Цветки красной гвоздики

      Чуя не понял, когда Дазай притащил за собой этого щенка, эту ехидну в тигриной шкуре, что украла половину его шляп в одночасье и растащила остатки самолюбия на нитки, как, собственно, она же поступила с новеньким ковром в комнате сборов их отряда.       Щенка, а вернее, котенка, звали Накаджимой Атсуши. И с первого мгновения, еще при их первой спонтанной — нет — встрече, между ними произошло то, что Чуя назвал бы резонансом.       Юноша вился возле него добрых двадцать минут. Тогда рыжий еще не знал, что паршивец с темными волосами, подозрительно разглядывающий его шляпу — контактник, что он из мафии, что им придется близко познакомиться. Тогда он еще не знал ничего, и жизнь, что бы в ней ни происходило, была проста. Все открытия этого дня и сложности этого бытия были еще впереди.       Закончивший свою миссию Чуя докуривал последние на ближайший час три сигареты и планировал обрывать телефон этой занозы в его очаровательной заднице, Дазая — дело сделано, а его по-прежнему никто не забрал из этой глухомани. В четвертом же часу утра вызывать такси было не вариант — надо быть совсем тупым водителем, чтобы посадить в свое авто мужчину в черном, с пятнами, подозрительно напоминающими кровь, да еще и везти в порт.       Мысли его занимали совсем невеселые, еще и этот бесячий парень, по которому не поймешь — то ли он под дурью, то ли просто острых ощущений захотел. Однако в какой-то момент — правда, Накахара не совсем мог понять, в какой — к нему подошли и прижались так тесно, что между телами зазора не осталось, и сделано это было так быстро, что, подняв глаза, он увидел лишь худую грудь в вырезе черной рубашки, да блестящие алые глаза, глядящие сверху вниз с видимой насмешкой.       К нарушению личных границ Чуя подходил серьезно и со всей ответственностью. Так что следующие десять минут Накахара выкручивал черные вихры и тянул щеки незнакомого наглого мальчишки, что выбесил его одной только своей кошачьей манерой к любопытству, считая нормой тесно прижиматься к людям и отираться, чтобы привлечь к себе внимание.       Так они и познакомились. Новая головная боль Черного Дуэта и лично его, Чуи, кара за совершенные грехи, как оказалось много позже.       Бесеныш в смоляно-черной тигриной шкуре был хорош собой — Накахара не мог не отметить подтянутую задницу, которой тот вихлял перед Дазаем, белую кожу и красивый разрез глаз. Личико парня было хорошеньким, особенно если не было перекошено злобным оскалом или пугающей улыбкой с безуминкой на дне черных зрачков. Любо-дорого было бы водить пальцем по наливающимся кровью губам, которые нет-нет, а изгибались в пошло-знающей улыбке, заставляя цепенеть и беспомощно трепыхаться, будучи пойманным в ловушку колдовского взгляда.       Успел Чуя оценить и поджарое, слегка еще угловатое тело мальчишки, узлы мышц и гибкость настоящего кота, длинные ноги, затянутые в черную кожу, расчерченную серебром многочисленных цепочек. Когда подыскали подходящие ботинки на смену сбитым башмакам и плащ, чтобы Акутагава не единственный ходил в черном одеянии с полами ниже колена, женская половина мафии как с цепи сорвалась, до того хорошеньким стал пацан. Хоть сейчас на обложку, да только не хотелось светить мордашку раньше времени.       Перед Дазаем вообще все его кохаи готовы были на четвереньках пресмыкаться, но этот в своем поистине кошачьем своеволии затмил даже нетленного в своей депрессивной ауре Рюноске. То он висел на шее Осаму, то полудьявольски, но обиженно хохотал в трубку и прыгал с высотки, пока оба семпая провожали его взглядом в бинокли, обмениваясь короткими комментариями по поводу физических показателей друг друга, не забывая поднимать тему интеллекта и «кто вообще притащил в дом эту занозу в жопе, а, Дазай?»       Но ничто не прокатывало с мафией дважды — при второй такой показательной обиде Чуя встретил Атсуши в середине падения и остаток пути до земли задавал трепку — его нервы не мотки ниток, чтобы он давал так играть с ними! А Двойной Черный — не тот дуэт, которому следует закатывать истерику в прямом эфире, показательно совершая улучшенный вариант суицида, заставляя скрежещущего зубами Рюноске пытаться ловить не очень-то любимого напарника Расемоном вместо того, чтобы покромсать им же.       На земле Дазай вытирал своему второму по важности кохаю слезки и прятал от «злого» Чуи, будто мелкому правда нужна была защита и утешение. Тигр только ради декораций шмыгал носом, а сам из-за спины показывал язык напарнику, Чуе и оглаживал ладное тело в бинтах, самодовольно играя бровями.       Но вечером Осаму уже снова гулял по бабам, зная, что кохаи — оба — взбесятся и в остаток недели сообща прирежут всех шлюх в квартале Красных фонарей, запах которых на нем учует Атсуши или на которых они случайно заметят фирменную метку суицидника — сложно пропустить засос в обрамлении темно-фиолетового следа зубов, но некоторые женщины ухитрялись прятать его очень хорошо.       Рыжий закатывал глаза на странности в общении этой троицы и не забывал тренировать Кровавого Тигра — личное желание убивать пусть воплощает в свободное время, а в зале должен быть по расписанию, разогретый и голый по пояс, иначе от модных шмоток к концу останется пропитанная кровью и потом тряпка. И если останется — уже повезло.       