Рабство по контракту

Когда взрыв оседает в деревянной комнате пылью и запахом гари, я начинаю ощущать цепкие пальцы малахитового карлика. Шум поглощает кавалькада лая и вспышек за окном – из-за серых клубов дыма видны черные блуждающие силуэты, но много мне увидеть не дают. Седовласый затылок мельтешит впереди, таща меня за собой вглубь сторожки. – Что это? – заглушая гогот, воплю я. – Спорю на кровь единорога – наемники Салазара. Он толкает меня вперед, к огромной винтовой лестнице, спускающейся в темноту подвала. Взгляд с трудом нашаривает ступени под ногами, но все же я делаю шаг. Сердце в груди борется с адреналином, с каждым новым ударом ускоряя свой бег. Пульс картечью ломается в висках, пока глаза в приступах паники пытаются привыкнуть к темноте и увидеть тот самый свет в конце тоннеля. Это должно было закончиться. – Почему они напали? – мой голос похож на визг. – Они живут по законам наемников – у них главное правило: воруй и забирай то, что плохо лежит. Глаза застилает плотная стена пыли, когда ноги пружинят от склизкой поверхности подвала. Запах сырости и гниения смешивался с незнакомым приторно-сладким ароматом, от которого глаза начинает разъедать слезами. Гид в мир странных, навеянных наркозом образов толкает меня, когда ноги подгибаются на очередном витиеватом пролете. Несколько метров. Шаг. Еще один. Нога утопает в яме, и я незамедлительно теряю равновесие. Моя неуклюжесть всегда была визитной карточкой, на которую охотно велись особо извращенные кадры в виде Белова. Боль хлыстом проходится по лицу, когда я проезжаю подбородком по скользкому днищу катакомб. Когда я пытаюсь привстать, Бельфагор уже оказывается рядом, выхватывая меня под руки. – Защитить я тебя не смогу, – орет он, толкая в спину чем-то шероховатым. – До ближайшего города мили три. Не останавливайся и беги, пока не упрешься в люк. Беги по тропе к трактиру. Он сует мне в руки какой-то сверток. – Отдашь это распорядителю. Ты его сразу узнаешь – седой, с шрамом во все лицо. Скажешь – долг уплачен, он все поймет. Позади нас раздается вой, который рябью отскакивает от стен. Кровь в жилах стынет на манер любого фильма ужасов. На волчий или собачий скулеж — это похоже мало. Больше напоминает будто по ржавому металлу прошлись не менее ржавым наконечником ножа. – В трактире ни с кем кроме распорядителя не говори. Сними комнату и жди моего хозяина. Он придет за тобой. Вой повторяется, но на этот раз помимо него слышны всхлипы воды под чьими-то массивными лапами. Проводник оглядывается опасливо, обнажая из холщового свертка поблескивающую сталь. Сердце трепыхается в груди, будто издеваясь, отсчитывая последние удары. Дважды за день. Умереть дважды за день это уже перебор. Слезы непроизвольно катятся по лицу, смывая остатки трезвости ума. – Представься Ведой, – он встряхивает меня за плечи. – Запомнила, смертная? Слышишь? Повтори! Остервенело встряхивает. Будто тряпичную куклу с отвисшими конечностями. Взгляд беспомощно утыкается в сверкающие алые рубины, что были у Бельфагора вместо глаз. Но повторить я не успеваю. Над головой пролетает полыхающий снаряд, а зеленый гид в последнюю секунду отталкивает меня в сторону. Замечаю, как стрела тонет в булькающей жиже, которая обтягивала ноги по щиколотку. Отлично, теперь стрелы. Дальше что? Драконы? Ответить на этот риторический вопрос не успеваю, выстрел повторяется. И я бегу. Бегу с препятствиями, как умею, проклиная свое решение пойти вместо легкой атлетики в школе на класс по фортепиано. И как эти клавишные могли спасти мне жизнь сейчас? В условиях поехавшей головы, которая с каждой минутой приносила все больше неприятностей? Приходится смаргивать слезы, которые лились теперь больше от страха, нежели от выедающего глаза запаха. Ноги проваливаются в жижу каждые несколько метров, заставляя оступаться и падать навзничь, но лучшей мотивацией для меня становятся вопли, раздающиеся за спиной. Вспоминаются слова Белова, когда тот в