборн, заранее зная ответ, — только не говорите, «связи». Ради всего святого, у вас же есть глаза… И это незаконно. Вы же полицейский, Рон.       Лицо Янга становится упрямым и злым. Он начинает спешить. — Зачем вам это? — Не понял?       Фишборн понимает. Но чем больше Янг говорит, тем проще. — Складывается впечатление, вас не то волнует. Вам нужен Доберман? Хотите его заполучить? Может, не так уж он бесполезен? Я бы мог… Помочь вам. Убедить Йена, но хотелось бы понимать… — Сколько? — легко соглашается Фишборн.       Янг впивается в лицо взглядом. — Так он вам правда нужен.       У Йена Хайдигера хорошие друзья. Или не просто друзья? С первой встречи Фишборн пытается понять, уложил ли Хайдигер Янга в постель, как замену Доберману. Они похожи — ершистостью и острыми чертами лица. На ревности тоже можно было бы сыграть. — Хорошо. Я расскажу вам все, а после вы назовете мне цену своей помощи. Так будет проще, правда? Доберман — мина с часовым механизмом. Когда она рванет, рядом не останется ничего. А знаете, в чем прелесть? Таймер этой мины давно сломан. Представьте — динамит, спичка, бу-у-ум!       Янг напрягается, даже желваки на шее проступают. — Что значит — мина? — Доберман нестабилен. Знаете, как он получил свою кличку?       Воспоминания — отвратительное место. Память как матерый похититель: подсовывает яркие картинки и сладкие запахи. Лишь для того, чтобы увлечь, незаметно, шаг за шагом, туда, где темно и сыро, где плач никто не услышит, где призраки скребутся по углам.       Янг на вопрос не отвечает — ждет молча, вроде бы спокойно сощурившись. А там, за невозмутимым лицом, сидит ребенок с выпученными глазами и открытым ртом, ждет свой подарок в яркой обертке, который вот-вот получит. И этому ребенку не терпится. — Обычно гладиаторы при пробуждении растеряны. Нормальной реакцией при первичной активации мозга считается частичная дезориентация. Когда организм впервые работает автономно, без системы жизнеобеспечения капсулы, он пытается стабилизироваться. Идет «калибровка». Гладиатор должен осознать размер своего тела, свои границы. Взять под контроль руки-ноги, органы чувств… Биоконструкторы называют гладиаторов в первые часы жизни «улитками». Они погружены в себя, синхронизируются с чипом, пытаются анализировать бесконечный поток ощущений, который их захлестывает. Они словно моллюски в раковине. А Доберман… Его извлекли из капсулы, достали дыхательную трубку из легких. Один из сотрудников пошел подкатить аппарат для полного сканирования… А второй положил на кушетку планшет, на котором заполнял отчет, нагнулся — проверить реакцию зрачков на свет и получил — той самой ручкой, которой вел записи, удар в шею. Доберман воткнул ему стержень, кажется, почти на всю длину, пробил мышцы и чудом не задел сонную артерию. После этого к нему долго еще не приближались, предварительно не зафиксировав руки ремнями. Ну, а потом… Кажется, психолог по профилям, сказал, что этот гладиатор, как пес, — бросается на любую тень. Так у нас и получился «Доберман»… С самого пробуждения его первой реакцией на любой раздражитель была агрессия. После психику постарались откорректировать, но такие корректировки не слишком эффективны и держатся лишь до определенного времени… — Я думал, — отмирает Янг, — на арене отбраковывают излишне агрессивных. Нам из каждого куска мыла твердят… — Что гладиаторы полностью разумны. И не несут угрозы.       Может, стоило попросить принести хотя бы кофе. Янг как губка — впитывает эмоции, а отдачи никакой. Разговор с ним выматывает. Может, это возраст… Фишборн ловит себя на том, что слишком часто в его мыслях последнее время мелькает немощное «может». Случайности сейчас не к месту. — Это действительно так, мистер Янг. Но видите ли… Я скрыл все подобные случаи… Доберман был сконструирован и выращен в моей лаборатории. Мы не представили КОКОНу ни одного протокола его безосновательной агрессии. Иначе, вердикт был бы однозначный — «успокоение». — Вы… Скрыли?..       С рождеством, мистер Янг. Мистер Фишборн невозмутимо кивает: — Да, скрыл. И сейчас, когда его поведение становится все более… Девиантным… Мне бы очень хотелось — как вы выразились — заполучить его обратно. Быть уверенным, что ему ничто не угрожает. Вам же будет спокойнее, если вы будете знать, что Йену Хайдигеру не о чем беспокоиться.       Смешнее, чем Хайдигер, мечущийся в поисках помощи, только Янг, пытающийся строить из себя прожженного циника, готового предать друга за деньги. Но Хайдигер в панике — это сигнал. Может быть, тот самый — долгожданный. Опять проклятое «может»… — Вы так и не сказали, зачем вам это. Психопат, съехавший с катушек.       Янг видел Добермана. Говорил с ним, знает лично, но набрасывается на него с невероятной легкостью. Что-то случилось. Однозначно плохое. И вот уже в том, что Доберман опасен, Янга даже убеждать особо не приходится. Какая-то стычка… Между кем и кем?       Почему Хайдигер названивает и просит помочь?       Микки мог очнуться. Доктор Рашшфорд в последнюю встречу предупреждал о чем-то этаком: «протечки» сознания участятся, пока ментальная плотина не будет прорвана. И тогда сознание Микки нахлынет, как цунами, поглощая «Добермана».       