По прошествии пары месяцев, когда Накаджима вошел в график и стал брать задания на зачистку, видеться с кем-то из этой компании Чуя вообще прекратил — на него свалили работу крота в мелком клане якудза. На время пришлось забыть не только о Дазае и его учениках, успешно выясняющих отношения методом разгрома додзе и точек общепита, но и о собственном доме и походах в любимый ресторан, где устрицы были диво как хороши и белое вино играло в шикарных бокалах.       Потом вся его устоявшаяся жизнь в очередной раз резко перевернулась вверх дном.       Вечер был промозглый и мерзкий. В ботинке хлюпала чужая кровь, из спины на уровне лопатки торчала рукоять ножа с фамильной гравировкой, теплая струйка крови продолжала пропитывать рубашку и кромку брюк, редкие вспышки боли уже почти не заставляли его реагировать — слишком много крови потерял, слишком устал и слишком сильно был ранен в итоге.       Чуя вычистил неугодную семью, оставив в живых лишь тех, кто еще мог быть полезен. Но поплатился — пить и не геройствовать он теперь сумеет только через пару месяцев, а то и позже. Да и важные документы хватило сил только спрятать — из-за чего и получил он нож в спину от последнего выжившего. Который пробыл выжившим очень недолго.       Зажимая рукой рваную рану поперек живота, Накахара уговаривал себя не блевать, а если и блевать, то так, чтобы кишки в прореху не повылезали — он такое видел, и зрелище все еще стояло перед глазами, а смерть такая была в пятерке первых нежелательных. Признаться честно, он уповал на яд, скрытый в одном из зубов, но использовать его намеренно не догадался даже теперь, когда смерть, кажется, шла за плечом и заглядывала в покрытое липким холодным потом лицо.       Он шел домой, туда, где должны были помочь, а сверху, с низких и темных, почти грозовых небес, на голову ему давил туман, словно его усилили Порчей. Вот сейчас ему пригодился бы Дазай с его Исповедью — выдерживать на себе вес своей способности Чуя мог с трудом, и даже обычно невесомая шляпа, сейчас пропитанная влагой, была помехой, которую не хватало силы элементарно скинуть, обозначая свой путь не только кровавой дорожкой, тянущейся за ним через десяток кварталов, но и редкими вещами.       В глазах поплыло, в ушах зашумело, и потому приближение кого-то постороннего он увидел и ощутил лишь в последнее мгновение. Но даже напрячься не успел — красные глаза напротив его лица возникли, как фары машины из туннеля.       А потом… Потом, можно сказать, его сбили насмерть. Или же напротив дали шанс жить — он был не совсем уверен в том, что глаза, как и все остальное тело, не вышли из строя, и все испытанное им не было лишь иллюзией, лихорадочным бредом его истерзанного болью разума.       У Атсуши оказались сомнительные вкусы и методы работы — хотя Чуя не был уверен, что шершавый язык, прошедшийся по лицу, стирающий кровавую корку, не был частью той продолжительной галлюцинации, что он в свое время назвал жизнью в мафии и любимой работой.       Зато рыжий точно знал, что Накаджима забрал его шляпу — голове стало легко, мокрых кудряшек коснулся случайный поток прохлады. Потом было урчащее мурлыканье и теплые руки на беззащитно облепленной рубашкой спине, ощупывающие его очень по-хозяйски, да тихое шипение в какой-то момент — от его несдержанного смешка кровь плеснула прямо на штаны Тигра — Чуя и думать забыл о том, что у него внушительная дыра в животе.       Боль притуплялась пропорционально исчезающему умению реагировать на что-либо во внешнем мире, дыхание стихало и сглаживалось, и не булькала больше в легких его кровь. Упрямство закончилось, осталась только голая реальность, в которой он был близок к смерти, как никогда раньше.       Темнота была теплой и уютной, но из нее его дергали, вырывали, тормошили и не давали побыть в ней ни одного лишнего мгновения. Были крики и угрозы, жжение и удары по лицу, а мгновениями позже Чуя ловил губами воздух. Его силой раздевали, разрывая и так испорченные вещи, и он дергался от прикладываемой силы, а горячий язык лизал его раны, вычищая кровь, прежде чем игла заплясала в тонких пальцах и начала мелкими стежками сшивать ему распоротый в драке живот.       Кошмары и видения стали мучительными спутниками Чуи на пару недель — а может, и двух дней не прошло, он понятия не имел. Помнил только свои пугающие видения — все о том, как Дазай читал ему Библию с булькающими смешками и сквозь слезы, сидя у постели; про Акутагаву в белых вещах и фартуке, изображающего из себя заботливое невесть что в медицинских перчатках; но, конечно же, вишенкой на этом торте видений из Ада, был Атсуши.       Атсуши, который увлеченно отсасывал ему, пока Чуя беспомощно барахтался и дрожал на мокрой от крови постели, возбужденный ее медным запахом, который можно было перекатывать на кончике языка, так он был силен, и теплом, что дарила такая необходимая для жизнедеятельности жидкость, в которой он весь был измазан.       Не меньше завел его и давящий взгляд, скользящий по телу, как горячая ладонь, снова и снова, принадлежащий, без сомнений, бестии в угольно-черной тигриной шкуре.       Накаджима улыбался ему ртом, вымазанным спермой и кровью, а Чуя шумно выдыхал, дрожал и снова проваливался в небытие, не ощущая удовольствия из-за веса усталости.