Чувство собственной исключительности сделало его рациональным и безжалостным. Нил Стивенсон
Утром на Римини опустился туман. Он возник где-то далеко в Адриатическом море, сгустился на пути к Венецианскому заливу, сбился с этого пути и заполнил город, скрыл из виду рыбацкие лодки и утренних бегунов. Никколо протер запотевшее окно в кабинете, подумал, что на город вылили сметанный соус. После бессонной ночи от этой мысли у него заурчало в животе, но прояснилось в голове. Он решительно расписал и разложил по порядку все организационные вопросы по созданию новой итальянской школы дыхания на Ано — будто составил свой рецепт приготовления сальтимбокки. Перечитал написанное, выпил кофе с двойными сливками и полностью отдался приготовлению, иногда в ущерб собственным интересам и даже репутации. Использовал свое влияние в больнице, чтобы поднять архивы, отсортировать натальные данные за пятнадцать лет, организовать повторный забор крови для тестов на фактор Ано. Невозмутимый и уверенный, он заставлял многих напрягаться, некоторых опускать глаза и помалкивать. Его слушали и не решались ослушаться, а Сэм все чаще задумывался над тем, кем был Никколо на самом деле. Таким ли простым врачом, каким всегда представлялся. Как бы там ни было, вскоре у Сэма появилась картотека, в которую были включены те, кого не сумели найти ищейки фонда; те, кто прошел первые собеседования, но был отсеян на следующем этапе; те, кто не выдержал начальной стадии обучения и был отпущен «в мир» под подписку о неразглашении. Все эти люди хотели или могли дышать на Ано, но вместо этого разошлись по гаражам, банкам, магазинам, школам боевых искусств, поездам метро и такси. Сэм начал снова собирать их вместе. Однако оказалось, что потенциальные ученики были или слишком взрослые, или слишком слабые. Взрослые не умели нормально настраивать свои голосовые связки, когда Сэм пробовал войти с ними в коннект. Слабые не могли выдержать в Непространстве даже положенных тридцати секунд — их начинало трясти, как в фильмах про экзорцистов трясло людей, в чью голову вселяются бесы. Сэм дал понять, что тратить на таких учеников свое время он не будет. Слабаки. Никто из них не сможет трудиться над Дыханием по четырнадцать-шестнадцать часов в день. Никто при всем старании не сможет стать гордостью или визитной карточкой новой независимой школы. Никто, кроме Рина. С ним Сэм и начал интенсивно работать, пока Никколо продолжал поиски. Первая неделя прошла воодушевляюще. Рин прекрасно справлялся с упражнениями эристики, контролировал произношение; вибрации, которые воспроизводили его голосовые связки, были сильными и резонировали в Сэме ярко, высвечивая в сознании новые глифы и идеи. Сэм был уверен, что сможет развить способности Рина за считаные недели, Никколо же предостерегал, что надо действовать терпеливо. Но на терпение у Сэма совсем не было сил. И времени. Ему нужен был темп, чтобы не оглядываться назад, нужно было бежать от воспоминаний о той недавней жизни, где он был благополучен, независим, состоятелен и продуктивен, чтобы воспоминания эти не сжимали горло мертвой хваткой. Сэм так себя разогнал, что не заметил, как Рин начал отставать, как все чаще задыхался при говорении, как от чрезмерных усилий у него стали подрагивать руки. А потом случился срыв. Сначала Рину вдруг перестали удаваться нюансы интонаций, в конце даже простые глифы разбегались с его губ как муравьи — ни поймать, ни собрать вместе. Сэм с досадой прервал занятие. Сказал: — Отдохни, — сглотнул, чтобы внезапное раздражение не отразилось в голосе. — Снова начнем ближе к твоему дню рождения.***
