Он попробовал другой способ жить и понял, что он ему не подходит. Наташа Полли
Рину казалось, что он всегда знал, что брата убили, что он не мог просто так пропасть в итальянских Альпах. Теперь, когда ему предложили ценой поединка на Ано выкупить имя виновного — эта идея показалась логичной, убедительной. Рин положил шарф на колени, ткнул в телефоне иконку Гугла, набил «фестиваль конца лета», «Ано», «Скромные». Подумал и добавил «нонконформистская наука», «фантазирование реальности» и еще с десяток понятий, которые пришли ему на ум. Первые три часа вываливалась редкостная ерунда в виде отсылок к экстравагантным культам вроде «Братьев Потопа» или Церкви Христа Симбиота. Время от времени он наталкивался на ультраортодоксальные течения типа «Нетурей карто», но не сдавался. Внутреннее напряжение натягивало какие-то маленькие тайные мышцы, и при каждом касании экрана в кончиках его пальцев пульсировала решительность, которая в конце концов окупилась, — он нашел «Скромных». С экрана на него смотрели двое веселых молодых парней. У одного были тонкие протестантские губы, а нос пребывал словно в зачатке. На переносице другого явно произошел Большой Взрыв, разметавший целые галактики веснушек по всем искривленным поверхностям лица. Дышащие, которых он должен победить. Дышащие, к которым он, Рин, — слабак, трус и заика, — должен будет присоединиться, чтобы узнать, кто убил его брата. Рину стало чертовски страшно. Он вынул и еще раз перечитал послание. Победить «Скромных» на фестивале конца лета… Как? Это немыслимо. «Немыслимо», — повторил Рин и почти возненавидел себя. В животе заурчало, Рин взглянул на часы — уже девять вечера, а в холодильнике мышь повесилась; закрыл фотографию, распрямил ногу, на которой сидел — под кожей и в мышцах забегали мурашки. Набросив куртку, прошлепал по лужицам желтого фонарного света до ближайшего Сoop, у входа поздоровался со здоровенным мужиком с обритой головой, выпирающими мышцами и колючим взглядом, которого последнее время часто встречал в окрестностях. Вернувшись, открыл чипсы и колу, снова углубился в интернет-пространство. Так и заснул с телефоном в руках. Ночью на него обрушился бурный и бессвязный поток образов и страхов, который вряд ли заслуживал названия сна. Он видел белый лист бумаги, гнутый-перегнутый, со следами чужих ногтей и сальных пальцев, с узелками плотно спрессованных волокон. Он снова и опять разворачивался перед глазами, заставляя холодеть и ежиться. Шелестели перегибы, пустая страница становилась объемной, а в уши песочными часами ссыпался голос Сэмюэля: «Отомсти за меня, Рин…» Проснувшись, Рин понял, что ему нужно делать, и вспомнил имя. Сэм иногда упоминал Тобиаса Форсайта — своего партнера по Дыханию. Может быть, поискать его в сети? Вдруг в память о Сэме он поможет? Рин открыл несколько егерских и полицейских сайтов. Проверил список имен погибших под лавиной. Форсайта там не было. Рин плотно зажмурился, затаил дыхание и замотал головой, стараясь отогнать панику. Взвесил свои шансы, прикинул возможность заполучить Тобиаса в пару на один раз, изучил ее, как в детстве изучал непонятные штуковины, найденные на пляже. «Пока не доказано обратное, буду считать, что он мне поможет», — подумал он и снова погрузился в Гугл-до — в отличие от Ано этим боевым искусством он владел прекрасно. Поиски продвигались продуктивно. Но нашел он не Тобиаса. Ривайена Форсайта. Директор частной школы. Отец? Вероятность того, что с ним не станут разговаривать, была чудовищно огромной. Рин поколебался секунду, глубоко засунул руку в карман, нащупал шелковый платок, в который было завернуто оригами, понял, что слишком устал и слишком полон горя, чтобы отступать. Не давая себе времени передумать, набрал