Спастись – это не для меня. Хэппи-энда не будет.
***
Мистер Хайдигер-старший слушает сына, не перебивая. Их разговор похож на игру в «Дженгу», где каждое признание и каждый ответ — кубики в шаткой башне из доверия и понимания. Вопрос лишь в том, кто облажается — позволит себе съязвить или сорваться на крик, начнет бросаться догмами или разрушит все к чертям очередным покаянием. Но отец жульничает и молчит. Пропускает ходы, не оставляя Йену ничего, кроме как говорить — дальше и больше — в осуждающе-гнетущей тишине. Когда Йен понимает замысел, все становится просто. Первое, что он делает — выпивает бокал коньяка. Без приглашения достает из секретера бутылку темного стекла, наливает себе, игнорируя поползшие вверх брови отца. Выпивает залпом и наконец согревается. А потом — перестает каяться. По началу тишина кажется уместной, потом отец прочищает горло — пытается понукать, как упрямого осла. Йен запрокидывает голову на мягкое облако широкой спинки кожаного кресла и молчит. Не хватает собак. Косматых волкодавов — тонкомордых, с пегой шерстью — они бы отлично смотрелись в монументально готичной фальши поликарбонатного ренессанса, устроенного отцом на вилле. Какой смысл в дорогих панелях из натурального лакированного дуба, когда жизнь перевалила за шестой десяток, и ты всем давно доказал все, что хотел? Отец всегда был прагматиком. В грудном покашливании отца слышится свист хлыста погонщика упрямых непутевых детищ. Йен истерично улыбается своим мыслям и загадывает, чтобы пытка скорее закончилась. — Так… На чем мы остановились? — Ты опозорил нашу семью. Это из сказок про заблудших овечек. У них всегда трогательный конец. Вернуться домой, приползти к порогу, облобызать ноги отца и радоваться теплу очага. Где-то в середине есть объятия, и всепрощение, и вразумление неразумного. Йен закрывает глаза. — Пошел ты. — Отлично. Отец не злится, потому что не удивлен. Осознавать подобное — обидно. — Давай, скажи, что я всегда был с червоточинкой. — Не льсти себе, — сухо говорит отец. — Ты просто всегда был дураком. — Ты мне не веришь? — Что ты нагулял ребенка? Верю. Я не слепой, Йен. А мать не приходит, потому что она так и не проснулась от нежданного визита ночного гостя. Это хорошо, иначе был бы плач, может, заламывание рук, может — обещание умереть вперемешку с причитаниями. В юности миссис Хайдигер — неплохая актриса. Потом замужество, дом, высшее общество. Но подмостков ей не хватает. Йен готов сказать отцу спасибо уже лишь за то, что запретил прислуге разбудить мать. — Ладно. Ты поможешь? — Поумнеть? Отец садится, закладывает ногу за ногу. Значит — это надолго. — Возьми. Юристов, адвокатов — кто тебе нужен. Они не помогут тебе. Ты как идиот повелся на… Абсурдный бред. Про ребенка. От мужчины?! Ты и… Гладиатор?! Йен… Я с утра вызову Майка. Он отвезет ДНК-тест. Господи, Йен, из-за этого абсурда ты отменил свадьбу? Тебе надо повзрослеть! И башня рушится. Хотя трудно сказать, кто проиграл. «Здесь», — пишет Рон. Адрес за городом. Пригород возле Соленого озера. С какой стати Доберману там отсиживаться, и с чего Рон так решил — непонятно. Но Рон просто так не сорвался бы, — «утром проверю». Но утро — через семь часов. Это бездна. — Я оставлю Рори у вас. Скажи матери, что она получила долгожданных внуков. Брови отца еще сильнее ползут вверх. — А сам? Силы с самого начала не равны. Йен набирает воздух в грудь. Так всегда говорил Доберман, рассказывая про бои: «Вдохнули поглубже, и понеслось». — Тебе не все равно? Ты когда-то интересовался, что у меня происходит? Или что я думаю? Ну да. Отчеты. Еженедельный разноплановый отчет. Статистика. Когда ты устраивал мне женитьбу, ты посмотрел статистику и решил, продажи попрут, если пристегнуть меня к Пэм? Когда забрал к себе после университета? Думаешь, я хотел? Оправдывать ожидания. Стараться. Бояться, что ты подумаешь. Понравятся ли тебе мои решения? Моя жизнь. Понравлюсь ли тебе я? У отца брови сползают к переносице. Злость — она для слабаков. Но кто не человек? — Достаточно. Что за новости? Или у тебя кризис среднего возраста? Ты сейчас сидишь здесь, Йен, потому что знаешь, что можно напортачить, а потом прийти и свалить все на меня, всю грязь, а я вытащу тебя из ямы. И ни за что не отвечать самому. Отец оглядывается по сторонам, ищет глазами белую коробочку валиума, трет грудь, словно пытаясь разогнать застоявшуюся у сердца кровь. «Дженга» на выбывание. Йен запрещает себе жалеть. — Я привык? Каждый раз, когда я падал… Я человек, и я падал, может, больше чем ты в своей жизни, поздравляю! Но знаешь, чего я ждал? Протянутой руки. А получал пинки и приказы подниматься. И поживей. — А теперь решил похоронить нас всех? У отца отдышка, хотя он сидит. Можно подумать, ему тяжело дается ход мыслей. Он стар, когда надо, и преклонно мудр перед тем, кем надо. Совет директоров смотрит ему в рот. Отец умеет использовать все. Всех. Даже себя. Вертеть, показывать с выгодного ракурса. Переиграть его в словах? Зачем. Фальшивые мраморные головы над камином правы — выгоднее и удобнее никому ничего не доказывать. — Йен, посмотри на себя! Куда ты катишься? В прошлом году — грандиозный скандал, суды, иски, арест, халатное обращение с документами. Расторгнутая помолвка. Проверки одна за одной. Сплетни в прессе. А если о твоих похождениях узнает КОКОН, мы можем потерять лицензию и влететь на миллионы! Идиоты из муниципалитета по правам человека нас загрызут! Мы разоримся, потеряем репутацию и фирму, потому что ты не можешь держать член в штанах. Ради бога! Гладиатор? Мужчина? Что за мерзость, Йен! А теперь ты несешь чушь про детей, дочь, и черти что еще. Где этот гладиатор? — Не знаю. — Что значит, не знаешь? Он на арене? Ты сказал этот… Доберман? Гладиатор — твой. Что у тебя опять происходит? — Я оставлю Рори здесь, — повторяет Йен и надеется, что его голос звучит достаточно твердо. — Она — моя дочь, а это — и мой дом тоже. Я имею право. Присмотри… Просто присмотри, чтобы с ней был порядок и я не беспокоился. Тебе не нужно меня пинать. Я сам все решу. И не переживай. Если похороню, то только себя. — Конечно, — отец пышет сарказмом: ядовитым и горьким, как дым от костра из сырых бревен, — что-нибудь еще скажешь, сын? За окном ветер свистит особенно стыло. Йен трет глаза кулаком и пытается заставить себя думать хотя бы на один шаг вперед. Адрес в комме — за городом. А время за полночь. — Да. Я возьму твою машину.