Говорят, горе — это цена, которую мы платим за любовь. Гейл Ханимен
— Что все это значит? — Сэм обрушил на стол перед Лагосом с десяток выдернутых с мясом, покореженных «жучков». — На полтона тише, пожалуйста, молодой человек, — Лагос так вымотался за эту бесконечную ночь и был так зол, что изобразить возмущение ему ничего не стоило. — Ну и что ты тут мне притащил? Прослушка? Надеюсь, ты не решил, что институт в этом замешан? — Он задал вопрос резче, чем хотел, потому что ненавидел импровизировать и потому что чертовы соплезвоны вчера на салюте смешали ему все карты. Лагос натужно рассмеялся, чтобы сгладить впечатление. Мальчишка Гийота полоснул по нему взглядом, сказал так, словно стоял не перед ответственным лицом и другом своего отца, а перед противником внутри пятиметрового круга: — Я решил, что если не получу от вас вразумительных объяснений, то сегодня же отправлюсь в Нагорную и передам разработку односторонней стигмы Ривайену. — Прекрасно, — всплеснул холеными руками Лагос. — Я только «за»! Могу даже сыграть роль посредника между тобой и мэтром. — Зачем мне посредник? — Потому что лично тебе, да и Тобиасу тоже, пока выезжать из города и видеться с близкими, родственниками и наставниками погибшего Отто Шпирро нельзя. Это может негативно сказаться на ходе расследования инцидента. — Под инцидентом вы подразумеваете убийство Отто? Вам не кажется, что, изолируя нас, вы играете с огнем? Ривайен так это дело не оставит. Лагос дернул носом, словно опасался вдохнуть что-то дурнопахнущее, достал шелковый отглаженный платок цвета синего зимородка. — Играю с огнем? Со вчерашнего вечера я ни на минуту не сомкнул глаз. Ривайен сам попросил меня выяснить все обстоятельства гибели ученика. И экстренный совет фонда его в этом поддержал. Лагос унял нервную дрожь во всем теле, дотянулся до стакана с энергетиком. Ночь действительно была ужасной. Он организовал перевоз тел в морг, вскрытие. Созвонился с членами совета. Потом с Ривайеном. Звонок ему был самым невыносимым. Пришлось расшаркиваться, почти лебезить. Унизительно. Хорошо, что хоть инвесторы восприняли это как внешнюю угрозу. Засуетились, как тараканы. Если он быстро не разрулит ситуацию, некоторые начнут отзывать капиталы. Мало кто захочет платить за квартиру в доме, если вместо красивого фасада все будут смотреть на прорабскую суету и строительные леса до небес. Чертов Карим! Проявил инициативу, хотя приказ был организовать несчастный случай после передачи носителя. Вот уж воистину: если хочешь, чтобы поручение было выполнено, выполняй его сам. Лагос допил легкий наркотик и сказал: — Я уже начал расследование. И вот что интересно, — он выдвинул ящик стола — там лежала пачка фотографий. Получить их было еще одним неотложным делом этой ночи. Одну за одной, Лагос медленно разложил фотографии перед Сэмом. Они вполне могли сойти за снимки с камер видеонаблюдения, но были сделаны доверенным человеком, которого Лагос — хвала предусмотрительности — послал наблюдать за капитаном Йорты. Сэм рыскнул глазами по глянцу — в свете салюта четко было видно, как Тобиас с винтовкой в руках стоит над бездыханным Отто. — Ривайен требовал найти виновных, — глумливо продолжил Лагос, — и эти снимки позволяют предположить, что и ты, и Тобиас можете быть причастны к гибели месье Шпирро. Поэтому Ривайен не станет с вами встречаться. Чтобы не оказывать давление на расследование. — Мы не причастны. Если хотите, я прям сейчас дам показания, и покончим с этим. В Отто стрелял капитан Йорты — некий Карим. Тоби его опознал лично. — Какой такой Карим? Карим Зуктан? Тот Карим, что был нанят Ривайеном и работал под его непосредственным началом вплоть до создания Нагорной школы? Очень, очень интересно. Вот вам еще один веский повод не контактировать с Нагорной. Ни по телефону, ни иным другим доступным для вас способом. До тех пор пока не будет доказано, что между мэтром и его бывшим подчиненным