Стрателли отфотошопил фотографию «Неразлучников», снабдил ее самыми дофаминовыми глаголами и самыми стимулирующими существительными, запустил в сеть. От телефона к телефону, от аппликации к аппликации потянулось оповещение о предстоящем файтинге. Датой проведения выбрали сочельник, до которого оставалось рукой подать, поэтому весь следующий день Сэм промотался с отставным служителем правопорядка, разбогатевшим на подпольных боях, в поисках достойного помещения: объезжали обанкротившиеся кинотеатры, закрывшиеся стеклодувные мастерские, заброшенные виллы. В Римини Сэм возвратился глубокой ночью и отправился ночевать к Стрателли. Улегся ничком с раскинутыми бедрами на недавно приобретенной величественной кровати, полностью раскрепостился в своих мыслях, спросил: — Может, Ринсвальду вырезать одностороннюю стигму? — Но вопрос был скорее риторическим. Он хотел бы подчинить и приручить Рина, но ни в коем случае не хотел его травмировать еще больше. — Ты от него много требуешь, — сказал Никколо своим обычным тоном терпеливого участия, перекатился, оказался очень близко, обдал Сэма накопившимся в теле теплом, протянул руку, провел по скуле. Сэм задышал чаще. Никколо поцеловал его в уголок рта, продолжил: — В больнице первой его реакцией на новые лекарства, анализы, расспросы всегда был бунт или отрицание. Твой брат не любит, когда ему что-то навязывают. — Это он перенял от матери, — покачал головой Сэм. — И за это мать его наказывала. Не становись как она, аморе. Не превращай Ано в наказание. Я понимаю, желание контроля у тебя в крови, но Рин — другой. Ему нужна правильная мотивация. Другой. Никколо был как всегда прав. Но что же делать с мотивацией? Помогло бы какое-нибудь экстремальное событие. Экстремальное и контролируемое. Событие, которое глубоко затронуло бы эмоции, заставило бы беспокоиться за близкого человека. Но где же такое событие взять? «Негде», — подумал Сэм, почувствовал, что дорога, ведущая от него к Рину, которая еще какой-то месяц назад представлялась красивой прямой лентой, медленно, но верно повернула в лабиринт. Вернувшись домой, Сэм застал Рина на кухне. Тот сидел, ловко и красиво подобрав под себя одну ногу, и погребал сосиски под картофельным пюре, потом эксгумировал их. Не вскочил, чтобы обнять, поделиться щедростью и теплотой эмоций, скорее наоборот, сжался. Когда Мэри показалась из ванной в огромном махровом халате, с белой чалмой на голове, постарался стать незаметным. Мать поприветствовала Сэма расфокусированным непонимающим взглядом, который красноречиво говорил, что она приняла что-то сильное, фортрал или фентанил, сказала: — Ты зря тратишь на него время. Он даже за синкопами не успевает. — А? — переспросил Сэм, и тут интуиция, которая никогда его не подводила, подсказала, что Мэри взяла на себя инициативу, приложила руку туда, куда не следовало, и произошло что-то недоброе. Сдвинул брови, подошел к матери вплотную, навис: — Что ты сделала? — Наказала. — Язык у Мэри немного заплетался, равновесие она тоже держала с трудом; подалась вперед, задышала парами алкоголя ему в рот: — А что такого? Я хотела тебе помочь. Сынок, ты столько в него вкладываешь, а он ленится. Я же не слепая и не глухая. Он разозлил тебя вчера, так разозлил, что ты даже ночевать не пришел. Я ему сказала, что со мной его трюк не пройдет, поставила его перед зеркалом, знаешь, у него есть одно большое, в коллекции. И показала один глиф, «Тент и свет». Мэри сделала сложный жест руками, и Сэм побледнел — он узнал линию движения, которую видел на записи из белого шлюза в момент гибели отца. Понимание катастрофы появилось в голове и перещелкнуло реальность в другой режим восприятия. Мэри продолжала говорить, но теперь ее слова вылетали изо рта, как упыри из пещерного провала: — Меня саму так учили. Всегда перед зеркалами. Они лживы и изменчивы, зато Дыхание перед ними приобретает особую силу. Но Ринсвальд начал бунтовать, и тогда… — Мэри приблизилась к Сэму, почти коснулась его лба своим, прошептала: — И тогда я рассказала ему все про пять смертей, которые ждут нерадивых глупых учеников. Сэм оттолкнул ее, щелкнул резинкой на запястье, чтобы успокоиться, но ярость уже поймала его в сети, и он заметался в них как сильная рыба, задыхаясь: — Ты же знаешь, что у него в голове все зыбко! Зачем ты на него надавила! Ты все испортила! Опять! Честное слово, иногда мне кажется, что лучше бы ты сидела в своей комнате с бутылкой водки и не выходила оттуда. Притча про пять смертей была