первый из трех телефонных номеров, указанных в онлайн-справочнике. Холодный суровый голос где-то далеко сказал с придыханием: — Алло. Первая гласная этого «алло» стрелой просвистела мимо уха и раскрошила штукатурку на потолке, вторая схватила Рина за горло, будто марионетку, не давая сбросить звонок. Рин начал быстро сглатывать, борясь с собственным ртом и изгоняя из него заикание: — Простите, что беспокою… — и Рин представился, рассказал про Сэма, сказал, что хочет пообщаться со всеми, кто знал брата близко. Набрал в легкие воздуха, чтобы наплести еще что-нибудь, но мужчина на том конце телефонной линии ответил: — Вряд ли я могу вам чем-нибудь помочь… Ринсвальд. У меня есть только старый адрес. Тобиас там не появляется с Нового года. В институте он взял академический отпуск. Мобильный номер, который у меня был, — заблокирован. Если вам повезет с ним пообщаться — перезвоните мне. Буду благодарен. Рин кивнул, забыв, что разговаривает по телефону, потом опомнился, сказал: «Х-хорошо». Спросил, старательно выстраивая звуки: — А в каком институте он учится? Записал название, попрощался, до утра шарился в сети, выуживая информацию о студенте Тобиасе Форсайте. Прыгая с вкладки на вкладку, нашел адрес и прилагающийся к нему телефон — есть! — по которому руководитель дипломного проекта отправлял правки, приглашения на выставки и какую-то коммерческую мелочевку. Раздумывая, уместно ли звонить в такую рань, засунул в рот последнюю чупсину, и тут энергия, необходимая для телефонного звонка и разговора с незнакомым человеком, вдруг покинула его. «Завтра напишу письмо», — решил Рин. Но когда наступило «завтра», айфон разбудил его первыми тактами Life in black. Лечащий врач матери устало пожелал доброго утра, заверил, что состояние Мэри стабилизировалось, период обострения прошел и Рин может забрать ее домой, скажем, через два дня — в четверг. Рин словно вернулся с облаков на землю: вокруг валялись пустые упаковки, полы он не помнил когда пылесосил. В квартире царил запах нестираного белья, переполненного мусорного ведра и забытого на столе сыра. Со всем этим нужно было срочно что-то делать. До обеда Рин проторчал в очередях, получая пособие, оплачивая свет, газ, интернет… После двух часов был занят мытьем и заполнением холодильника. К вечеру он так устал, что само желание написать письмо заглохло, как сигнал связи на горной дороге. Рин собрался с мыслями и с силой воли только к концу недели, когда Мэри благополучно вернулась домой в приподнятом настроении. Бросил письмо в почтовый ящик, терпеливо ждал ответа, но за полмесяца тот так и не пришел. Письмо кануло в Лету, и Рин было опустил руки, но потом снова разгладил оригами, снова прочитал холодные как ножи строчки, снова сжал шарф. Из шелка ему в руку словно перетекло немного силы и несколько идей о том, что же делать дальше. Рин начал применять принцип оригами для глифов: складывал несколько незатейливых коротких слов в образ, развертывал образ, как бумажный лист, в Непространстве. Сначала образы рвались, как плохая бумага, но к концу весны Рин научился избегать разрушений, хотя все равно, начиная Дышать, каждый раз боялся того, что может вылезти из него на свет. В мае почтовый ящик одарил его рекламными проспектами и конвертом с французским штемпелем на длинном ряду красных Марианн. Рин было решил, что это Тобиас прислал ему ответ. Но в конверте оказалось уведомление о завершении процесса идентификации извлеченных из-под камней тел и дате кремации. Рин решил ехать. Один. Мать была слишком слаба после всех закачанных в нее лекарств и оставалась не вполне вменяемой: совала в соковыжималку апельсины прямо с кожурой, лила в хлопья эту горькую бурду вместо молока и, похоже, временами