нет никакой связи. — Не перекладывайте с больной головы на здоровую. Этот Карим остался работать в институте. Он уже много лет ваш непосредственный исполнитель, а не Ривайена. — А вот тут ты ошибаешься, Сэм. Капитан Йорты Карим Зуктан уволился больше полугода назад, и институт не несет никакой ответственности за его поступки и преступления. То, что он работал на третьих лиц, отчасти подтверждается этими «жучками». Они все иностранного производства. Очень запутанное дело. Очень. И так некстати. Сэм почувствовал себя загнанным в угол. То, что он считал неоспоримыми доказательствами, обернулось против него. Оглядел фотографии и кучку металлолома, который еще вчера ночью был прослушивающими устройствами, и снова ощутил, как у него волосы встали дыбом от того, что чужие люди подслушивали его чувства, воровали голос и мысли, его изображения. Его жизнь. Ему захотелось броситься на Лагоса с чем-нибудь тяжелым — да с чем угодно! — и бить по этой улыбке, пока распухшие губы не превратят её в гримасу боли. Колоссальным усилием воли он заставил себя сомкнуть руки за спиной — чуть не задохнулся от него. Подумал: «А вдруг Лагос действительно ни при чем? Не может же он так хорошо прятать свои намерения?» Спросил: — Допустим, что за всем этим стоите не вы, но тогда кто? — Я к этому точно не имею никакого отношения, — Лагос театрально вскинул руку в жесте клятвы, лучи солнца отразились от пуговиц Сваровски и ослепили Сэма разноцветными бликами. — Возможно, кто-то хочет ослабить позиции европейского Ано. В любом случае фонд не заинтересован в скандалах и прочих неприятностях. И давай забудем наши разногласия по поводу стигмы. Согласен, я немного надавил на тебя. Но это теперь уже позади. Я умею признавать свои ошибки. Сейчас нам нужно объединить усилия. Через месяц фестиваль — и это все, что тебя должно по-настоящему волновать. Победитель получит все! И я всей душой желаю тебе, как представителю института, победы. Когда Сэм вышел, Лагос расслабил мышцы лица и перестал улыбаться. Если Сэм захочет спрятать носитель с информацией о том, как создавать одностороннюю стигму, то у него по-прежнему есть только два варианта. Или он отдаст носитель Тоби, или отвезет в Римини, матери. Скорее первое. Лагос зябко повел плечами: воспитанник Ривайена внушал ему непонятное чувство между брезгливостью и животным страхом. Свернуть голову Кариму голыми руками? Да какой нормальный человек на это способен?! Только повредившийся рассудком. Подвалы института полны помешавшимися, биполярниками, шизофрениками, буйными. Но Ривайену этого не докажешь. Обвинение Тобиаса или нападение на него будет расценено мэтром как прямое объявление войны. Такую войну нельзя начинать без подготовки. Без надежных союзников. Лагос покрутил запонку от Сваровски. Нет. Пускать пыль в глаза отпрыску Клода — это одно. Убедить Ривайена в том, что его найденыш порешил Отто — совсем другое. Мэтр согласился не вступать в контакт с Тоби и Сэмом, но запросил все данные с видеокамер. Как только он их получит, то увидит и Карима, и момент выстрела. Конечно, Лагос потянет время, но тянуть долго ему не дадут. Значит… Значит, надо действовать быстро и действовать не напрямую. Ривайен примет Тобиаса любым, даже сумасшедшим, но не все в школе на это пойдут. Вот Пэм, например. Пальцы Лагоса пробежались по поверхности стола, забарабанили «Оду к радости». Пэм — отличный вариант. Так-так-так. Восприимчивая, внушаемая, ревнивая. Вот уж кто не горит желанием снова увидеть найденыша в Нагорной. Так-так-так. Но с Пэм не горит. А пока… Пока можно и нужно исключить вероятность развития событий по второму варианту. Лагос набрал несколько цифр на мобильнике: — Марсель, возьми двух ребят и проследи за Гийотом в Римини. Он сейчас бросится туда сломя башку. Как только полетит назад во Францию — обыщи со своими людьми дом его матери. Что искать? Да все то же — флешку. Чем черт не шутит, может, он сдуру оставит ее там. Сбросив звонок, Лагос откинулся в своем царственном кресле. Очень захотелось снять туфли и носки, пройтись по паркетному полу босыми ногами. Как в детстве. Представить, что мир — это не хаос и дерьмо, а красивое доброе место. Лагос сморгнул утопические мысли — уже много лет для него единственным путем вперед был путь сквозь людей, по их головам.***