очередной раз вышел из районного полумарафона победителем: «если есть ради чего бежать – побежишь». Тогда я проиграла ему спор – минет во время онлайн-конференции совета директоров. Сейчас – проигрывала собственному разбушевавшемуся сознанию. У Белова хотя бы фантазия с очерком пошлости, а у меня? Что-то из психотерапевтического учебника, явно. Три мили. Представить, что такое три мили в пустом коллекторе, который наполнился лязганьем металла и чьим-то разрывающим глотку лаем, крайне сложно. Как и представить, что в такой ситуации вообще возможно не сойти с ума от страха окончательно. Бурый язык пламени задевает подол ситцевого платья, а затем я слышу знакомое шипение. Мат сливается с рокотом тоннелей, а руки неумело сбивают полыхающий огонек. Но оказалось, три мили — это не так уж много. Не в моей ситуации. Глаза натыкаются на тупик. Сперва, не найдя выхода, паника выскальзывает из груди отчаянным всхлипом. Руки шарят в полутьме натыкаясь только на холодные, липкие стены коллектора, не находя своего спасительного рычага. Но потом глаза натыкаются на хлипкие, рваные просветы меж брусочных складок. Дверь. Пальцы лишаются наращенных ногтей в долги секунды, а отрезвляюще холодная боль ударяет по конечностям. Но дверь есть дверь. А у любой двери есть ручка. Хотя бы в этом логика меня не покинула. Глаза вспыхивают мириадами звезд, когда деревянное препятствие, наконец, поддается. Свет обжигает роговицу, а вместе с тем легкие опаляет свежесть кислорода. Чистый, в сравнении с подвальной вонью, будто вдыхаешь вместо воздуха чистый ментол. Ноги наобум шагают через преграду, опускаясь на каменистые выступы. Вой повторяется из глубин подвала. Почти ничего не видя, я захлопываю крышку коллектора, растирая онемевшие веки. Нужно бежать. Нужно двигаться вперед. Так сказал… Бельфагор? Сердце ухает в груди настороженно. Я поспешно оборачиваюсь к своему спасительному выходу. Даже в своей фантасмагории, воссозданной в глубинах подсознания, я оставалась «хорошим человеком» на двоечку с плюсом. Он остался. А я сбежала. Как менеджер отдела продаж я должна просчитывать все риски, заранее прописывать стратегию и уделять особое внимание деталям, написанным мелким, надстрочным почерком в документах. Только в этот раз риски были просчитаны только для меня. Алые глаза сопровождающего полыхнули в воспоминаниях оставленным именем: Веда. Каменистая, щербатая тропа усыпана гравием. Она укатывается куда-то под гору, в густой шевелюре листвы. Палящее солнце путается в ветвях деревьях, тропинка вымощена камнями и мелкими сколами булыжников – местность напоминает обычную городскую лесопосадку, если бы не потухшие факелы, установленные вдоль тропы. На этот раз бег никто не останавливает, а ноги с радостью отскакивают от твердой поверхности. Плотный строй леса не позволяет мне разглядеть ровным счетом ничего, кроме изумрудной поверхности чащи. Только через десяток метров замечаю густой дымок, вившийся над макушками деревьев. И тогда адреналин отступает. По телу расходится волна боли. От макушки до пят, она окутывает меня в свой саван, заставляя громко закашляться. Теперь опекает и подбородок, на котором коркой продолжала налипать странная жижа. Невероятное усилие дается мне с трудом, но я все же двигаюсь дальше. Лес нехотя расступается, когда я замечаю кому, а точнее, чему принадлежат витиеватые разводы дыма. Покосившийся дом с моховой крышей сложно назвать трактиром, но все же выглядел он куда лучше многих аутентичных заведений в столице. Отмечаю про себя этот факт, чтобы по возвращению из сновидений реализовать проект сети франшиз на манер данной корчмы. Неожиданно дверь лачуги открывается и оттуда в буквальном смысле вылетает неопознанный субъект, сопровождаемый благим матом. Машинально покрываю голову капюшоном, который неведомо зачем пришили к холщовой накидке. Пульс стучит в висках битым стеклом, когда с каждым шагом косая пивнушка становилась все ближе. Глаза с трудом