Будущее сделано из того, что мы не можем удержать. Бенджамин Саэнс
В самолете Сэм еше раз покрутил туда-сюда мысль о Ривайене и снова пришел к выводу, что стравить Ривайена и Лагоса — хорошая идея. Сэм представил лица двух старых пердунов и рассмеялся. Потом сконцентрировал свое внимание на деталях: передать флешку лучше всего через посредника. Через того, кто хорошо знает и его, и Тоби, и Ривайена. Сэм вспомнил про Отто. Того должны выпустить из медицинского изолятора то ли накануне, то ли сразу после Дня взятия Бастилии. Надо будет уточнить. Отто отлично подойдет. А договорится с ним Тоби. Они же знают друг друга с детства. А кроме того, Сэма корежит при одной мысли о подвалах института, об их запахе и криках, которые словно сквозняк ползут по коридорам. Пожар воображения так разгорелся, что Сэму пришлось его погасить. День взятия Бастилии — это хорошо. В суматохе, среди гуляк и подвыпивших обывателей, которые будут шататься по Променаду, никто не обратит внимания на передачу флешки. Но до этого нужно объясниться с Тоби — напряжение между ними стало ощутимым, пульсировало, словно фурункул, который пришло время вскрыть. Забыв про Отто, Сэм стал настраиваться на волну Тобиаса. Сразу после самолета отправился прямиком к нему в студию, где с порога его атаковал густой запах красок и пыли. Сэм от него отмахнулся, сказал с энтузиазмом и каким-то диким весельем: — Хочешь знать, как его зовут? Хочешь знать, серьезно ли у меня с ним? Сомневаешься во мне? Давай. Задавай свои вопросы. Говори, что хотел сказать. Сейчас или никогда. Тобиас встал от мольберта, не спеша вытер кисти. Одного взгляда на Сэма было достаточно, чтобы понять, что у него истерика, что он себя накрутил и разговаривать с ним в таком состоянии не нужно, но отказывать Сэму Тоби не умел. А еще ему было предельно неловко от того, что Сэм так легко читает его мысли и чувства. Он-то думал, что хорошо спрятал их на задворках сознания. А тут такое… Тоби кашлянул, чтобы скрыть неловкость, и начал издалека: — Я не хочу знать, как его зовут. Это не мое дело. Я понимаю, что взаимность штука хрупкая и непостоянная. Понимаю, что ты из той породы людей, которым нужны новые ощущения. Я понимаю, что со мной тебе скучно. Не перебивай, пожалуйста, мне и так очень трудно говорить. Послушай, я же не слепой, я был тебе интересен месяц или два, но потом тебя увлекло другое. Там, в Италии. Ты меня не гонишь, но, может быть, тебе просто неловко сказать мне «нет»? Мне было бы проще… Сэм все-таки его перебил: — Так ты думаешь, я летаю в Римини, потому что мне с тобой скучно? Или потому, что я тебя больше не люблю? Посмотри. Посмотри на меня! Ано — это все, что у нас с тобой есть. Это больше, чем какая-то там любовь, Тоби. А там — там любопытство, тщеславие. Если хочешь — похоть. Как ты можешь приравнивать то, что между нами, к тому, что у меня в Италии? — Сэм рассмеялся в голос, а потом стал очень серьезен, сказал: — Хочешь правду? Она — банальнее не придумаешь. В Римини у меня терапевтический секс, больной братец и мать-алкоголичка. Этим не хвастаются. Особенно перед близкими. Гордость и предубеждение. Я не хотел портить… В этот момент Тобиас почти ощутил вокруг Сэма наэлектризованное поле. — Что портить? — спросил, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. — Имидж. Боялся, что ты начнешь осуждать. Меня. И отца. За то, что он так поступил с матерью. За то, что не заботился о Рине. Боялся, что ты решишь, что я не лучше твоего опекуна. — Глупость какая. Ты и теперь этого боишься? — Теперь я боюсь своего дома. Когда бреюсь — чувствую отца рядом; когда готовлю кофе — до сих пор жду, что Лидия начнет зачитывать что-нибудь из сводки новостей. Ненавижу свой дом. И город ненавижу. Повсюду призраки. «А вот тут мы шли домой». «А вот тут мы в предпоследний раз ужинали». Когда ты рядом — это помогает. Но это делает меня зависимым. Немножко инвалидом. Я не хочу, чтобы ты разделял мои проблемы, хочу разделять твои радости. Если хочешь помочь — начни жить своей жизнью, а не моей. Хорошо? Пока Сэм говорил, его истерика прошла, в глазах появилась мягкость и даже нежность. Они заставили Тоби почувствовать себя особенным, пообещали, что скоро все будет в полном порядке. А потом Сэм подошел совсем близко, коснулся теплым льном своих губ края повязки на горле Тоби, вписался в его объятия так, словно всегда в них находился.***