страшилкой, которую рассказывали новичкам перед первыми спаррингами. Смерть чести — когда во время Дыхания ты можешь наделать в штаны, потому что перестаешь контролировать свое тело. Смерть крови — когда вдруг кровь начинает течь из ушей и носа, из глаз, изо рта. Смерть души — когда ты возвращаешься и не помнишь, как тебя зовут, вообще ничего про себя не помнишь. Смерть тела — начинается адская боль, ломка, жар, кожа покрывается волдырями. Смерть разума — ты все понимаешь, но тело твое парализовано и не может подать во внешний мир никаких сигналов. Рассказывали страшилку для того, чтобы новички понимали: игры и детство закончились — начинается пора серьезных испытаний для мыслей, эмоций и чувств. Но в институте те, кто доживал до спаррингов, уже знали, что у них нет в жизни ничего другого, кроме Ано. У Рина же не было времени научиться умению любить и преодолевать боль, которое прививалось всем дышащим с детства. Пока Сэм кричал, Мэри смотрела на него, готовая вот-вот отключиться, потом окончательно потеряла интерес к разговору; держа осанку, отправилась к себе, чтобы отдаться галлюцинациям и завихрениям сознания. Проходя мимо, попыталась пнуть стул, на котором с самым несчастным видом притулился Рин, тот сунул в рот сосиску, чтобы заглушить всхлип. Сэм проводил мать взглядом, сел рядом с братом, взял его лицо в ладони, начал разгонять пальцами потекшие по щекам слезы, сказал: — Все, что она наговорила — лажа. Я рядом, чтобы с тобой ничего плохого не случилось. А еще я рядом потому, что верю в тебя. И люблю. Глаза Рина вспыхнули той теплотой и щедрой любовью, против которой Сэм был бессилен. Сэм улыбнулся в ответ, продолжил говорить убедительно, с чувством, но в то же время понимал, что вред уже нанесен, что банальными словами тут ничего не исправить. Нужно работать, много и упорно. И долго. Для успеха теперь требовалось еще больше времени и еще больше сил. Но и то и другое — сейчас Сэм это отчетливо чувствовал — было на исходе. Нужен был человек, который помог бы ему с Рином. Помог бы вообще. Но где такого человека искать? — Я тоже тебя люблю, — Рин заговорил медленно, изо всех сил помогая себе большими пальцами преодолеть заикание, отчего тон получился полуизвиняющимся. — В следующий раз будет лучше, я постараюсь, — тряхнул головой, его длинные волосы рассыпались и скрыли за курчавой занавесью охватившие его в этот момент чувства. Но после синхронизации, пусть и короткой, эмоциональное эхо долетело до Сэма, и он разделил с братом облегчение, прилив счастья и сразу после — неудовлетворенность собой. — Скоро все изменится, — сказал Сэм, точно изменения уже начались, приподнял голову брата за подбородок, развернул так, чтобы свет преломился через длинные густые ресницы и отбросил тень на скулы. — В следующий раз мы с тобой попробуем поочередное голосоведение. И будем упражняться в зеркальном зале. Преодолеем твой страх. Вместе. Вот, держи. — Достал из кармана ключи на колечке с брелоком в виде черного футляра с черепом. — Это от нашего дома во Франции. Когда закончится вся эта суматоха, мы поедем домой. Рин хотел было задать вопрос, когда же «суматоха» закончится, но промолчал, пряча ключи в карман. Мать давно отучила его совать нос в чужие дела.***
Тоби протолкнулся с потоком пассажиров мимо трех приталенных стюардесс, устроился в своем кресле в среднем ряду, завернулся в тонкий плед, закрыл-открыл глаза, и самолет «Изи Джет» приземлился в аэропорту Феллини. Выйдя из здания через гулкую суету зала прибытия, Тобиас осмотрелся: много солнца, много пустоты и бетона, много игры ближних и дальних планов, много туристов и целая вереница такси. Когда добрался до места встречи с Сэмом, от солнца остались только воспоминания — облака висели так низко, что казалось, задевали склоны гор и колючую проволоку, огораживающую заброшенную авиационную базу, затерявшуюся между Римини и Сан-Марино. Как только он вошел в ангар, застучали первые крупные капли дождя. Тобиас обвел взглядом помещение. Пыльный воздух светился белесовато-голубым заревом в фокусе