Рин посмотрел вслед такси, увозившему брата в аэропорт, и потянул на себя тяжелую дубовую дверь Центра логопедии Прованса. Охранник улыбнулся ему мимолетной, но сердечной улыбкой, Рин кивнул в ответ, поднялся на второй этаж, поизучал пустые кресла в коридоре, послушал голос мадам Прюданс — она ворчливо распекала кого-то в своем кабинете на фоне мелодии сопровождения, которая перескакивала из мажора в минор и обратно. До начала занятия оставалось еще минут пять — Рин устроился перед окном, по привычке сунул руку в карман за шелковым платком с яркими цветами фламбояна — карман был пуст. В груди барабаном заухало сердце, за ним последовала вспышка отчетливого и резкого беспокойства. Настроение, как музыка в кабинете мадам Прюданс, перескочило из мажора в минор. Платок — всецело свет и тепло — был связующим звеном между ним и Сэмом, словно частичка брата, которая оставалась рядом, помогала дожидаться следующей встречи. Куда же он мог деться? Забыл дома? Скорее всего платок остался лежать где-нибудь дома, в прихожей или на кухне, но Рину нужно было удостовериться. Он наскоро отправил Прюданс сообщение, что у него возникли непредвиденные дела, что извиняется и обязательно наверстает упущенное. На обратном пути Рин на всякий случай всматривался во все, что валялось на земле, во все, что лежало на лавочках, пылилось у корней деревьев. Когда, запыхавшись и вспотев, ощущая во рту вкус сэндвича с сыром и смузи из манго, которые Сэм купил ему в обед, он вставил ключ в замок, дверь открылась сама. Рин встревоженно шагнул за порог — мать опять приняла слишком много лекарств и забыла о безопасности? — из тени над ним навис человек в маске, посмотрел ему в глаза неуверенным взглядом. Капля его пота упала Рину на руку и защекотала запястье. В ту же минуту в припадке паники Рин понял, что кто-то стоит у него за спиной и собирается надеть на голову мешок. Рин взвизгнул, отпрыгнул в сторону, поскользнулся, больно ударился об пол. Человек нагнулся над ним. В глазах больше не было неуверенности, в них застыли хладнокровие и жестокость. — Мальчик, мы ничего тебе не сделаем, — сказал он, но Рин почувствовал в его словах ложь, как привкус гнили во рту. Взгляд уперся в грудные мышцы незнакомца, которые были перекачаны и выпирали как собачьи титьки. Тяжелые, пахнущие чем-то горьким руки стали обшаривать его тело, под их тяжестью откуда-то из кошмаров всплыла тьма и начала тянуть из него силы, чтобы выпить досуха. — Проверьте в заднице. От этих пидоров всего можно ожидать. Когда с него сдернули штаны, Рин перестал дышать. — Ничего, — донеслось словно из-под воды. — Уходим. Хлопнула входная дверь, и Рин очнулся, втиснулся в джинсы, бросился в комнату матери — она улыбалась, растянувшись на неразобранной постели в крепких объятиях наркотического сна. Телефон. Рин набрал цифры — абонент находится вне зоны доступа — кнопка быстрого набора — длинные гудки. Он продолжал судорожно набирать номер, потому что знал, что если остановится, то снова почувствует тьму рядом. — Да? Рин? — Сэм слышал, как Рин часто дышит где-то там в ночи Римини, словно изо всех сил пытаясь ответить, но только мычание срывается с его губ. — Что случилось, парень? — П-п-пожалуйста, п-п-п-приезжай. Когда Рин начал заикаться ему в ухо, голова у Сэма закружилась в лихорадочном вихре: последний самолет на Римини только что улетел. Следующий рейс завтра в десять утра. Суки. — Послушай меня, Ринсвальд, — Сэм задышал на Ано, успокаивая, гипнотизируя, — я прилечу завтра, первым рейсом, а сейчас к тебе приедет доктор Стрателли. Ты ему все расскажешь. Он останется с тобой до моего приезда. Договорились? Я тебе перезвоню через минуту. Буду с тобой на связи до самого приезда доктора. Договорились. Вешаю трубку. Сэм дошел до раковины в туалете аэропорта, развернулся, зашагал назад до двери кабинки, снова развернулся: раковина, разворот, дверь. Ударил кулаком о дверь, и она показалась ему мягкой. Суки. Черт! Собравшись с мыслями, дрожащей рукой набрал Никколо.***