различают в посетителе трактира человеческую особь. Помимо проблем с определением расы, возникала проблема алкогольного опьянения – нечто ползло в сторону трактира с неистовым рвением, желая видимо вернуться в ряды завсегдатаев. Когда я прохожу мимо, замечаю клыкастую пасть, отчего в животе начинает недовольно сжиматься желудок. Постоялец бросает на меня недовольный взгляд и расплывается в пугающей улыбке. Так себе вечеринка хипстеров, если честно. – Куда спешишь, красавица? В трактире ни с кем, кроме распорядителя, не говори – вспыхивает в голове надрывный крик Бельфагора. – Сколько стоит вечер с таким дарованием, как ты? – голос звучит сладострастно, только вот рубины глаз сверкнули совершенно не ободряюще. Даже в пьяном состоянии, постоялец приподнимается на локтях, собираясь продолжить наше знакомство. И понимая, что в мире подсознания правила совершенно иные, я делаю поспешный шаг в сторону шатающейся на одной петле двери трактира. Свежий, ментоловый кислород сменяет запах затхлого алкоголя. В шатком домишке немноголюдно, и назвать это трактиром с таким набором постояльцев очень сложно. Лица некоторых прикрыты плотной тканью, другие же стеснялись собственных лиц меньше. Еще один клыкастый друг сидит поодаль, но как только дверь за мной захлопывается, жадно втягивает носом кислород. Вампир? Вурдалак? Кто там еще привидится моей больной головушке. Перевожу взгляд за соседний столик и удивляюсь, как получается подавить крик. Вместо человеческой головы у очередного постояльца – бычья морда, которую он обдавал пеной из деревянного кубка. Так и запишем, бычья голова, Туманова. Психолог будет рад услышать, как много интересного можно увидеть, если перестать принимать антидепрессанты. – Че стоишь, мелкая? – стены кабака наполняются звериным рыком. Теперь-то все точно обращают внимание на меня. Неосознанно натягиваю капюшон до носа. Глаза нашаривают пугающе худого, будто иссушенного, старика, сидящего в отдалении общего пира. Он восседает на высоком стуле, поддерживая жилистую голову одной рукой, другой же опираясь на подставку из кучи книг. Глаза у него впали, а лицо рассекает огромный розовеющий шрам, который разделял щеку на две неравные, рваные части. И у этого дедули генеральский голосок? Будто завидев во мне нотки сомнения, дедок выдает: – Ты заночуешь с вурдалаком, если не пошевелишь своей задницей. И я семеню к его самодельному книжному столу, огибая постояльцев. – От кого? – Я… Лицо искажает гримаса отвращения. – Да так я и понял, – он скользит взглядом по окружающим, – за человека нынче сколько дают, Лорес? – Минимум тысячу, – отзывается поникший человекобык. Старикан ухмыляется, умащиваясь на своем троне. – Так что? Есть у тебя тысяча королевских злот, дорогуша? Дыхание спирает все больше, словно воздух становился непроходимым в помещении. Главное играть по правила, верно? До боли прикусываю внутреннюю сторону щеки, стараясь унять волнение. Ничего хуже со мной все равно не произойдет. Набираю побольше воздуха в легкие. – Меня зовут Веда, – выпаливаю я на одном дыхании, – долг уплачен. Свиток ложится на самодельный стол старикана. Тот недоверчиво скалится, а после выхватывает нож и раздвигает тканевые складки. Глаза бегают в попытке выловить зеленоглазое чудовище, которое продолжало казаться более милым представителем этого мира, чем все сидящие в этом зале вместе взятые. – Он издевается, – хрипит старик, недовольно выуживая содержимое свертка. – Здесь и на одну ночь не хватит, хренов карлик! В таверне повисает гробовая тишина, расходящаяся эхом голоса старика. Мурашки сбегают по телу к самым пяткам. Голова готова вот-вот лопнуть. Чувствую, как скошенная страхом и адреналином истерика начинает восставать из пепла дрожащими коленями. Золотые монеты просыпаются сквозь его ладони прямо на пол, но вместо звяканья металла о деревянный настил слышу только недовольное улюлюканье деда. Монеты же исчезают прямо в воздухе в серебрящейся дымке. Смаргиваю