запитанных от портативной электростанции прожекторов, превративших военную свалку в концептуальный проект. Туда-сюда разгуливали мясистые белые и поджарые черные парни — с хрустом разминали шеи и пальцы. Клерки, которые приехали сюда, чтобы выпустить пар и сделать ставки, смешивались с бойцами, закаленными улицей. Везде было много пирсинга и татуировок, чувствовалась агрессия с большой буквы «А», в каждом выдохе был тестостерон, в каждом взгляде читалась готовность разорвать противника на куски. Там и сям формировались пары, слышался шепоток, что в боях должны принять участие легионеры, члены бандфомирований, опытные мародеры. Кто-то уже делал на них ставки, считая, что эти спецы готовы к любым угрозам и могут молниеносно обезвредить врага. Клерки-зеваки потирали руки в предвкушении легких денег. Несколько человек держались в стороне, это были состоятельные зрители, способные поставить серьёзные деньги на тех, кто даст им возможность упиваться чужой яростью, чужой болью и чужим унижением. В руках у них Тобиас заметил умные очки странной модели, очевидно, подпольного производства. Сутулый мальчик сидел в дальнем углу, окруженный целой батареей компьютеров, — скорее всего, он пытался наладить работу нейросети, чтобы так называемые спонсоры смогли увидеть, как разворачивается Непространство и что в нем происходит с материей. Однако у большинства умных очков не было. Тоби решил, что это даже к лучшему. Присутствующие не увидят эффект Дыхания, зато увидят результат, и это только подхлестнет интерес. Тобиас поискал глазами, где можно оставить куртку, и в его поле зрения попал человек с медицинским чемоданчиком в руках. Врач. По отдельности черты его лица ничего собой не представляли — нос слишком острый, подбородок чересчур волевой, — но, соединенные в одно целое, привлекли внимание. Видимо, Тоби тоже выделялся из толпы. Врач наградил его ответным взглядом, смысл которого трудно было понять, но, определенно, в нем читалось любопытство. В первую секунду Тоби истолковал это как интерес к потенциальному «клиенту», но что-то в невербальном потоке не совпадало. Что-то было слишком личным. И Тобиас вдруг осознал, что перед ним стоит тот самый мужчина, с которым у Сэма был, по его словам, «терапевтический секс». Поняв, что его узнали, врач протиснулся к Тобиасу, протянул руку, улыбнулся одними губами: — Давай отнесу в машину. Ты ведь Тобиас? Я Никколо. Очень захотелось сделать что-то резкое, грубое: сломать эту холеную руку, ударить тыльной стороной ладони в нос или подбородок, съязвить, оттолкнуть. Но рядить встречу с любовником Сэма в эмоции было непродуктивно. Оставалось только смириться и терпеть. В конце концов, врач был всего лишь мужчиной, а Тобиас — той частью Сэма, от которой не отрекаются. Даже если все медленно катится в ад. Его место рядом определяла стигма. Определяла до такой степени, что когда Сэм позвонил и велел приезжать, Тобиас даже не сразу сообразил, что надо предупредить Лу. Сказать ей хоть что-то, чтобы она не ждала его в сочельник и подготовила себя к разочарованию. Вспомнил о ней уже перед самой посадкой. Набрал второпях, чтобы не терять времени и не искать слов, сразу перешел на Ано, выдохнул ей в ухо маленький импровизированный глиф, который был по форме похож на пожелание хорошего Рождества, а по вкусу напоминал средство от кашля. Разъединился, облизал губы, словно сказанное и правда имело горький привкус и он спешил от него избавиться. Вспомнив об этом, Тоби откашлялся, сделал над собой усилие, чтобы раздвинуть крепко стиснутые челюсти. Сказал: — Спасибо, — передал кожанку, окинул удаляющегося Стрателли взглядом еще раз, внимательнее, вобрал в сознание его одежду, походку, манеру держаться. Подумал, что, несмотря на внешнюю непохожесть, было что-то в этом человеке, поразительно напоминающее Сэма. От этих мыслей Тобиаса отвлекла суета и движение толпы, которая отхлынула от цента ангара — там «рефери», здоровый мужчина с длинными ручищами, которыми он мог без труда свернуть голову любому из присутствующих, баллончиком с