Игра (сборник мини и драбблов)

Дверь кареты громко захлопнулась. Тех, кого невозможно в госпиталь аппарировать, перевозят вот так — в темных глухих катафалках. Гарри молча смотрел, как под колесами вздымаются серые облачка. Он до сих пор не мог осознать, что случилось. Его вечный враг и нынешний ненавистный напарник, раздражающий уже только тем, что он был, неожиданно принял предназначенный ему удар на себя. Кинулся под Сектумсемпру, закрывая собой. И пока Гарри сражался и обездвиживал остальных, тихо сполз по стене прямо в осеннюю грязь. Странно, что, увидев лежащее на земле безвольное тело, Гарри первым делом подумал только о том, что по своей доброй воле этот сноб ни за что бы туда не улегся. И только потом пришел страх. Одуряющий, оглушающий своей тишиной. Кровь на остывшей земле. Много крови. Копыта фестралов последний раз стукнули по мостовой, и черная карета с темно-синей звездой на боку исчезла за поворотом. Пока безжизненного Малфоя сгружали с носилок, Гарри все смотрел и смотрел на голубую звезду. Чтобы не смотреть вглубь кареты. Чтобы верить. Звезда — символ жизни. Наглая змея на звезде обвивала собой длинный посох, и нелепые мысли о том, что этот символ, конечно же, придумали слизеринцы, так же обвивали голову, заслоняя от Гарри всё остальное. Иногда лучше не думать. — Гарри. Луна мнется у двери в палату. Белоснежные локоны, белый халат. Глаза смотрят в пространство, словно привычно видя сразу два мира. — Вы с ним не очень-то ладили, верно? — Что… — голос внезапно сорвался. — Что ты имеешь в виду? — Просто… Ты думай только об этом. Может быть, так тебе будет легче, — Луна смотрит куда-то через него, и Гарри рассеянно понимает, что только так и можно сообщать о плохом. Не видя, кому ты и что говоришь. — Гарри, прости. Мы не смогли. Он потерял слишком много крови. Он не хочет слышать. Не хочет. Не будет. Гарри молча смотрит на отсутствующие глаза. Как Луна умудрилась стать колдомедиком? Как, с ее привычкой смотреть сквозь все зеркала, ей удается лечить пациентов, не путать диагнозы и правильно выписывать назначения? Вот и сейчас Гарри уверен: она просто ошиблась. Малфой просто не мог. Это ведь все та же проклятая Сектумсемпра, — на это ненавистное заклинание у него должен был выработаться иммунитет. — Мне очень жаль. Кому Гарри врет? Луна — прекрасный доктор. И даже если она не смогла… Гарри не может думать, что именно она не смогла. Он просто не хочет думать об этом. Лучше он вспомнит о том, как скотина-Малфой утром увел у него из-под носа последнюю кружку кофе. Да, так гораздо, гораздо лучше. Сизые больничные стены словно давят и давят на мозг, сужаются, зажимают, стискивают между собой пониманием, что никогда больше, совсем никогда… Да пусть эта слизеринская сволочь пьет его кофе хоть литрами. Гарри вовсе не жалко. — Гарри, воды? — рассеянные голубые глаза наконец-то останавливаются на его лице. — Я думала, вы с ним не очень… — Не… не очень. Стены качаются. Луна кивает, словно услышав в его странном ответе что-то понятное только ей. — Тогда тебе будет не слишком больно. По крайней мере, я на это надеюсь. Не слишком. Не слишком. Теперь падает потолок. Почему так трудно дышать, когда сдавлены стены? — Просто выпей. Вот увидишь, тебе полегчает. Конечно же полегчает. Если заглянуть внутрь себя, то и не больно совсем. Там просто больше нет ничего. Вообще ничего не осталось, словно Малфой был тем, что внутри. Сердцем, легкими, печенью. Кровью, текущей по жилам. Отравляющей мозг черной кровью. А теперь из черного — только пустая карета. Крови нет, и внутри пустота. Утром, вечером, днем. Серыми однотонными днями. Один день очень похож на другой, если ничего в них не бесит. Гарри больше не больно. Пустота не умеет болеть. “Два таких сильных мага… Вы нам оба нужны в одной связке. Вы просто обязаны вместе сработаться”. Вот и сработались. Шеклболт устало трет переносицу: — Гарри, пойми, это не может так продолжаться. Уже месяц прошел, а ты… Это ненормально, пойми. Всю жизнь он тебе был никем. Два года подряд вы ко мне бегали с докладными, умоляли вас развести. И вот ты внезапно съезжаешь с катушек. Гарри