увиденное, прежде чем он швыряет в меня лоскутным свертком. Машинально ловлю его на лету. Пальцы натыкаются на что-то твердое округлой формы. – Иди за мной, Веда, – бросает он, вставая со своего трона. Под нами хрипит дубовый пол, когда мы поднимаемся на второй этаж таверны, оставляя позади недоумевающие взгляды посетителей. К тому моменту сердце окончательно успокаивается, просто не выдерживая постоянной адреналиновой гонки. Серые коридоры встречают нас безучастным, холодным молчанием, прерываемым редким храпом одной из постоялых комнат. По мере того, как старик приближается к концу коридора, рядом с ним загорались рыжие огарки свечей. Неплохо бы еще и в церковь сходить. Сразу после психолога. – Ты вторая смертная, ступившая на земли Бельгарда. И уже вторая, которую вытаскивает карлик и его компания. Совпадение? Не думаю, – в ответ только согласно, нечленораздельно мычу. – Та была покрасивее, что ли…– задумчиво бросает старик, оглядывая меня с ног до головы. – Больно ты трухлявая. – Спасибо, – цежу я. Это явно про проблемную с подросткового возраста самооценку. Привет тебе, товарищ Фрейд. – Эта тоже ничего, – отзывается темнота. Старик замирает, а я с удивлением перевожу взгляд на своего провожатого. – Какого хрена…– только продолжить он не успевает. Вместо оскала на его лицо опускается вуаль ужаса. Глаза, прежде глядевшие через щелку ненависти, расширяются в ужасе, обнажая желтые глазницы. Рот перекашивает невысвобожденный крик. Огарки свечи больше не загораются. Он глядит в пустоту, а пустота глядит на него. Наркотические сны отзывались во мне повышенным чувством страха. Тревожность. Еще один явный признак шизофрении. – Сир, я не знал, что вы заглянули к нам, – он поспешно кланяется в никуда, опуская голову и не поднимая глаз. – Давно ли вы у нас? – Пару часов как, – темнота отзывается приятным ароматом луговых трав. – Смотрю у тебя новые посетители… На этот раз обращение явно ко мне. По телу проходит волна предвкушения. От чего бы только? Глаза пытаются найти очертания бычьей головы, зубастой пасти или зеленой кожи, но темень остается непроглядным смогом в глубине коридора. Опасно, но почему-то слишком интересно. Притягательно, изнуряюще интересно. – Это Веда – моя племянница, она прибыла к нам из Алгара. Погостить на пару дней, – складная ложь растворяется в замерзшем помещении. – Некуда было пристроить в гавани… – В твоей записной книжке тысяча королевских злот. Оставь нас до утра и никого не впускай. Шаркающий голос деда запинается на полуслове. Приказ, отданный беспрекословным тоном, с которым не мог спорить даже он сам – всепоглощающий трепет, что написан на его лице, говорит за хозяина таверны лучше него самого. Он отступает в свет, туда, где огарки свечи продолжали пылать ярко-алым маяком. Хочется схватить его за руку. Потянуть на себя. Умолять о помощи. Только старик оборачивается и уходит в обратном направлении, остервенело шаркая ногами, будто боясь тишины. Холод пробегается по спине, когда он скрывается за поворотом, а с Тьмой я остаюсь один на один. Глаза продолжают ощупывать закоулки чернеющей части коридора. – Как тебя зовут? – голос звенит фарфором. – Мне нельзя говорить…– и тут я осекаюсь. Правило нарушено. Обратно дороги нет. Только взгляну на него разочек, и сразу юркну в свободный номер. Звучит легкий, гортанный смех. Он будто касается моих щек опаляющим жаром. – Мне ты можешь верить. Он выходит на свет. Но лучше бы оставался в тени. Чертовы скулы, о которые можно порезать палец. Кожа мраморного оттенка аристократических кровей. Тонкие, изогнутые в ухмылке губы. Глаза, словно искрящиеся во тьме. Там, где он чувствовал себя комфортно и куда заманивал, словно к себе домой. Они цвета майского меда, разливающегося тугой, янтарной струей. Внутри зарождается странное, обуревающее чувство, рвущееся наружу прерывистым дыханием. Так бывало, когда Белов закрывал нас в кабинете до поздней ночи. Усердно поработать – так он