красной краской начертил неровный пятиметровый круг. Сказал: «Погнали». Тобиас забыл и про Стрателли, и про куртку, ринулся вперед, сомкнулся за спиной здоровяка с Сэмом. Рефери показал на них пальцем: — В поединках с этими мальчиками разрешены все виды оружия, удары локтями по горлу, удары в пах, захват волос и добивание лежачего противника ногами. Победит тот, кто останется на ногах. Дальше все решит жребий. К рефери подошла блондинка за сорок с агрессивной ботексно-коллагеновой улыбкой и в не менее агрессивной юбке, пошуршала в пластиковом мешке пивными крышками, на обратной стороне которых несмывающимся маркером были написаны цифры, вытащила одну, зычно гаркнула: — Двадцать шесть! В круг шагнул дерганый крепыш c костистым лицом оттенка Африканского рога. Красноречиво сломанный нос, «Хеклер и Кох» в плечевой кобуре, пиратское прошлое во взгляде. Тоби тут же про себя окрестил крепыша «стрелком». В паре с ним оказался колоритный сикх, если Тоби не перепутал дастар с тюрбаном, а кханду с мачете. Толпа разразилась шквалом воплей «Убей-убей!»; сомалиец резким движением содрал с себя толстовку, сделал круг почета, демонстрируя голый торс и несколько вертикальных хирургических шрамов, вгрызавшихся в мышцы вдоль позвоночника. Тобиас догадался, что позвоночник укрепляли чем-то вроде металлических имплантатов. Поморщился и почувствовал себя рядом с этой военной машиной рафинированным клоуном в кожаных штанах, черной водолазке и свитшоте, на котором очень выразительно торчал вверх средний палец. — Орел, — сказал Сэм. — Решка, — ответил стрелок. В воздух взлетели десять евро одной монетой, в ангаре затаили дыхание, монетка с приглушенным звоном упала на бетонный пол, прокатилась под ноги рефери, он ловко наклонился, показал всем желающим недовольную ряху Энцо Феррари, сказал: — Решка. И да поможет вам бог! — неумело и торопливо натянул умные очки, отступил в толпу. Стрелок выиграл право первой атаки. Сэм не смог сдержать смешок: — Повеселимся. Чур мой тот, что с саблей, — облизнул губы. Тобиас кивнул и стер все эмоции со своего лица, сосредоточился на мимике и глазах стрелка. Старался по микродвижениям бровей, губ, по подрагиванию ресниц и подергиванию мышц просчитать будущие действия. Перехватил мимолетный взгляд на правую руку и начал читать на опережение — воплощать с помощью Ано метеоритный дождь, вытягивая из головы образы раскаленных камней. Стрелок понятия не имел о ментальных щитах, полагаясь только на силу своего автоматического стрелкового оружия. Но что может сделать сырая неповоротливая материя? Контратака Тобиаса была быстрой, точной и уверенной. Каменный дождь прошил стрелка насквозь прежде, чем тот успел спустить курок своего HK . Импланты превратились в кашу, голова лопнула как гнилой орех. Желудок Тобиаса едва справился с увиденным, но на лице ни один мускул не выдал внутреннего смятения. Свой метеоритный поток Сэм превратил в росчерк кисти, которая оставила на теле партнера стрелка широкую и глубокую полосу от ключиц до паха. Стрелок успел только широко раскрыть глаза и так же широко раскрыть рот, из которого раздался влажный хрип и брызнула кровь. Сэм брезгливо стер с лица несколько долетевших до него капель, оглядел еще дергающегося у его ног наемника, свернул Непространство, сплюнул: — Двое на двое — неравные условия, — услышал, как его голос против воли зазвучал провоцирующе, узнал в нем материнские интонации, которые так осуждал; почувствовал, как пульс Тобиаса участился, ему сказал мысленно: «Следующих можешь не убивать. Они нас уже боятся», вслух для всех остальных: — Останется только Тобиас. Ставлю сотню, что никто из вас его даже не коснется, — и, сбросив коннект, перешагнул через исковерканную плоть, не дожидаясь, пока четверо молодцов с белыми повязками на рукавах унесут тела в медицинский закуток, где Стрателли констатирует смерть. Зашагал, не оборачиваясь, прочь. Знал, что если возникнет критическая ситуация, Тобиас сможет восстановить синхронизацию, но лохи в умных очках даже не поймут, куда смотреть, чтобы это увидеть. — Следующие! — Голос рефери перекрыл рев толпы.***
