Меняется любой, кто не мертв. Энн Леки
Лагос отдавал себе полный отчет в том, что худшего развития событий и представить было нельзя, и осознавал, каким опасным делает Сэма победа на фестивале конца лета. Но игры, в которые он начал играть, были не для тех, кто робкого десятка. Понимал, что если не додавить ситуацию, не заставить Сэмюэля Гийота передать разработки односторонней стигмы в институт, то Лагоса — да и сам институт в скором времени — оттеснят от кормушки новые школы и течения. Для экстренного совещания по изменению правил проведения дуэльных поединков он выбрал красный жилет и синий шейный платок с летящими белыми птицами. Платок элегантно выглядывал из расстегнутого ворота рубашки. Так же элегантно Лагос выдал выверенную официальную скорбь по погибшей «Магме». Сказал: — Наш фестиваль конца лета создан не для того, чтобы выяснять, какая школа преуспела за год на поприще Ано, а для того, чтобы через дуэли выразить наше уважение к соперникам, для создания традиций единства и взаимопонимания. В этом году эти традиции были попраны. Мы потеряли прекрасную пару. Это нам всем напомнило, что мы живем в опасном мире и с каждой минутой он становится все опаснее. А что может быть опаснее бесконтрольных усовершенствований Ано, основанных на малоизученных нейролингвистических связях, которые Сэмюэль Гийот называет односторонней стигмой? Лагос сделал длинную паузу, чтобы закрепить впечатление от сказанного. Остальное было делом техники и воображения. Перед представителями школ с правом голоса он пять или шесть раз прокрутил запись финального поединка, всверливая картинки в мозг, выстроил доводы в пользу запрета бесконтрольного использования практик Сэмюэля Гийота в силу их опасности для жизни и здоровья участников. Добавил, что опасное должно быть изучено со всей тщательностью. Ведь для этого и был основан институт дыхания на Ано и фонд! И если месье Гийот отказывается предоставлять данные о своих разработках, то нам следует научиться санкционировать такое упрямство. Закончил соответственно: — Предлагаю ввести мораторий на желание Сэмюэля Гийота и запретить «Неразлучникам» принимать участие во всех мероприятиях фонда до тех пор, пока материалы об односторонней стигме не будут переданы в распоряжение института и его структур безопасности. Решение было принято единогласно. Даже Ривайен голосовал «за».***
Лу проснулась в пустой постели. Сизый свет наступающего дня в другой комнате, холод и полный мочевой пузырь не дали ей заснуть снова. На ощупь она добралась до туалета, облегчилась; выйдя, споткнулась, ушибла большой палец и чуть не опрокинула сложенные тут же у стены подрамники. Чертыхнулась, шагнула в большую комнату, в утреннем неверном полумраке поискала Тобиаса глазами. Тот сидел ссутулившись на полу под окном, где бледно-лилового света было чуть больше — отросшие до плеч волосы засунуты под высокую горловину свитера неопределенного цвета. Перед ним — лист ватмана, рядом — баночки акварели, словно грибы, образовали ведьмин круг. Лу улыбнулась, сказала: — Привет! Ты хотя бы чуть-чуть спал? Тобиас продолжал рисовать, словно вопрос Лу не имел к нему никакого отношения. Он никогда не считал нужным ей что-либо объяснять. Обычно Лу на это не обижалась, закрывала глаза на то, что он ведет себя с ней как с диковинной зверюшкой в зоопарке, но сегодня Тобиас был так сосредоточен на рисунке, что Лу на секунду показалось — он сейчас пропадет из реальности и станет частью этой «натюр морт». Ей захотелось срочно привлечь его внимание. Схватить его за руку она не решилась и начала топтаться за его спиной, бурчать о том, что нельзя выключать отопление в ноябре, затем прямиком направилась к панели климат-контроля, ласково и терпеливо перебрала все кнопочки, пока не добралась до «включить». Маневр удался. Тобиас наконец оторвался от ватмана, спросил: — Какой смысл нагревать, если нам все равно уходить через час. — Час в тепле — лучше, чем час в холоде. Лу дождалась, пока конвектор начал урчать и выбрасывать из себя согретый воздух, и только после этого зашла Тобиасу за спину, нависла над ним, чтобы рассмотреть еще сырую акварель. По бумаге разлетелись, как жар-птицы, цветы фламбояна, похожие на вынутые сердца. Под пепельно-жемчужным утренним светом краски оживали, и сердца, казалось, кровоточили. Лу стало неуютно от рисунка, она метнулась к порогу, заметила на полу надорванный темный конверт необычной квадратной формы — она уже видела два таких. Брать его она не стала, а схватила оставленный в уголке тубус с курсовыми работами, вернулась, протянула его Тобиасу: — Да я думала, сама справлюсь… Тобиас замер на секунду с кисточкой в руке, потом заложил ее за ухо. Помедлил, устало улыбнулся. Сдвинул баночки-грибы к дивану, разложил работы Лу рядом со