Хайдигер, если стал свидетелем, наверняка ни черта не понял. Но в тот раз, когда Микки очнулся, он едва не убил ручкой лаборанта, не колеблясь ни секунды. А Хайдигера — пожалел? Нашел время. Нашел кого жалеть… — Затем, мистер Янг, что Доберман — не совсем Доберман. Он… —       Фишборн с тоской бросает взгляд на часы. Он планировал потратить на разговор плюс-минус десять минут. Не пора ли поторопиться? — Мозг Добермана, Рон, это… Это всего лишь орган, вы же понимаете, как сердце, почки. Иногда, знаете, родственникам умерших в больницах, в городских больницах для обычных людей, как мы с вами, так вот родственникам выдают пластиковые карточки — «удостоверение донора». Если органы их мертвых отцов, дочерей, мужей, спасли жизнь кому-то еще… И люди носят потом их у себя в бумажнике и иногда смотрят… А мозг Добермана… Обычно мозг гладиатора формируется с нуля, но в этом случае мы взяли мозг давно умершего человека, Рон. Моего друга. Он был законсервирован патологоанатомами в лаборатории почти двадцать лет назад. И мне хотелось… Я решил… Мне мало пластиковой карточки, Рон. Я думал, мы правда способны присесть на краешек стула Бога, пока он отошел выпить чай… Я решил, если пересажу этот законсервированный мозг в тело гладиатора, мой друг вернется. Это было глупо. Наивно. И чуда, конечно, не произошло. Большинство синапсов мозга оказались критически повреждены. Отсюда неуравновешенность и агрессия. Но я не мог просто взять и отдать Добермана на успокоение. Сказать КОКОНу: «Безнадежный случай» и махнуть рукой. И сейчас я хочу контролировать. Понимаете, Рон? Контролировать судьбу Добермана. Если надо, запереть его в лаборатории, но знать, что он в порядке. И что ваш друг мистер Хайдигер не поддастся искушению махнуть рукой, если Доберман, ну, не знаю… Например, набросится на него. — Даже человек с музыкальным слухом не распознал бы вопроса в его последних словах.       Фишборн ждет. Ветер на улице треплет край рекламного плаката «грибы и ветчина — всего за два энжена». Сколько Хайдигер мог бы купить таких пицц, продай он Добермана за шесть миллионов? Что у него случилось? Зачем он звонил? — Это нарушение законодательной конвенции, — наконец, говорит Янг. — Нельзя… — Знаю, что нельзя. Иначе не ждал бы двадцать лет. Но я — старик, Рон. Мы живем прошлым. Мы уже не боимся что-то сделать. Напротив, боимся не сделать… Не успеть. — Пелена почтенного возраста окутывает Фишборна, как непроницаемый кокон. Железная защита. — Когда тебе тридцать пять и твой лучший друг, тот, кем ты восхищался всю жизнь, с кем прошел огонь и воду, вдруг кончает с собой, ты говоришь: «Ничего не поделать». Но когда тебе шестьдесят, ты перестаешь видеть истину. Ты начинаешь спрашивать. А можно ли было что-то сделать? Что я упустил тогда? Что спускаю на тормозах сейчас? И вот…       Люди любят понимать. И не любят чувствовать себя марионетками. Мистер Фишборн разжевывает методично, раскладывает по полкам. Ловит себя на мысли, что не удивился бы, начни Янг зевать. Но продолжает выкладывать карты длинной чередой — дотошно и скрупулезно. Если Рону Янгу мало мотивации, то он непроходимый идиот. — А этот друг… Кто он? — Коллега. Старинный приятель. Боевой товарищ. Гениальный генетик. Долго перечислять. — Случайно не Майкл Салливан? Для друзей Микки, кажется.       Это не по плану. Но какая разница? — Да. Вы правы. Слышали про Микки? — Краем уха. Читал в старых сводках, — уклончиво отвечает Янг. — Значит, вы уверены: без вашего вмешательства Доберман опасен? — Уверен.       Чужая уверенность заразна как простуда. Янг все чаще поглядывает на комм. — А Йен… Вы могли бы ему объяснить, как мне. — Разве Йен Хайдигер станет что-то слушать про Добермана? — Наотмашь и наповал. Надоело, — Давайте будем проще, Рон. То, что делает со своим гладиатором Йен Хайдигер — незаконно. И легко доказуемо. Моя история — только на словах. Я не иду в комиссию КОКОНа. Я не призываю ни их, ни вас вмешаться. Я готов вам заплатить. Я не хотел — не мог и не хотел раскрывать всего. Но Бог свидетель — вот мои карты и моя выгода. Теперь вы можете мне помочь? Ради безопасности вашего друга Йена, который ведёт себя слишком безрассудно и не видит очевидного.       Янг кривится: — Вы меня испытываете? — Это лёгкое испытание. Вы же его видели. — Добермана? — Да. Что ощутили? — Беспокойство, наверное. — Вы бы хотели, чтобы его не было. — Ну, — начинает Янг, потом отсекается, — это же не вопрос, да? — Вам виднее, Рон. — А теперь я в ваших глазах сволочь? — Только потому что пытаетесь предостеречь друга от опасных глупостей? Я не такой сноб. — Но вы никому ничего не сказали. — И не скажу. Я не тороплюсь ни в отставку, ни в тюрьму. Йен Хайдигер донесет в полицию, в КОКОН, но не отдаст Добермана. Только ему это не поможет, когда Доберман поплывет. А сам Доберман потом уже никому не будет нужен, и его ликвидируют. Я сделал ошибку восемь лет назад, когда упустил его из рук. Он может сорваться в любую минуту. — А если Доберман уже ушел с арены?       Фишборн чувствует холодок между лопатками. Янг смотрит без улыбки, пристально. И говорит слишком конкретно. Картинка складывается. А день растягивается на глазах, и Фишборн понимает, что встречу с исполнительным комитетом совета директоров арены ему придётся перенести. — Тогда давайте проверим там, где он может быть.