Поединки слились в непрерывную череду драк. Восемнадцать. Столько их понадобилось, чтобы разгоряченные вояки дрогнули и смирились с превосходством синкопов, диссонансов и скрытых смыслов лингвистических узлов Ано. После того как все закончилось, Сэм отправился пожимать руки и вести дипломатические переговоры с теми, чье сознание и представление о мире он сегодня разорвал на части. Готовился предложить им помощь в организации междоусобных войн, о которых они так сильно мечтали. Тобиас пошел на выход, туда, где в проеме открытых ворот виднелось небо цвета запекшейся на бетонном полу крови. У него пересохло во рту и драло горло. Никколо перехватил его у парковки, протянул бутылку «Сан Пеллегрино», похлопал по спине, то ли выражая признательность, то ли стараясь выправить его сутулость. Видя, что Тобиас не реагирует, добавил: — Холодно, давай в машину. Там печка, кьянти и сыр, чтобы расслабиться, — кивнул в сторону «Альфа Ромео» цвета скучного тумана. Тобиас провел рукой по прогретому металлу капота, забрался назад, оставив сыр, кьянти и переднее сиденье Сэму. На заднем его длинные ноги согнулись в коленях, как у кузнечика, но неудобная поза не помешала расслабиться. Вскоре пришел Сэм, Никколо подождал, пока он накинет ремень безопасности, передал ему свой чемоданчик: — Открой. Сэм открыл, присвистнул — там были связки банкнот: евро, доллары, йены… — Ставил только на вас. Боль и ярость — это большие деньги. Теперь можем обойтись без спонсоров, — с долей хвастовства сказал Стрателли, увидел, как Сэм зубами вытянул пробку из «Кьянти», сделал большой глоток, передал бутылку Тобиасу, тот пригубил, передал обратно. Никколо тоже сделал глоток: — За победу, — закупорил бутылку и газанул. Через пять минут «Альфа Ромео» плавно пошел по серпантину. Мерный звук мотора и бубнящее радио затягивали в легкую сонливость, сквозь нее Тобиас ощутил Непространство внутри себя, закутался в него точно в одеяло; глифы, которые он произносил весь день, странным образом закрутились у него перед глазами, мысли принялись перескакивать с Сэма на врача, с врача на Сэма и обратно. «Наконец познакомлю тебя с Рином». Фраза глотком свежей воды проскользнула в сознание, вырвала Тобиаса из дремы. Он некоторое время не отвечал, стараясь убедить себя, что обещание ему не приснилось, а когда собрался сказать «хорошо», сзади послышалась сирена. Ноющий звук йа-йа-йа заполнил уши. «Скорая помощь» вылетела из-за узкого крутого поворота, ксеноновые фары осветили собирающийся у асфальта пар. Сэм обернулся на звук, сказал почти безразлично: — Идиоты. Дорога скользкая. Они же разобьются. Тем временем «скорая» догнала «Ромео», пристроилась сзади, кажется выжидая удобный момент, чтобы рвануть вперед. В Никколо проснулся гонщик — он прибавил газу и попытался оторваться. Четкими, быстрыми движениями начал переключать передачи, то разгоняя авто, то притормаживая. Он знал на этой дороге каждый поворот, каждую неровность, поэтому мог позволить себе агрессивную езду, которая обычным водителям показалась бы опасной. Однако через несколько минут стало понятно, что в «скорой» за рулем сидел не кто-то обычный. Он не отставал, дерзко повторяя все маневры «Ромео». Сэм перебрался на заднее сиденье, любопытство заставило его синхронизироваться с Тоби, чтобы улучшить зрение. Потом прищуриться, потянуться взглядом к лихачу — темноволосому мужчине, не лишенному привлекательности. Рядом с ним сидел еще один, тоже темноволосый, как две капли воды похожий на водителя. Близнецы. Сэма этот факт неприятно поразил. Он сказал: — Наемники? Кто-то стуканул Лагосу? Это было маловероятно, настолько маловероятно, что Тоби поверил. Жестом, каким обычно вытягивают из-под одежды нательный крест, вытянул из-под слегка влажного от просочившейся крови ворота водолазки обманную флешку, забеспокоился: — Выбросить? Могу заставить ее зависнуть перед падением, чтобы они точно заметили. Они должны будут притормозить. Сэм задышал, почувствовал, как отозвалось Непространство, давя