White R

***

      В старом доме с плоской крышей пахнет мокрой штукатуркой. Стены отсырели, краска отшелушилась, доски на веранде пошли винтом и торчат из-под снега как сломанные ребра.       Дом за городом. Здесь тихо. Здесь приятно думать. Сидеть за столом, мечтать, надеяться, смотреть на серебро озера за домом, улыбаться и снова нырять в чертежи.       Здесь мы умерли. Такой же осатанелой зимой. А я ничего не ощутил, я спал, и полудрема скрадывала боль в сердце от передоза нейротоксинов, судороги от холода, ужас от осознания. Этот удар пришелся по нему одному. — Значит, помнишь.       Разговоры с ним — странное чувство. Как говорить с самим собой и не знать, что ты сам себе ответишь.       Мы вымотаны, голодны, опустошены. Бежим вперед, зализывая раны, оглядываясь, прячась. И ни один из нас не готов сдаться. Этот старый дом — опасен, здесь могут искать. Но он хочет остаться.       Дороги занесло. Машина заглохла за пару миль отсюда, и остаток пути он перся до дома пешком через лес, в снегу — где по щиколотку, где по колено. Потом влез в окно, разодрал руку об гвоздь и рухнул на пол. Сколько пройдет времени, прежде чем краденную тачку найдут на шоссе? Я наблюдаю и молчу. — Я слышу тебя.       Он зол. Его ведет месть. Он забрал бумаги у старого перца, которого убил, а другую часть пришел искать сюда. Эта пачка журналов, обвязанная резинкой, стоит у нас перед глазами.       Я его понимаю. Дальше — больше. Нельзя. Но. Йен тускнеет. Остается только злость. Ненависть. Убить…       …Я становлюсь им?       Остатки старого хлама свалены в углу комнаты. Стол, на нем какое-то барахло, стопка посуды, книги, пара стульев кверху ножками. Все укрыто брезентом, но край съехал. С потолка капает — на полу пятно. Обивка стульев прогнила, на книгах — плесень.       Он берет из заваленного мусором камина железный прут: то ли сломанный огрызок каминных щипцов, то ли кусок арматуры, и остервенело вбивает острым носом в щель на скрипучем полу. Ломает, расшатывает, срывает куски досок. Пока не добирается до своего тайника в подполе.       В комнате не теплее, чем снаружи. От рваного дыхания в воздухе пар. — А они… Гадали потом… Наверное… Почему все настежь… А я понял… Сразу…       …Пикап с голым бампером, без номеров. Темные фигуры волокут нас к дому, тащат туда, откуда полгода назад выкрали посреди ночи, накинув мешок на голову. Трое втискивают в кресло, держат. Один — вонзает иглу в руку. И еще один — мистер Фишборн — ходит, не стесняясь и не пряча лица… Ходит, как у себя, и открывает окна настежь, впуская свирепый мороз. — Знаешь, зачем?       Я не хочу вспоминать. Топить себя своими же руками. Нужен момент. Надо ждать. Ради Йена. Вернуться к Йену. Я никогда не ходил в связке. Пришло время шагнуть дальше и перестать доверять даже себе. Надо вбить в голову. Пока не помутился рассудок. Плевать на злость, месть, не важно, что я чувствую. Не важно, как сильно это захлестнет меня. Самое главное — Йен. Вырезать в памяти. — Тело… На морозе… На холоде… Органы должны были… Оставаться пригодными для ретрансплантации. Пока не найдут труп… Понимаешь?       Кажется, он говорит вслух. На железном пруте — кровь. Гвоздь разодрал руку глубже, чем кажется. — И твой этот… Йен. Его там не было. И никого не было. Хочешь… Ты хочешь… Помешать. Ты — не — существуешь! Ты — это я. Я это вытерпел. Я подыхал! Теперь моя очередь! Сгинь!       Железный прут взлетает в воздух. Обрушивается на стул. Треск. Плесневелая пыль облачком выхаркивается из старой обивки. — Сгинь! Алекс! Доберман! Слышишь!       Стул ломается в щепки под градом ударов. Слезы текут у нас по щекам. Его слезы. Он с яростью пинает обломки, вытирает рукавом лицо и швыряет прут в стену. На краске остается зазубрина. — Сгинь! Сгинь! Сгинь из моей головы!       Сгинуть… Не видеть, как Джагеру нашпиговали брюхо. Не слушать крики «пятнышей», похабные шутки Кобальта, хрип подыхающего Кинга. Не чувствовать, как клинок титана распарывает бедро. Появись он до моей встречи с Йеном, мы бы... Поладили…       Холод заползает в легкие. Он дрожит. Сломанной куклой дергано плетется к камину, швыряет остатки стула на растопку и шарит по карманам в поисках зажигалки.       Он мерзнет. До сих пор — мерзнет. Он не умеет… пользоваться… Не знает, как поднять…       Догадка приходит внезапно. И я отступаю — прячу свой шанс — затихаю прежде, чем он успеет осознать то же и почувствовать, о чем я думаю.