Тобиас забежал в «Старбакс», взял черный без молока для себя и латте для Отто, аккуратно пронес стаканчики через проходную, пропускную и санитарную зоны и теперь сидел в подвале в тесной душной переговорной, косился на медсестру — затхлую крашеную мымру, — следил за перемещениями ее подопечного. После инцидента Отто изменился: исхудал, был накачан лекарствами до потери координации, взгляд у него стал слегка расфокусированным, а голос неуместно громким и механическим. Неуютным, с нотками паранойи. Но сквозь это болезненное Тобиас все равно мог разглядеть все того же кадета, что каждую зиму лепил во дворе Нагорной кособоких снеговиков и цеплял на них ворованные шарфы. Отто ему обрадовался: — Ты давно не заходил, я понимаю, дела навалились. Учеба, личная жизнь и все такое. Но мог бы и почаще… Стал рассказывать, что с нетерпением ждет встречи со своей девушкой. «Она замечательная, Пэм ее очень ценит». Что после возвращения в Нагорную будет преподавать, пусть и самым младшим. «Но это же только начало». А еще ему могут предложить заниматься безопасностью. Потому что как дышащий он пока бесполезен. «Но Ривайен твердо обещал мне, что скоро это пройдет», — воодушевленно сказал Отто. — Он сам тебе это сказал? — удивился Тобиас, потому что даже ему теперь стало очевидно, что тело и разум Отто, несмотря на лечение, никогда не забудут столкновение с выплесками. — Нет. Пэм приезжала. И не один раз. Это она передала мне слова учителя и договорилась о выписке. Тобиас плохо представлял себе, как Ривайен мог обещать что-то подобное своему бывшему кадету. Для него они все — и охрана, и даже Пэм — были чем-то вроде хомячков или канареек, с которыми и разговаривать-то особо не интересно, не то что обещать невыполнимое. Но напоминать об этом Отто было бы слишком жестоко. Его воодушевление так похоже на передутый воздушный шар, который лопнет от столкновения с правдой. Бедный Отто. Таблетки и одиночество сделали его болтливым и рассеянным. Тобиас мельком посмотрел на часы и решил дать Отто минут пятнадцать — пусть выговорится. Поудобнее устроился на стуле и не заметил, как мыслями вернулся в прошлую ночь, к Сэму. Услышал, как упал ремень, почувствовал руки Сэма, когда тот раздевал его… Они занимались любовью, но в чужом ритме, с чужими позами, и Сэм был чужим и пах по-чужому. Хотя Тоби кончил, близость его не утешила, не сняла напряжения, не уняла сексуальный голод. Теперь нервы и кровь пульсировали в паху и требовали срочного семяизвержения. Это было некстати. Тобиас сделал здоровенный глоток кофе. Напиток нокаутировал пустой желудок, но не напряжение в паху. Джинсы начали жать, Тоби пристроил картонный стаканчик так, чтобы прикрыть ширинку, перекинул ногу на ногу. Мымра в медицинском халате приняла его ерзанье за сигнал к сворачиванию разговора: — Заканчивайте, месье Форсайт, пациенту пора отдыхать. А Отто, спохватившись, задался вопросом: — А ты, собственно, просто так заскочил или… — Или, — подтвердил Тобиас. — Тебя же четырнадцатого выпускают? Я хотел кое-что с тобой передать… опекуну. — Ну давай. — Не сейчас. Сам же знаешь, контроль на выходе, опись личных вещей. А это… это очень личное. Давай встретимся вечером на салюте? У фонтана Эйфеля? Потом у меня переночуешь и утром я посажу тебя на такси. Отто радостно закивал, уронил стаканчик, разлил кофе по полу. Тоби спрятал глаза — неуклюжий Отто был трогательно невыносим.***
Сэм сунул ингалятор к носу, и вихрь измененного состояния понес его вдоль тротуаров, витрин, припаркованных автомобилей. Он перепрыгнул через внезапный ряд ступенек, оставил позади спрятанный между двумя домами садик и нагнал Тоби уже у самого фонтана, встроенного в стенную нишу Эйфелем перед Всемирной выставкой тысяча девятисотого года. Принюхался. Воздух вонял национальным праздником, во все стороны от перекрестка тянулись сонные обывательские двухэтажки, построенные еще пра-пра-прадедами нынешних жильцов. Ни камер, ни любопытных. Сэм сказал Тоби в спину: — Надеюсь, дух перекрестков будет на нашей стороне, а то… — но его голос потонул во взрывах самодельных петард, которые прогремели на Променаде — разгоряченная пивом и предвкушением толпа начинала неистовствовать. С перекрестка улочка просматривалась до самого моря. Отто размашисто шел им навстречу, махал рукой, можно было уже различить исхудавший абрис его скул и заговорщическую полуулыбку. — Привет, — Сэм старался перекричать грохот петард, — рад тебя видеть, — посмотрел на часы. До первого залпа оставалось несколько секунд, и Сэму в голову пришла новая идея, он тут же ее озвучил, торопясь заполнить паузу между петардами и официальным салютом: — Послушай, у нас тут тачка недалеко. Может, ну его — салют. Давай мы лучше тебя в Нагорную подбросим. Тоби говорил, что там по тебе девушка сохнет. Так лучше тебе к ней поспешить. Как считаешь? Отто просиял, а потом язык его тела неуловимо изменился — так неуловимо меняется запах