называл это. Когда в скважине проворачивался замок, а между нами оставалось меньше десяти шагов, которые он отсчитывал, лишая себя привычного вида строгого шефа – на пол летел галстук, за ним пиджак, после, в долгой череде пуговиц, сдавалась и рубашка. Только сейчас это было сильнее. Будто смотришь в жерло вулкана, желая дотронуться до бурлящей лавы рукой. Вздох срывается непроизвольно. – Ульяна, – тихо, заворожённо. Улыбка снова заставляет меня врасплох. – Как ты здесь оказалась, Ульяна? Рука касается моей щеки, отчего разряды расходятся по всему телу. Желание тугим узлом сворачивается внизу живота, заставляя пульс выписывать кульбиты. От него веяло теплом, луговым нагретым воздухом. – Я не знаю… очнулась в сторожке… – горло пересыхает, когда его большой палец выписывает дуги по моим губам. – Продолжай. Непоколебимо. Жестко. – Их было трое. Один… человек? – сомневаясь, будто боясь разочаровать, спрашиваю я. – Как его звали? – в глазах сверкнула ярость или мне только показалось? – Вспомни, как его звали? – Я не помню… Золотистые глаза становятся абсолютно черными в мгновение ока. Рука ложится на мою шею во властном, резком движении. Губы озаряет оскал. Желание от этих движений становится только сильнее. Лава растекается по рукам, которые пытаются высвободиться из его стальной хватки. – Ты расстраиваешь меня, Ульяна. Думаю, мы готовы познакомиться ближе? Его рука скользит от талии к бедру, покрывая кожу разбегающимися по телу мурашками. Машинально подаюсь навстречу рукам, словно требуя ласки прямо здесь и сейчас. И снова этот смех. Хмельные образы коридора плывут перед глазами плеядой акварельных разводов. Лицо нового знакомого, серые стены, пляшущие огарки свечей. Из всего этого многообразия хаоса единственно верным становится только едкое чувство желания, которое словно яд сочилось под кожей. – Такая мягкая, – выдыхает он в мое ухо, задевая мочку. Он выпускает меня из кокона рук только для того, чтобы с хрустом разделаться с подолом ситцевого платья. Ликование высвобождается из груди тихим стоном, уплывающим в его губы. Поцелуй ничем не отличается от поцелуя Белова. Рваный. Грубый. С нотками садизма и животного желания. Влажный язык незнакомца проникает в рот по-хозяйски, аннексируя все мысли, которые роились в голове до и после этого движения. Касания разрывают остатки платья, которое остается на мне рваными лоскутами. Тесно в этих руках, до хруста в челюсти. Обтягивающая накидка Тьмы оказывается на полу, обнажая легкую рубашку, расстегнутую почти до середины торса. Сломанные ногти сами касаются оголенной части тела незнакомца. Отголосками осознанности приходит мысль о том, как ужасно я могла выглядеть после событий этого дня. Но Тьма все смывает, освобождая от пут странных сновидений. Разрывая беспрерывно грубую череду событий на до и после встречи с ним. Он отрывается от меня, чтобы обдать оценивающим взглядом, под которым хотелось дрожать. Дрожать и таять, словно восковой свечи под тлеющим огнем. То, что он увидел – ему понравилось явно. Тьма облизывает и без того влажные губы. – Повернись, – грубо, резко. Тон, с которым нельзя спорить. И мысль, которая озаряет сознание – сейчас он войдет в меня. Послушно разворачиваюсь на пятках, припадая к холодной кладке таверны. Завороженно прислушиваюсь к каждым движениям, которые проглатывает едва освещенный коридор. Глаза закрываются сами, отдаваясь ощущениям. Его дыхание прерывистое, в такт моему. Руки нетерпеливо задирают остатки платья, оголяя кожу. Разряд проносится по телу, словно вихрь. Завороженно. Выжидающе. Порывисто. Над ухом проносится задорный свист, а потом все краски и миражи исчезают. Как и руки незнакомца. Голова начинает приходить в адекватное состояние запоздало. Сперва на глаза попадается огарок свечи. За ним серая кладка и оборванные куски платья, валяющиеся у самых ног. Затем глаза задевают Тьму, и я отрешенно отшатываюсь в сторону. – Братец, сколько можно обламывать мне