забывала о том, что Сэм погиб, заговаривалась, рассказывала, что он звонил ей в начале недели, что просил переехать: — Он нас ждет там, Рин, в доме. Мне надо к нему! Рин рассудил, что в таком состоянии матери лучше оставаться с соцработником в Римини. — Мама, давай я сначала съезжу и все подготовлю, а потом перевезу тебя? Хорошо? Снял немного денег со счета, посмотрел, как лучше добраться до Ниццы зайцем на пригородных электричках, взял ключи от отцовского дома, рюкзак и в час дня отправился пешком на вокзал. Перескакивая с одной пригородной электрички на другую, он пересек границу, французский «Интерситэ» доставил его до крематория ровно за час до начала церемонии.***
Гроб был закрытым, так что попрощаться Рину толком и не пришлось. Он постоял рядом, поблагодарил незнакомца, который назвался представителем института Ано, за то, что институт взял на себя все организационные хлопоты. Кивнул служащему, чтобы тот начинал церемонию. Вошел священник, с ним какие-то люди, которые не произносили речей, а только стискивали руки, словно пытались сдержаться. Рин забился в угол, где свет из высоких окон не падал на него напрямую, отгородился от всех. Пока священник говорил о семейном горе как о семейном проклятье, Рин смотрел на голубые, желтые и зеленые квадраты витражей и не мог отделаться от ощущения, что стеклянный хруст зеркал, запертых в Римини, преследует его и тут. Через два часа после кремации Рину выдали еще теплую урну. Принимая ее, он тяжело и громко вздохнул. Вздох — непроизвольный, как кашель, — вырвался еще раз, и снова; вместе с ним по телу прошла легкая дрожь, но Рин сумел сдержать слезы. Через обертки от еды, обрывки газет и комки жвачек Рин добрел в обнимку с погребальной урной, которая не влезла в рюкзак, до автобусной остановки; 42-й автобус пришел почти сразу, Рин устроился у окна, расслабил руки и только тогда заметил, что неровная керамика до боли натерла ему правую ладонь. Дорога большую часть пути шла вдоль моря, автобус плыл как корабль на уровне крыш, миновал предместья, вместе с потоком автомобилей втиснулся в узкое кольцо-желоб, очерченное ремонтными работами, после него начался город. Рин смотрел на названия улиц, сверялся с гугл-картой в телефоне, сидел как на иголках, боясь пропустить нужную остановку. Дом нашелся не сразу. Рин подобрал ключ, чтобы открыть калитку гаражных ворот, через двор, почти ничего не видя и загибаясь от усталости, доковылял до парадной двери; когда начал возиться с ключами, в кармане завибрировало. С минуту поколебавшись, Рин поставил урну у порога, выудил айфон: — Мама, ты немножко не вовремя, я тебе перезвоню через пять минут. — Ринсвальд? — голос в телефоне был довольно высокий, но явно мужской. — Добрый день. Соболезную вашей потере. Меня зовут Лагос, я директор Института Дыхания на Ано. Много лет работал под началом вашего отца, потом вел с вашим братом несколько совместных проектов. Такая потеря. В первую очередь для вас. Но и для нас, для меня лично. Гийоты — очень таланливая семья. Думаю, вы не исключение. Понимаю, сейчас время траура, вам не до мирских проблем. Но… может быть… вы не были бы против встретиться, Ринсвальд? Через недельку? Или когда захотите… Мы могли бы предложить вам сотрудничество, как в свое время Сэмюэлю… Рин молчал и чувствовал себя неуютно. С одной стороны, слова этого человека звучали совершенно искренне, с другой же складывалось ощущение, что все сказанное — это часть какой-то игры, в которой Рина куда-то подталкивают, куда он идти не должен. — Я… — на секунду Рин задумался. Что он теряет от этого разговора? Что ставит на карту? Обрывочные умения Ано и записку? А отказавшись от общения, он мог потерять свой последний шанс попасть на