на легкие, вызывая выброс адреналина, усиливая концентрацию внимания. Разглядел, что губы водителя «скорой» беспрестанно шевелятся. Столько раз следил за произношением глифов, что не мог ошибиться. Выдохнул: — Поздно. Они уже в коннекте, а мы в пятиметровом круге. Никколо, можешь рвануть? Зная, что горный серпантин вот-вот сменится коротким прямым участком, Стрателли скрипнул зубами и выжал педаль акселератора. Двигатель натужно заурчал, «Ромео» понесся на грани потери сцепления шин с трассой и выиграл для Сэма несколько метров и несколько секунд драгоценного времени. Тобиас подумал о том, что вряд ли за рулем «скорой» итальянец, вряд ли близнецы знают горную трассу лучше Никколо; о том, что впервые оказался на таком опасном и узком поле битвы, где любая ошибка может привести к катастрофе; о том, что губы у того близнеца, что за рулем, обкусанные, тонкие, со следами герпеса на верхней посередине. Как только сообразил, что это не его мысли, а эффект синхронизации, закусил щеку, чтобы выбросить из головы лишнее — от Сэма. Сконцентрировался только на коннекте, только на возникающей в голове Сэма цепочке образов, которые словно спеклись в один бесформенный комок, подобно каббалистической вязи, сами себя переписывают, желая посеять боль и смерть. Тело Тобиаса на эти образы отозвалось дрожью, попыталось их отторгнуть, но ситуация была критической. Действовать нужно было быстро и решительно. Одна атака — на большее после целого дня коллизий уже не было сил. Тоби выхватил из комка образ «спекшегося тела», как берут случайную карту со стола фокусника. Этого оказалось достаточно. Ритм быстрых слов загудел в голове. Сквозь какофонию ревущих моторов, скрежет и визг шин он выдохнул глиф. Повинуясь приказу, сырая материя исторгла из себя жар. «Тела» попытались его отразить, но их ментальный щит был похож на плохой фильтр для кофейной гущи. Жар проник в глаза, в нос, в рот, одежда вспыхнула, а затем переменчивое пламя, материализованное по словесной прихоти Тобиаса, начало пожирать «скорую». Глифы замерли у Тобиаса в горле, умчались обратно в свои тайные убежища — их дело было сделано. Тобиасу нужно было несколько дополнительных секунд, чтобы вернуться из Непространства в ту реальность, где изрыгающая красное пламя «скорая» выскочила на встречку, ударилась о скалу, отлетела в противоположную сторону, едва не задев «Альфа Ромео», затормозила о предохранительный барьер и взорвалась. Мгновение, и за поворотом скрылся обугленный остов и черный маслянистый дым. — Могут быть еще. В городе. Они от тебя не отстанут, аморе, — Стрателли не потерял самообладания, словно и не гнал только что на сумасшедшей скорости по скользкому ненадежному полотну дороги. Однако Тобиас заметил, что пальцы на руле еле заметно подрагивали от напряжения. — Зубы обломают! — рассмеялся Сэм, однако Тобиас слишком хорошо его знал, чтобы не заметить, что за веселостью прячется крайняя усталость и неуверенность в исходе, если случится еще одно нападение. Стрателли пронесся мимо выезда на Римини так, словно их все еще преследовали, свернул по указателю на Белларива в сторону аэропорта Феллини. Сказал, словно бы сознательно игнорируя Тобиаса: — Аморе, тебе возвращаться опасно. Отвезу тебя в борго дяди в Альпах. Там им будет трудно тебя отследить. Ни интернета, ни телефона. Сэм помолчал некоторое время, втягивая в себя маслянистый запах раскаленного дизеля и горелых тормозных колодок. Сказал: — Никколо, притормози на заправке. Нам надо все обсудить. И заправить машину. Стрателли понял намек, остановился на заправке, Сэм и Тобиас выбрались из автомобиля, накинули куртки, вошли в кафешку. Есть не хотелось, но кофеин всегда был кстати. Тобиас пропустил между губ пару глотков эспрессо. Кофе обжег горечью, взбодрил, и вероятность, в которой Сэм возьмет его с собой, воплотилась на мгновение на самом краю поля зрения — и исчезла. Тобиас сглотнул кофе, понимая, что он у Сэма не единственный и с этим уже ничего не поделаешь. Поглядывая в окна на то, как доктор завинчивает крышку топливного