«Убер» тащился как улитка, и всю дорогу Никколо хотелось выскочить и побежать бегом. Дома Ринсвальд кинулся к нему подстреленной птицей и разрыдался. Осел, сразу потеряв все силы. — Цел? Ринсвальд кивнул. — Сильно испугался? Ринсвальд снова кивнул. — С тобой что-нибудь делали? Рин как рыба начал раскрывать рот, но ничего членораздельного произнести не смог. Никколо обвел взглядом раскиданные по полу вещи, зажженные повсюду лампы. Сглотнул: — Давай, садись на диван. Подожди. Поспешил на кухню — половицы жалобно захрустели рассыпанным сахарным песком под каблуками его туфель. Схватил бутылку воды, сжал ее в кулаке, словно это была шея, открутил крышку, подумал, что хотел бы вот так открутить голову тому, кто все это устроил. Вернулся с открытой бутылкой к Ринсвальду: — Попей. Рин наклонился к воде, и его вырвало. — Ничего. — Стрателли поднес бутылку к губам подростка; когда тот сумел сделать несколько глотков, достал и протянул ему небольшую таблетку. — Запей еще это. Потом помог снять заблеванную рубашку. — Кто это был? Знаешь? — Н-не-не… — Понятно. Мать? В отключке? Я ее проверю, а ты пока переоденься. Пока Рин бросал рубашку в машинку и брал новую, Никколо заглянул в комнату Мэри Гийот. Она дышала ровно и глубоко. Никколо тряхнул ее за плечо, женщина не среагировала. Никколо собирался тряхнуть снова, но тут о носок ботинка что-то звякнуло. Никколо рассмотрел опрокинутый бокал и коробку от дорогого подарочного виски. Бутылки нигде не было. Мелькнула мысль, что в алкоголь было что-то добавлено. Накрыв синьору Гийот покрывалом, Никколо подобрал стакан, вернулся с ним к Рину. Тот съежился на диване перед включенным без звука телевизором. Глаза у него уже слипались. После того как седативные окончательно подействовали, Никколо отзвонился Сэму. Потом подмел полы, наскоро прибрался, чтобы внешние следы нападения не бросались в глаза. Подхватил Рина на руки и перенес в его комнату. Сам сел на пол и стал ждать утра.***
Сэм лежал в постели и ждал утра. В одежде и в обуви, не обращая внимания на то, что пачкает простыни, не обращая внимания на суету Тоби вокруг. Ему очень хотелось под душ, смыть с себя день, смыть с себя разговор с Рином, но он не шевелился. Тоби принес ему грейпфрут, разрезанный пополам и сдобренный для сочности сахаром. Сэм оттолкнул его: — Не хочу. — Заикание Рина еще тикало у него в голове, готовое громыхнуть взрывом. После стольких недель усилий — и оказаться снова там, где они начали. Все обучение коту под хвост. Сэм терял всякую надежду от осознания этой грубой, неприкрытой истины. Внутри него смешивались злость и черная волна тоски. Левая рука начала дрожать — это было всего лишь легкое подергивание, но остановить его не получалось. Никколо отзвонился час назад. Сказал, что на Рина напали. Обыскивали. В прямой кишке тоже. Дома погром. Мать накачали наркотой. Хотя у Сэма не было доказательств, но он чувствовал, что за всем этим стоит Лагос. А если чувствовал, — значит, знал. — Почему он снова заикается? — спросил Сэм у Никколо; ожидая ответа, натянул резинку на запястье. — Аморе, — сиповато начал доктор, откашлялся, — мальчик не справился с переживаниями. Это называется эмоциональный шок. — Дам ему передохнуть недельку, и начнем сначала. — Неделькой не ограничится, аморе. Ринсвальд нестабилен. У него переходный период. Гормоны, половое созревание. Год. Как минимум год нужно подождать, чтобы снова нагружать его нервную систему. Сэм не поверил. Это