фестиваль. — Я… хотел бы попробовать свои силы в Ано. На фестивале конца лета. — Боже! Конечно. Никаких проблем. Я внесу ваше имя… В индивидуальных состязаниях или в парных? — В парных… только… только я пока не определился с партнером… — Ничего, у вас еще три месяца впереди, дадите мне знать?.. И я вам очень советую разыскать Тобиаса Форсайта… Он этакий берсерк Ано. Ваш брат опробовал на нем одностороннюю стигму. При случае Тобиас вам обязательно расскажет. Запишите мой прямой номер, Ринсвальд. И не стесняйтесь обращаться. Рин занес номер в память айфона и задумался. Звонивший ему в разговоре делал паузы. Много пауз, и у Рина создалось впечатление, что эти паузы что-то укрывают своим молчанием. Рину стало как-то не по себе и совсем не захотелось искать Тобиаса. Все еще в плену этой мысли, Рин подхватил урну, положил руку на дверную ручку и испытал такое чувство, будто помнит этот дом, будто ушел из него лишь несколько дней назад, или несколько ночей назад. Да, именно ночей, когда ему снились странные сны про окна, шаги снаружи и голос, который звал Сэма. Рин проскользнул в отцовский дом и физически ощутил отсутствие в нем людей, поежился от холода, чихнул от потревоженной пыли; он так вымотался, что почти перестал соображать, прошелся по кухне как зомби, нашел переключатель отопления, запустил обогрев, поднялся по лестнице, толкнул дверь в первую попавшуюся комнату с кроватью, забрался под одеяло вместе с погребальной урной, поплотнее укутался, уговорил себя, что позвонит матери утром, и легко соскользнул в сон, согреваемый дешевым фарфоровым горшком, в котором еще не остыл прах брата.***
В какой-то унылый и темный момент на излете ночи Тобиас возвращался к Лу. Шел сквозь туман, в котором были перемешаны тишина и предвосхищение утра. Шаги гулко звучали по мраморным плитам тротуара. Дом встретил Тоби глазницами окон и перезвоном стекол: «сэм-сэм-сэм». Через них на Тобиаса глянула темнота, обдала леденящим порывом ветра. Он вздрогнул и выпутался из завихрений сна. Моргнул и увидел окно в спальне Лу, открытое настежь; из кухни слабо тянуло подгоревшим. Тобиас размял затекшую шею, собрал разбросанные с вечера по полу вещи. Пошел на запах. Его день уже третий месяц подряд начинался с угольков в сливочном масле с привкусом хлеба, с поцелуя Лу и с вопроса: «Опять снился кошмар?» Тобиас молча запил вопрос кофе. Подумал: «Кошмар. Да, снился. Снова. Резкий, короткий, безжалостный. Но кошмар не так страшен, как ломка по Сэму». — Не молчи, — попросила Лу, а Тобиасу совсем не хотелось говорить. Ему нравилось, что между ним и Лу — тишина, взгляды и секс, который всегда приятен, как продолжение тишины и взглядов. — Что тебе снилось на этот раз? Он не ответил, но жадно провел рукой по ее бедрам. Они у нее были узкие, без капли жира. Лу уселась к нему на колени. Стянула футболку, чтобы он мог видеть каждое движение мышц. Сексуальный завтрак плавно перетек в день. Лу отправилась на лекции по дизайну и архитектуре, а Тобиас принялся воплощать сон в цвете и форме. Когда тяжелый желто-оранжевый шар солнца начал свое падение за горизонт, он отправился в порт. В пути разбавил тишину подкастами. Ему было все равно, про что они и на каком языке, — главное, чтобы они заполняли образовавшуюся после гибели Сэма пустоту. Пока из телефонного приложения через наушники в мозг вливались звуки, Тобиас добрел до конца пирса, сел и смотрел, как небо становится похожим на пышный хвост павлина, а потом постепенно выгорает. Если не шел дождь, Тобиас приходил на пирс каждый вечер, как наркоман, чтобы почувствовать спиной ветер, заглушить шум внешнего мира и внутреннего горя. Под бормотание подкастов какая-то часть Тоби хотела вернуть Сэма. Другая его часть