Цветки красной гвоздики

      Дазай закрывал глаза — во всех смыслах. Предпочитал не замечать головы Чуи на своем плече, его руку на своем колене, их соприкасающиеся бедра, когда они ехали в одной машине с успешно завершенного задания.       Дазай предпочитал не видеть его пристального взгляда, мелькающих в глазах мушек боли, стиснутых зубов и дернувшуюся к груди ладонь — боль реальна, как и все остальное, но главное ведь, чтобы она не мешала работать? — и Осаму шагал вперед под прицелом врага, игнорируя предупреждения союзников и дразня ослабленного соперника.       Дазай предпочитал не слышать плач в пустой комнате, стук бутылки о стол, звон бокала, который где-то там снова и снова осушали, чтобы тут же наполнить. Чуя давился слезами и вином, глушил всхлипы, впиваясь зубами в руку — в мелкую щель было видно все происходящее, но Дазай предпочитал не заглядывать и не слышать ничего со своего места за дверью.       Акутагава-кун за плечом неловко помялся — это вернуло Дазая к необходимости отмереть, обернуться, скользя задумчивым взглядом по подчиненному и его ноше — красные глаза юнца пылали огнем из-за смоляных прядей, разводы пепла и запах гари словно шлейфом тянулись за этим парнишкой — худым, с узлами мышц и выпирающими ребрами.       Он хотел представить напарнику своего нового протеже, но передумал. Потом познакомит. Сейчас Чуя пьет, быть может, не из-за того, что он остался незамеченным, но все же пьет — незачем ему мешать.       Акутагава неохотно опустил на пол опасного парня, которого они нашли в запертой комнате наедине с десятками разорванных тел, и приготовился чуть что атаковать незнакомца Расемоном — нельзя позволить этому Маугли хотя бы пальцем коснуться Дазай-сана, не в его смену.       Но мужчина только невозмутимо повел их дальше по коридору, оставляя Чую с его чувствами и его привязанностью за семью печатями, как и раньше.       Чуя — табу. На самом-то деле, Накахара не чувствовал к нему ничего, что чувствовал сам Дазай к Чуе.       Шатен для рыжего — уютная привычка, что приходит в комнату после ужина, раскидывает вещи, раздражает разговорами, но все равно греет сердце каким-никаким, а все же постоянством.       Дазай был отнюдь не трепетно любимым мужчиной, и переживать тут было не о чем — в конце концов, работа важнее чувств, Чуя не замечал флирта и все делал естественно — клал голову, руку, следил за его спиной лучше, чем за своей.       Они — партнеры. Они — пара, но стоило выполнить задание — и у каждого своя дорога, конечная цель которой — свой собственный, личный Ад на одну персону; тот, что в их голове.       Но.       Делая шаг за шагом по темному коридору, ощущая на своей спине взгляд Акутагавы и новенького, Накаджимы Атсуши, Дазай знал — он предпочитал не видеть, но выдумывать такое внимание со стороны рыжего, он предпочитал не замечать, но придавать значение коротким актам доверия и близости.       Он предпочитал не слышать плач, но надеялся, что эти слезы — из-за него.       И три месяца спустя, отворачивая лицо от сладко облизывающей губы шлюхи, а после — полгода спустя, оставляя Акутагаву в синяках спать на своей постели в Киото в одиночестве, отправляясь курить на балкон, Дазай жалел.       Жалел, что закрывал и закрывает глаза.       Чуя — на него.