был всего лишь обыск. Подумаешь. Неделя — и все у брата будет в порядке. Но вслух этого говорить на стал — лишние споры сейчас были ни к чему. Когда Стрателли дал отбой, Тоби спросил: — Может быть, перевезешь брата и мать сюда? Сэм прощупал его взглядом: не хочет ли Тоби таким образом положить конец его роману? Доктор не сможет часто прилетать, а если сможет, то где же они будут встречаться? В отелях? На простынях, воняющих дешевой химией и чужими неотстиранными совокуплениями? — ответил резко: — Не лезь не в свое дело! — Добавил мягче: — Чем Ринсвальд дальше от института — тем лучше. Может быть, отец был прав, отправляя его с матерью в Римини. Подальше от Лагоса. Стрателли организует ему защиту. Посмотрел на время — шесть утра. Можно было выдвигаться к самолету. В восемь утра аэропорт Ниццы был стерилен, как операционная. С одной стороны просвечивался косыми лучами солнца, как рентгеном. С другой над ним висела луна, бледная и распухшая, как размоченный в сливках кусок хлеба. Перед посадкой Сэм демонстративно передал Тоби флешку — один в один как та, на которой хранится запись с односторонней стигмой. Только пустая. Если за ними наблюдают, пусть думают, что информация остается во Франции.***
— Где мать? — спросил Сэм, едва войдя в дом — Напоил ее кофе, рассказал о взломщиках и отправил со своим кузеном-риелтором подыскивать новую квартиру для съема. Ей предстоит восемь часов осмотра подходящих квадратных метров без насекомых, колоний плесени, вредных соседей. Сэм выдохнул, почувствовал вокруг Никколо зону силы и влияния, с облегчением шагнул туда, спросил еще: — А Рин? — Спит. Все хорошо, аморе, — и по выражению лица Сэм совершенно не мог определить, что именно «хорошо»: то, что Рин спит, то, что мать с ее неизменной кривой улыбкой на тонких губах не будет суетиться и предлагать что-то несуразное, или то, что они стоят так близко, лицом к лицу, и чувствуют тепло друг друга. Стрателли первым сделал шаг в сторону, настороженно посмотрел на осунувшееся от бессонницы лицо Сэма с темными синяками под глазами и залегшей между бровей глубокой морщинкой. Подумал: как он только еще на ногах стоит? Сказал: — Я сварю кофе. Перед трудным разговором кофе — хорошо. И еще. Аморе. Только скажи, и я пошлю дядиных людей по следу… или ты собираешься вызвать полицию? — Не собираюсь. И посылать по следу никого не надо. Я уверен, что знаю, кто за этим стоит. Знаю, но доказать ничего не могу. — Что они хотели от мальца? Сэм достал откуда-то из слоев одежды шелковый платок с фламбоянами, развязал узел. Оттуда на его ладонь выпала флешка: — Вот это. Я собирался попросить Рина спрятать ее среди своих вещей, но в последний момент передумал. — Ладушки, — Никколо засыпал молотый кофе, залил минералку. Под урчание кофемашины закончил: — Но если мне память не изменяет, ты должен был передать флеш-карту какому-то надежному синьору. — Ничего не получилось, Никколо. — Мм. И что дальше? — Что-что, — Сэм чуть было не потерял самообладание, — заверну эту дуру в шесть презервативов и утоплю на дне твоего сливного бачка. Никколо впервые за весь разговор улыбнулся: — Хороший план, — разлил кофе по чашкам, пододвинул одну Сэму. — Ты же понимаешь, что это временное решение, следующий рейд они сделают ко мне. Сэм залпом опрокинул кофе в рот: — Можно еще одну? Никколо снова запустил кофемашину, а Сэм облизнул губы, сказал: — Ты для них не существуешь. Они даже подумать не могут, что между нами есть что-то большее, чем врачебные консультации. Если было бы иначе — к тебе бы уже нагрянули. — Не понимаю. Что мешает им подумать иначе? Ханжество? — Нет. Ано не работает, если кто-то из пары тратит свою сексуальную и эмоциональную энергию на другого человека. Такая вот особенность дыхания. А у нас с Тобиасом все отлично внутри пятиметрового круга. Поэтому все кто не Тобиас и не моя семья — их не интересуют. — Поясни. — Я не идиот, чтобы делиться