своими сердцами-фламбоянами: — Ну давай посмотрим, что у тебя за проблемы. С колером, как всегда? После этих слов в студии повисла тишина. Как только тишины стало так много, что Лу сгорбилась под ее тяжестью и приготовилась к худшему, рядом с ней материализовался баритон Тобиаса: «Все было бы не так плачевно, если бы ты умела вовремя останавливаться. Опять накрутила лишнего. Сейчас поправим». Лу удивленно посмотрела на него. Обычно Тобиас сыпал замечаниями, а Лу еле успевала уворачиваться от его критики. Снисходительность с ним случилась только один раз, вместе с очень большой неприятностью. Про неприятность Лу знать было не положено, но здесь уже не ее вина. Этот Сэмюэль Гийот пришел вечером без предупреждения и не сдерживался. На осторожные замечания Тобиаса, что не надо при посторонних, только плевался и презрительно бросал, что идиотки все равно ничего не поймут. Но Лу поняла — и про фестиваль, и про Ано, и про дыхание. И вот опять эта снисходительность. — Что случилось? — Лу подалась вперед и опустила руки на Тобины неширокие плечи под свитером. — Черт возьми, что случилось? — постаралась тяжестью тела придать веса своим словам и своей тревоге. — Пришло письмо от нашего… скажем так, научного руководителя. Третье. — Что пишет? Тобиас посмотрел куда-то между шеей и подбородком Лу: — Что мы больше не часть проекта. Лу ответ показался обнадеживающим: — Подумаешь… Зато теперь займешься не этими твоими стихами, а настоящим делом. Ты же талантливый архитектор. Ты — лучший на курсе, через год тебя пригласят в крутую контору. Тобиас так на нее посмотрел, что Лу начала усердно приглаживать волосы, чтобы хоть что-то делать, а не стоять перед Тобиасом соляным столбом. Он притянул ее к себе, поцеловал в висок. С благодарностью. Когда обе девочки «Магмы» превратились в горки черной лавы, душа Тоби треснула, как речной лед, в который бросили камень, разбежалась неровными разломами в разные стороны. Внутри него не осталось точки опоры. Он попытался найти ее в Сэме, но тот через неделю умчался в Римини, оставив Тобиаса напряженным и несчастным. С того времени Тобиас стал держаться за секс с Лу как за опору. Вот и сейчас, когда пришел официальный запрет на участие в любых мероприятиях, связанных с дыханием на Ано, будь то обучение, исследования, выступления или работа в компаниях спонсоров и учредителей, она снова оказалась с ним в горький момент. Лу не надо было намекать дважды, она тут же поцеловала его в ответ, сначала в губы, а потом чуть отвернула ворот свитера и шаловливо мазнула языком по россыпи темных родинок под кадыком, собрав на язык шерстинки от ангоры и солоноватый вкус кожи. Тобиасу стало почти смешно. — Не бери в голову, — сказал он, вытянул кисточку, которая так и торчала все это время за ухом, достал чистую палитру, придвинул баночки с краской, начал смешивать цвета и быстро наносить мазки поверх одной из работ Лу. — Ой, погоди! Не надо здесь темнее делать! Или надо? О, а так и правда лучше… Все-таки колористика не мой конек. — Когда Тобиас закончил, с восхищением оглядела исправленный пейзаж, потом спохватилась: — Время выходить! А то опоздаем. — Ты иди, а мне надо перед институтом заскочить на почту. Сэм звонил. Он забыл кое-какие бумаги дома. Надо отослать ему «Хронопостом». — Ясно-понятно, — хмыкнула Лу. Они вышли вместе, а на остановке разошлись в разные стороны. Дома у Сэма Тобиас везде включил свет — от этого пустой дом показался уютным — и стал методично просматривать все большие синие тетради в твердой обложке, которые ему попадались. Искал заметки старшего Гийота о способах выявления фактора Ано в крови и об изготовлении нейроингибиторов. Тетрадь нашлась в спальне Лидии, от нее было два шага до комнаты, в которой Тоби жил почти год после приезда из Нагорной. Ностальгия потянула его туда. Он остановился на пороге и вдруг впервые увидел, что целый год жил в чулане, куда Гийоты складывали все барахло, которое жалко выбросить. Растерянно окинул взглядом квадратные метры стен, ковров и штор и почувствовал себя таким же барахлом. Вздрогнул, когда зазвонил телефон. — Отправил? — Сэм на другом конце говорил расслабленно. — Пока еще нет. Но нашел. И еще. Лагос прислал еще одну официальную бумагу. Впервые подписался полным именем. Оказывается, он баронет, — Тобиас невесело усмехнулся. Сэм терпеливо промолчал, а Тоби продолжил: — Теперь это не требование передать материалы по односторонней стигме, а постановление о запрете сотрудничества с институтом, школами дыхания… Там много разных пунктов. Если подытожить — мы больше не сможем дышать на Ано, — закончил Тобиас ровно, чтобы в голосе не отразилось никакого напряжения. Но Сэм слишком хорошо его знал, чтобы не услышать за этой чрезмерной ровностью напряжение и боль. Поспешно