секс? – он неторопливо застегивает пуговицы на брюках, поглядывая вглубь коридора. Следую его взгляду, и голова окончательно теряет рассудок. Разводы на лице теперь обозначались намного ярче в свете огней. Свой ножик он сменил на ножи, которыми игрался словно предупреждая – в случае чего следующий свист промахом не окажется. Если он вообще промахивался. На его фоне Тьма казался меньших размеров, несмотря на свою внушительную физическую подготовку. Глаза смаргивают образ нового постояльца в попытках осознать происходящее. Обломать секс? К лицу подступает краска. И это не стыд. Это ненависть. Не знаю, как уж действуют правила сего мира, но соблазнять женщин в трущобах старой пивнушки явно законом не приветствовалось. Рука замахивается для удара, но вовремя оказывается в цепком захвате. Думаю, что это Тень, но, когда взгляд утыкается на обидчика, понимаю, что рядом оказался тот самый полунедочеловек из сторожки. Лицо усыпано короткими черными линиями, которые создавали причудливый узор от висков незнакомца, спускаясь ниже к ключицам, и прячась под складками темной накидки. Он надменно оглядывает меня с ног до головы, а затем переводит взгляд на Тьму. – На твоем месте я бы застегнул ширинку и сваливал, пока Королевская охрана не бросила тебя в казематы. Тьма ухмыляется в ответ. И я замечаю какую-то странную, почти диковинную схожесть между ними. Он назвал крепыша – братом? Мозг продолжает вариться в густом тумане иллюзии. – Это уже не имеет никакого значения. Времени у тебя не так много, – он поправляет накидку, которая вновь оказалась на его плечах. – Он вырвался на свободу. И сейчас идет по наши души, братец. В следующее мгновение серая накидка закутывает незнакомца в кокон, словно стирая его из пространства. Яркая вспышка. Запах серы. Ощущение полного разочарования и стыда вперемешку. Это все, что оставляет по себе Тьма. – Позер, – выплевывает темноволосый, а потом, нарочито высокомерно бросает мне накидку под ноги: – Накинь. Не так уж ты хорошо выглядишь, чтоб светить телесами. Видимо, здесь мало слышали о вежливости. Принимаюсь кутаться в складки еще теплой ткани. – Кто это был? – Мой брат – Леон, – он хмурится. – Видно вы, люди, не особо-то сообразительные. Бросаться на первого же встречного инкуба… Оправдаю тебя только тем, что сопротивляться барону этих пресмыкающихся тварей все-таки сложнее. Он выуживает из кармана флягу и протягивает мне. Вспоминаю историю Алисы, которая пила все подряд, и озадаченно мотаю головой. – Пей, это обычный эль, – собеседник резко вручает бутыль, не расшаркиваясь со мной. – Это все еще не худшее, что с тобой случилось за сегодня. Многозначительный взгляд на разорванное платье. Какой там жест означает в здешних условиях – иди-ка ты нахер? – Джафар, – он протягивает огромную ладонь, которая буквально топит мою ладонь в своей. – Времени у нас мало, так что будь любезна не размениваться на охи и ахи. Любовь к зверушкам – это к Арису. Возиться с тобой мне не упало. Ясно? Понятно, комплекс нарцисса. С этим даже я не справилась бы. Многозначительно киваю, поправляя накидку. Прежде чем мы двинемся по коридору, я рассмотрю витиеватые рисунки на его спине, которые не скрывала легкая рубашка. Словно следы от раскаленного металла, по всей видимости, они покрывали большую часть тела спасителя. В этот момент до меня доходит, что, несмотря на «так себе последствия спасения», он появился до того, как я успела отдаться первому встречному. В голове оставляю напоминание: узнать, кто такие инкубы. Где-то рядом маячат вопросы о том, кто вырвался на свободу; почему за стариком зажигались свечи; откуда взялся человекобык; какие еще наемники? Но обо всем понемногу. – Спасибо, что помог, – сбивчиво получается. Спина не удостаивает меня и взгляда. Немного вздрагивает. Потом добавляет: – И что в вас, людях, только находят… Сомнения, что наркоз должен был прекратить свои действия уже давно, начинают уверенно дробить мозг на правду и вымысел.