не хотела ничего, кроме уверенности в завтрашним дне, которую дарила жизнь с Лу. С ней было легко, потому что от воспоминаний о ее теле не душила безнадега, потому что за секс с ней или отсутствие такового он не чувствовал вины. С Лу он жил вне коннекта, так, как людям и положено жить. Телефон в руке завибрировал. Это была Лу: — Сегодня премьера «Дюны». Взяла билеты. Заехать за тобой? Куда? В порт? После фильма они конечно напились. Тоби провел пальцами по упругой коже Лу, она изобразила широкую улыбку: — Расскажи. Про свой. Первый. Поцелуй. Тоби фыркнул — как же давно это было! Ну что за глупости. Но захотелось сделать Лу приятное, и он наморщил лоб, вспоминая. Не заметил, как соскользнул в Дыхание, и в ушах зазвенело. Он как наяву вдохнул приятный мятный запах изо рта Ривайена, сощурился от блеска стекол его очков, снова почувствовал его напряженные тонкие губы, его горячий язык, ощупывающий его десны, прокладывающий путь глубже. От воспоминаний начало мутить, и Тоби прогнал непрошеного гостя из своей головы, болезненно поморщился, как будто его вскрыли. — Тобиас? Что-то не так? Он попытался улыбнуться, но Лу уже разразилась рассказом про мудака-американца, с которым познакомилась в старшей школе. «Он был безобидный, но зубы у него были как у кролика. Пока он сновал языком у меня во рту, думала, что если ему придет в голову поцеловать ниже, его зубы будут давить мне на клитор». Лу многозначительно вздохнула. — Господи, Лу, ты меня соблазняешь? — только и смог сказать на это Тоби. — Ты очень проницательный мальчик, — Лу заразительно засмеялась, Тоби потянул ее за волосы на себя, заставляя открыть шею. Лу постриглась, волосы теперь у нее были коротковаты, но держать их в кулаке было очень приятно. Если закрыть глаза, то можно было по-прежнему представлять, что это Сэм.***
В какой-то унылый и темный момент на излете ночи Тобиас возвращался к Лу, ощущал на языке пыль, которую поднимали его шаги. Дом встретил Тоби глазницами окон и перезвоном стекол: «сэм-сэм-сэм». — Сэм! Глазницы окон блеснули зеркалами. Из зазеркалья на Тобиаса посмотрел подросток c темными, как лужицы кипящей смолы, глазами. — Кто ты? — Ответом была тишина. — Не молчи! — крикнул Тобиас и открыл глаза. — Опять приснился кошмар, — Лу поцеловала его в щеку. Как обычно. Затуманенный взгляд Тобиаса прояснился, но он все еще не мог вымолвить ни слова. — Не молчи! — Лу применила на нем одну из своих китайских штучек. Помассировала лоб, понажимала между бровями, за ушами, на макушке. И беспокойство, рожденное во сне, пропало. Тобиас послушно начал рассказывать. — Все легко объяснить, — успокоила его Лу. — Ты просто переживаешь. Много думаешь. Нелегко потерять близкого человека, нелегко жить столько в неизвестности. Когда даже могилы нет. Тобиас кивнул с благодарностью. С Лу все было просто. Лу не требовала от него много. Лу была сокровищем. В ней не было секретов, не было загадок. Благодаря Лу он в свои двадцать два не был один. На Лу можно было положиться и совершенно нельзя было обижаться. Тобиас сглотнул слюну с привкусом кошмара и поцеловал Лу. Они занялись утренним сексом. Лу, кончая, осела на его руках, расслабилась. Отяжелела. Попросила принести ей стакан воды… Вечером почти от порога крикнула: — Их нашли! Тобиас оторвал взгляд от проекта оформления ежегодного k-pop ивента в Центральном Пассаже и удивленно вскинул брови: — Ты про что? Лу протянула вечерку. Заметка была обведена красным: «…сметены лавиной порошкообразного снега в феврале этого года… Двигалась со скоростью двести километров в час, создавая за собой фатальный вакуум… Погибли почти моментально… После долгих и затратных поисков тела погребенных под лавиной альпинистов обнаружены…» Имена. В