ответил: — Да и хуй с ним, то, что нас не ломает, делает сильнее. Зато теперь мы официально свободны от всех обязательств. Мы организуем нашу собственную школу. Я нашел спонсоров, которые готовы дать денег. Осталось только найти подходящих учеников. Стрателли поможет организовать отбор. У него целая больница под рукой. Хочу с ним перечитать записи отца. — Нашел спонсоров? — Тоби зацепился за эту фразу Сэма. — А если они получат видео с фестиваля и увидят, что мы не смогли справиться со статичной материей? Наши действия привели к гибели людей, Сэм! Кто захочет такое спонсировать? — Кровь на наших руках означает, что в трудный момент мы не отступимся и примем сложное решение не колеблясь. Это только поднимет мою репутацию. Хорошая мысль про видео, Тоби. Если Лагос сам нам его не пришлет, надо попросить кого-нибудь хакнуть институтскую сеть. И еще. Не жди меня в ближайшее время. Куча организационных дел. — Тебе нужна помощь? — Конечно. Но не сейчас. В округе живет много скучающих бывших военных, практикующих единоборства и считающих себя очень крутыми парнями. Наверняка есть те, которые хотели бы выпустить пар, и те, кто готов на это посмотреть и сделать ставки. Что скажешь, если мы организуем несколько встреч с ними? Покажем им что-то вроде хаотического Ано. Мускулы против сопляков. Когда все будет готово, ближе к Новому году, позову тебя. Согласен? Больше всего Сэм боялся, что Тоби спросит: почему ближе к Новому году, а не сейчас? И тогда придется что-то придумывать, чтобы не признаваться, что после финального матча в Сэме стало зарождаться что-то похожее на сдержанную ярость. Не ту, когда рвешь и мечешь, а холодную, нутряную, пробуждающую нехорошие мысли и требования действовать. Время от времени он начинал всерьез строить планы по убийству Лагоса. Нейроингибиторы приглушали эту гамму негатива, но в то же время обостряли синхронизацию со стигмой. Сэм перестал переносить, когда Тоби сосредоточивал на нем все свои эмоции, погружался в самое сокровенное в нем, чтобы потом посмотреть в глаза. Словно спрашивая: «Почему это с нами происходит? Что мы сделали не так?» Эти вопросы вызывали головокружение и тошноту, делали уравнение жизни слишком сложным. — Приезжай, — сказал ему Стрателли, и Сэм приехал. Это сразу упростило уравнение его жизни до двух переменных. Ум прояснился. Напряжение спало. А сейчас, во время разговора с Тоби, снова вернулось. — Ну так что? Согласен? — переспросил Сэм, стараясь скрыть нервозность. — Конечно. — Отлично. Тогда отзвонюсь тебе, как только получу посылку. Переговорив с Тоби, Сэм втянул носом ваниль и шоколад, плывущие с кухни. В животе заурчало. — Все станет лучше, когда ты поешь, — сказал Никколо. — В самом деле? — Ну, не обязательно, — признался Стрателли. — Но когда позавтракаешь, справляться с обстоятельствами становится легче. Не спорь с врачом, — и протянул к Сэму руку, остановившись в сантиметре от лица, не дотрагиваясь, предоставляя ему выбор: прижаться, принимая утешение этой ладони, кожа к коже, или не двигаться. Этот жест напомнил Сэму, почему он решил приехать. Чтобы сопротивляться Лагосу, чтобы дать ему отпор. А для этого ему нужно было расширить границы морали, привитой с детства. И начать он хотел с чего-то простого, с чего-то доступного. А что может быть доступней собственного тела? Так он примерно и изложил проблему Никколо. Как только замолчал, в глазах Никколо красиво отразился свет настольной лампы, он скомандовал: — Хорошо, я помогу тебе. Раздевайся. Когда Сэм снял трусы, добавил: — На колени. Сядь у моего стола и не двигайся. — Сколько я так должен… — Это мне решать, — властно отозвался Стрателли. И впервые в жизни Сэм продемонстрировал покорность. Он опустил голову и посмотрел в сторону, заставляя себя расслабить плечи. Почувствовал, что краснеет, когда Стрателли разглядывал его, и мог лишь надеяться, что Никколо нравится то, что он видит: растрепанные волосы, глаза в пол, заметно возбужденный член. От Никколо мысли метнулись к Лагосу, и Сэм перестал чувствовать стыд и даже неудобство. Он был уже далеко, обдумывал, как ему быть дальше, когда капля воска, горячего, словно жидкий огонь, упала ему на живот, и он гортанно застонал, как, видимо, и хотелось Стрателли. — Это чтобы напомнить тебе, что я здесь. — И прежде чем Сэм смог поднять голову и возмутиться, еще одна капля упала на головку. Мир взорвался. Сэм закричал так, что не услышал собственного голоса, а потом в легких кончился воздух. Казалось, что нервные окончания забрали весь кислород, и он не мог дышать, не мог думать из-за обжигающей боли. А потом его тело перестало принадлежать ему, в голове стало пусто и ясно, словно мозг расщепился на атомы, а потом собрался по-новому. Сэм ясно увидел, что ему надо делать дальше и как.