бака, Сэм сказал: — Тоби. Нам лучше разделиться. На месяц. Максимум на два. В борго все друг друга знают, новый человек от Лагоса будет как на ладони. Там можно будет подумать, что делать дальше. Попробую себя в альпинизме, если что-то пойдет не так. Давай мне флешку. Тебе больше не надо отвлекать их внимание. Тобиас снял с шеи шнурок и почувствовал себя осиротившим. Снова. Спросил: — А я? Вместо ответа Сэм сделал сложное лицо. Попытался отмахнуться от внезапно возникшего ощущения, что он бросает на произвол судьбы любимую, но опасную собаку. Сказал как можно мягче: — А ты будешь меня ждать. Если тебе начнут задавать вопросы, вали все на меня. В Альпах Никколо меня спрячет. Тобиас кивнул, решил было, что разговор окончен, встал, но тут Сэм потянул его за рукав обратно, Тобиас думал, что для поцелуя, но в последний момент почувствовал, что вместо нежности в Сэме зародилась волна гнева, прокатилась по лицу, сменилась мгновенной ошеломительной уверенностью: — Когда я буду готов — сам их найду. Чтобы защитить наши небеса, спущу на них ад! — Выплеснув это объявление войны Тоби в губы, Сэм хлопнул его по плечу и пошел на выход.***
Дизель рявкнул, моментально набрал обороты, задние колеса пробуксовали, секунда — и «Альфа Ромео», выскочив с парковки «Шелл», направился в сторону Альп. Сэм все думал о том, что утром так спешил, что даже не поцеловал спящего Рина на прощанье. После Чезаны решился: — Развернись где-нибудь Вернемся в Римини. Я не попрощался. — Тебя там могут поджидать, — возразил Стрателли. — Если бы я был Лагос — так бы и сделал. — Я готов рискнуть. Когда Никколо подрулил к дому, за вечер на газоны и на тротуар тонким пергментным слоем лег первый в этом году снег, не тронутый ни подошвами случайных прохожих, ни засланцами Лагоса. Облегченно выдохнув, Сэм выскользнул из автомобиля; стараясь оставаться в тени, добежал до входной двери, спорым движением всунул ключ в замок. Ночь перевалила за половину, и Сэм не хотел никого разбудить. На цыпочках зашел к Рину в комнату. Брат спал, засунув обе руки под подушку, приглушенный свет из коридора освещал его совсем еще детское лицо. Сэм поцеловал лоб, чуть дольше задержался губами на нежной коже, как делал отец, когда определял у детей температуру. Сэм смог определить только неизбежную потерю. Отстранился, но Рин почувствовал его присутствие во сне, высвободил руку, пошарил ею по постели, нащупал коленку Сэма, заворочался, прижался, подгребая под себя одеяло. Меньше всего на свете Сэм хотел, чтобы его брат остался с Мэри, но в то же время больше всего на свете хотел вместе с ним дышать на Ано. Вспомнил свои слова: в нужный момент мы не отступимся и примем сложное решение не колеблясь. Понял, что с родным человеком не колебаться оказалось чертовски трудно. Пересилил себя, достал из кармана маленькое зеркальце-псише, положил рядом с подушкой. Рядом пристроил не подаренную на день рождения открытку, на которой было написано: «Когда будешь готов, мы продолжим». Подумал: «Пусть Рин наполнится энергией предвкушения, которая как панцирь защитит его, пока меня не будет рядом». — Не беспокойся, люди дяди организуют все, как надо, присмотрят за мальцом. Тобиас ничего не спросил? — сказал Стрателли вместо приветствия, дождался, пока Сэм хлопнет дверцей, и выжал сцепление. Сэм покосился на Никколо. Стрателли был полностью сосредоточен на дороге, ухоженные руки сжимали обод руля, брови сдвинуты, губы выставлены вперед. Нижняя оттопырена. Сейчас он казался почти ровесником: освещение, стресс, полный чемодан денег преобразили его изнутри. И еще дорога. Сэм улыбнулся: — Не знал, что ты гонщик, — и наконец расслабился, сбросил с себя усталость от наготы коннекта, которая все больше становилась похожей на порнографию. Усталость от вездесущей преданности Тобиаса напополам с его необъяснимым чувством вины и покорности. Никколо скосил глазом на соседнее сиденье и ответил. — Да какой из меня гонщик. Я только баловался на треке. В юности. А вот альпинист я действительно толковый. Обязательно свожу тебя в горы.