самом начале Сэмюэль Гийот, где-то в середине Никколо Стрателли. Соболезнования семьям и близким. Кремация назначена на… Тобиас опрокинул мольберт, вскакивая. Горло сдавило. Он снова почувствовал, как лавина высасывает из Сэма легкие. Родственники… Имя Ринсвальд всплыло в памяти. — Не дергайся, — подняла мольберт Лу. — Это через неделю. Видишь? Вот же дата. Но я бы не хотела, чтобы ты ходил. Тебе опять станет плохо. Не ходи! Он послушался, не пошел. Но легче не стало. Ни после нахождения тел, ни после кремации. Кошмары теперь снились по нескольку раз за ночь. Он просыпался в серых сумерках и смотрел в потолок. Однажды Лу тоже проснулась, закуталась в серые простыни раннего утра, потянула его на себя, раздвинула ноги. Тобиас почувствовал, как внутри она напряжена и горяча, как хочет его. Торопит. И Тобиас послушно ускорился, последний раз толкнулся в нее, она головой толкнулась в спинку кровати, кровать задела тумбочку, с тумбочки скатилась и глухо ударилась о деревянный пол сумочка. Из сумочки выпал конверт. Вскрытый. Привлек внимание. Откуда-то Тобиас понял, что письмо в конверте было адресовано ему, но что Лу его уже читала. Он вывернулся из ее объятий, дотянулся до конверта, вытряхнул и поднес к глазам листок линованной школьной бумаги: «Добрый день, Тобиас. Меня зовут Ринсвальд. Я брат Сэмюэля Гийота, с которым…» Строчки прыгали у Тобиаса перед глазами: «…нужно с вами срочно встретиться. Кажется, это был не несчастный случай… На фестивале Ано конца лета будет пара… мне сказали, что они знают, кто стоит за убийством Сэма. Прошу вас мне помочь… Если у вас не будет возможности приехать в Римини, то я могу приехать сам. Сэм оставил мне ключи…» Тобиас снова перечитал письмо. Посмотрел на Лу: — Когда ты собиралась мне сказать? Лу молчала и кусала губы. Тобиас спросил снова: — Когда у нас отношения, разве мы не должны делить друг с другом все, а не только тело? Это ведь были твои слова, помнишь? Лу перевернулась на бок и легла так, чтобы Тобиас мог видеть ее лицо и вину на нем: — Я хотела тебе его отдать. После фестиваля. Не хотела, чтобы твое дурацкое сверхъестественное опять ломало нашу жизнь. Ты же понимаешь, что тобой манипулируют. Даже с того света. По мере того как Лу говорила, голос ее становился все менее выразительным, тело ее теряло цвет и привлекательность прямо на глазах. Словно выгорало. Словно покрывалось патиной. Тобиас вдруг понял, что больше не может оставаться с ней рядом — ни в одной кровати, ни в одной комнате, которая вдруг показалась тесной и душной. Он пошарил рукой, постарался не звенеть ремнем, сунул ноги в штанины, а руки в рукава, подхватил кроссовки и босиком направился к выходу, услышал, как Лу выкрикнула ему вдогонку: — Тебе не надо его искать. Не надо! Брось. Чего тебе не хватает?.. «Дыхания на Ано», — про себя ответил ей Тобиас, обуваясь на пороге. А потом Лу услышала, как хлопнула дверь. — Черт, — вырвалось у нее почти непроизвольно. Она раздраженно покусала губу. — Черт. В начале их с Тоби отношений, когда все было так зыбко и проблематично, Лу думала, что он будет разрываться между двух любовей, к ней и к Сэму. К противостоянию с Сэмом она была готова. Но никак не ожидала, что теперь, после того как Сэм чередой трагических случайностей был вычеркнут из любовного уравнения, когда все стало так стабильно, ее вытолкнет из этой стабильности какое-то дурацкое письмо от мальчишки, которого Тобиас никогда в жизни не видел. «Нечестно, — эта мысль камнем встала у нее в горле. — Так нечестно». Лу очень захотелось выскочить за Тоби в серое утро, затащить обратно в дом, в кровать. Ощутить кожей его тепло. Но она не стала. Подумала: «В любом случае он знает, где меня найти, когда снова будет плохо».