информацией, которая стоит как две или три небольшие страны, с человеком, к которому не имею эмоциональной привязки. Так они думают. — Аморе, если я вне подозрений твоих боссов, то рядом со мной ты можешь создать альтернативную структуру. Мое предложение все еще в силе. Своя школа. Узнаваемое имя. Это сделает тебя неуязвимым. Тебя и твоего брата. Сэм несогласно мотнул головой, дернул резинку на запястье. Его втягивают в нелегальщину, как в болото. Это слишком радикальные изменения. Слишком. Сказал: — Я все еще могу выиграть августовский фестиваль и потребовать себе место Лагоса. Вот тогда я буду неуязвим. — Ты неожиданно наивен, аморе. Большие люди всегда демонстрируют свою власть над маленькими людьми. А ты еще не вырос, Сэмюэль Гийот. Если что-то пойдет не так, как ты задумал, есть ли у тебя запасной вариант? На этот вопрос следовало бы твердо и благоразумно сказать «запасные варианты меня не интересуют», но интуиция подсказывала Сэму: Стрателли сделал ему как раз то предложение, на которое сказать «нет» значило бы струсить.***
Тобиасу было совершенно ясно, что нападение на брата вынуло из Сэма изрядную часть души и вложило вместо нее вязкую жгучую нервозность. Внешне Сэм не изменился, если не считать того, что в его взгляде и манере говорить появилась жесткость. Внутри же его сотрясали противоречивые чувства. Через стигму Тоби ощущал их пульсацию, как животные ощущают землетрясение. Хотел быть рядом, но Сэму нужно было не это, а деятельность. В его голове поселился Стрателли и его планы, согласно которым Сэм лихорадочно нарезал жизнь тонкими ломтиками между Римини и институтом, доводил себя до изнеможения. В Римини он организовал пробный нелегальный баттл на Ано, для августовского фестиваля писал новые глифы. В каждый глиф зашифровывал злость и месть. Заставлял эти два чувства звучать на Ано потрясающе. Намного сильнее, чем любовь. Вот только у Тоби от новых глифов в горле что-то натягивалось и першило. «Живи своей жизнью», — сказал ему Сэм, и Тобиас изо всех сил пытался, но чувствовал только груз ответственности и дыру внутри, словно его разобрали на части и одну из них унесли. Еда, приятели, учеба — ничего ее не заполняло. Люди вокруг были совершенно взаимозаменяемы. Отличались только цветом волос или тоном кожи, кто-то из них затянул Тоби на вечеринку по случаю окончания обязательной практики. Старый дом, окутанный плющом, словно шалью, встретил вновь прибывших перевозбужденных гостей дешевым вином, дорогим пивом и волной звуков, в такт которым некоторые пытались двигаться. То тут, то там раздавались взрывы смеха. Протискиваясь в поисках укромного места, глазами Тобиас выхватывал то крашеные деревянные бусы, то надтреснутый стакан с густым красным напитком, то родинку с тремя волосинками над чьей-то губой. Пахло разгоряченной кожей и разлитым сидром. Тоби постоянно совали в руку стаканчики с алкоголем, но пить он не хотел, поэтому отошел к окну и смотрел на тяжелый насыщенный свет конца лета, который бросал вызов грядущим сумеркам. — А мне кажется, что ты тут грустишь один, — раздалось у него над плечом. Тоби обернулся и разглядел нелепое сочетание цветов, которое звалось хозяйкой Лу. Он помнил ее по лекциям и семинарам, у нее был певучий голос с раскатистыми «р». — Выпьем? С Лу оказалось легко пить, и они долго пили грог на заднем дворике, потом рвали и разминали в пальцах лаванду. Тобиас подставил ладонь ветру, и лавандовый пух застрял синими пчелками в черных вьющихся волосах Лу. Тогда-то Тоби и подумал, что при правильном освещении она похожа на Сэма. Тогда-то Лу и начала расстегивать ему рубашку, торопилась, чтобы он ее не остановил, тянула пуговицу на джинсах, нетерпеливо дергала молнию. Тобиас не остановил. Длинная челка упала Лу на лицо, она тут же потянулась убрать ее за ухо. Тобиас перехватил руку — под пальцами кожа тонкая, горячая, привычная: — Не надо. С челкой было лучше. Только острый подбородо