кивает. Вежливо, чопорно. Он понимает Шеклболта. Он с ним даже согласен. Малфой ему действительно был никем. Всю жизнь был никем. Всю его жизнь. — Ты просил. Мы сработались. Я больше не умею один. Голос у Гарри хриплый и низкий. Говорят, алкоголь здорово портит связки. — Я ухожу. Заявление белым парусом падает в центр стола. — Гарри, зачем… Постой, ну куда ты уходишь... В никуда. Вслед за Малфоем. Кингсли растерянно хмурится, словно услышав его темные мысли, и безнадежно машет рукой. Невилл, Рон, Симус, — в их взглядах сочувствие и непонимание. Друзья тоже не могут понять, что с ним случилось. Никто не может понять. Одна Гермиона. Она приходит к нему вечерами и даже не пытается отобрать огневиски. Просто прижимает к себе и позволяет словам течь, как реке. — Я ненавидел его с самой школы. — Я знаю, Гарри, я знаю. — Ты знаешь, он отравил всю мою жизнь. Я и сейчас ненавижу его. Кажется, еще больше, чем раньше. А помнишь, как мы его застали в Запретном лесу? Гермионины пальцы с силой сжимают плечо, даря чувство поддержки. Еще бы не помнить, — она слышит это всё в сотый раз. Но Гарри так легче. Слово за словом. Глоток за глотком. — Он мой напарник. Он мой враг, Гермиона… Ты понимаешь? Он мой... Нужное слово в ненужный момент виснет в воздухе и неожиданно рушит всё. “Мой”. Река разбивает опору, мост падает вниз. Закрыв руками лицо, Гарри неожиданно всё понимает. Малфой просто его. Всегда был его. А теперь его нет. И у Гарри нет и больше не будет. Ничего своего. — Гарри. Луна стоит у двери в палату. Белоснежные локоны, белый халат. И призрачная улыбка. — Он очнулся. И первым делом просил тебя к нему не пускать. Значит, с ним теперь все в порядке, и ты вполне можешь войти. Гарри тупо смотрит на Луну. Как запутался в ее волосах солнечный луч. Как кусочек улыбки дрожит на щеке. — Кто очнулся? Луна рассеянно глядит на него и внезапно смеется: — И это меня называют странной? Гарри, ты сидишь тут уже третий день. Ты забыл, для кого здесь сидишь? “Для кого здесь сидишь”. Так могла сказать только Луна. Он сидит для Малфоя. Вся его жизнь для Малфоя. И не только она. — Гарри? Идешь? Гарри кивает и медленно поднимается. Остатки ужасного сна все еще пытаются утащить его в другую реальность, в которой кончена жизнь, но он постепенно осознает — всё это было с ним где-то там. А здесь и сейчас Малфой наконец-то очнулся. Совершенно живой и привычно нахальный: — Я же просил! Никаких идиотов. Могу я хоть здесь от него отдохнуть? Вот только его глаза смотрят на Гарри напряженно и жадно. И он поправляет рубаху, стыдливо скрывая рубцы на груди, поспешно возит ладонью по волосам, пытаясь зачесать челку назад. Как будто его дурацкие волосы могут сейчас значить хоть что-то. Хоть что-нибудь. Он живой. — ...Мало мне его в Аврорате, так еще и сейчас отдохнуть не дает. Я требую главврача, я требую оградить меня от этого… Гарри коротко всхлипывает и падает перед ним на колени. Вжимается лбом в худое плечо, втягивая в себя запах крови и лекарственных трав, тянет к себе, и Малфой неожиданно затыкается. И дышит надсадно и тихо. Так тихо, что слышно, как вяло бьется в окно поздняя муха. — Поттер? — и теплые пальцы в волосах. И дрогнувшим голосом: — Гарри? Ты что? Помотать головой, чтобы хоть как-то унять текущие слезы и сдержать подлый всхлип. И совсем уже шепотом: — Я тебя ненавижу, Малфой. Как же я тебя ненавижу. Гарри и сам знает: он полный кретин. Разве можно этим хоть что-нибудь объяснить хоть кому-то? Рассказать ему, как испугался. Как без него ненавидел весь мир. Потому что без него этот мир оказался просто не нужен. Но Гарри не умеет, не может и поэтому вперемешку со всхлипами всё шепчет и шепчет, как заведенный, своё нелепое: “Я тебя ненавижу”. Но Малфой неожиданно всё понимает. Заключив в теплые ладони лицо, приподнимает голову, заставляя глядеть на себя. Счастливо улыбается, стирая пальцами текущие слезы, и смотрит так нежно, что, кажется, одним взглядом может согреть. А потом шепчет в приоткрытые губы: — Придурок. Я тебя тоже. И целует. Так целует, что последнее, что Гарри еще понимает, прежде чем захлебнуться им навсегда: “У любви нет неправильных слов”.