одеколона, — брови в панике рванули вверх: — За нами что, следят?! В этот момент первый залп салюта взорвался в небе голубой орхидеей невероятных размеров, воздух запульсировал искрами света, и Сэм боковым зрением увидел блик прицела на крыше. Совершенно бессознательно шагнул за спину Отто. Крикнул: — Тоби, справа! Окрик потонул в новом залпе, Тоби заозирался, почувствовал движение: рядом с его ухом что-то вжикнуло на грани воображения, грудь Отто взорвалась кровавым фонтаном, а небо над ними рассыпалось зеленым и золотым дождем. Отто упал, захрипел, борясь за дыхание и жизнь. Мрамор тротуара стал менять цвет на черный. Сэм упал на колени рядом, лицо его на мгновение оцепенело, как будто он старался подавить панику. Потом исказилось яростью: — Блядь, не выживет, всю грудную клетку разворотило! До крыши, с которой прилетела пуля, было чуть дальше, чем до камня на пирсе, с которым Тоби недавно экспериментировал. Он не был уверен, что у него хватит сил, чтобы переместиться. Бросил быстрый взгляд на Сэма и еще хрипящего Отто — оба на перекрестке как на ладони. Сделал вдох-выдох-вдох. Скомандовал себе: «Давай», как когда-то командовал ему Ривайен, рукой изобразил придуманный на пирсе глиф, достаточно мощный, чтобы полностью контролировать эту часть улицы от тротуаров до крыш домов, выкрикнул его, и мощный поток Ано стер свет, запахи, пространство; тело завибрировало и перетекло на крышу. Тоби полностью ощутил себя снова, когда уперся руками в массив сгруппировавшегося человеческого тела с валиками жира на шее. Грянул новый залп. Салют высветил локоть на колене, профиль, который показался смутно знакомым, дернувшийся палец на спусковом крючке. Не рассуждая, Тоби сделал резкое движение, и чужие шейные позвонки хрустнули между его ладоней, масса мышц и жира обмякла. Тоби разжал руки, еще светящиеся голубым электрическим светом, который оставил на коже переход через встревоженное дыханием Непространство. Человек, убивший Отто, скорчился у его ног. Тоби сморгнул боль в костях, захотел поскорее спуститься вниз, убедиться, что второй выстрел, если он был, не задел Сэма, но не спустился. Склонился, чтобы рассмотреть снайпера. Это был Карим, постаревший, но легко узнаваемый капитан Йорты. По спине Тоби к горлу прошла легкая судорога, похожая на рвотный позыв, но Тобиас с ним справился. Сглотнув, вырвал из мертвых рук винтовку, неожиданно тяжелую и теплую. — Тоби? Что там? Можешь спуститься? — новый окрик Сэма удачно вклинился между двумя залпами. «Слава богу — жив». Тоби перевел дыхание, огляделся, заметил приставную лестницу, скользнул по ней на чей-то распахнутый настежь балкон. Шагнул в квартиру, готовясь, если появятся перепуганные жильцы, заговорить на Ано, отвести их взгляды, успокоить… Но квартира оказалась совершенно пустой: ни мебели, ни людей. Тоби почему-то не удивился. Его мозг уже анализировал произошедшее. — Позиция была выбрана заранее, — сказал он Сэму, передавая оружие. — Стрелявший — из Йорты. В квартире пусто. Думаю, Карим — его звали Карим — знал, где, когда и зачем мы встретимся с Отто. Нас или прослушивают, или отслеживают по видеокамерам. — Помедлил и выговорил медленно: — Я убил его. — Поделом, — нервно хохотнул Сэм. Смех у него получился нехорошим, почти уродливым. — Отец был прав, когда говорил, что в тебе живет убийца. Не переживай. Расскажи лучше, как у тебя получилось переместиться на крышу? — Создал небольшой тоннель в Непространстве. — Тобиас не старался, чтобы его голос звучал буднично. Это давно получалось само собой. Стигма создавала нечто похожее на стеклянную стену между ним и его чувствами, помогала оставаться хладнокровным даже в шаге от трупа Отто, даже когда искаженное лицо Карима плыло перед глазами. — Ладно. Потом еще раз покажешь. А пока… Дай-ка сюда. Сэм взял у Тоби винтовку, вытер отпечатки: — На всякий случай; если за нами следили, у них все равно есть полная запись, — и положил оружие рядом с Отто. — Уходим. — Ты не позвонишь в полицию? Хочешь бросить его так? — А ты хочешь, чтобы правительственные следаки пришли в фонд и начали дознание? Отец всегда был против того, чтобы посторонние совали свой нос в наши секреты. Если, как ты говоришь, за нами следили, то они приберутся тут еще до появления полиции. — Но его надо доставить в Нагорную. У него там девушка. Надо сообщить. — Не наши проблемы. Тоби снова подчинился, и они ушли. Их никто не остановил. Последние залпы салюта ударили им в спину, но даже не заставили оглянуться. Они торопились. Надо было обшарить весь дом Сэма и студию Тоби. Закончили уже под утро. Без сил повалились спать. Тобиас закрыл глаза, а когда открыл — был совсем другим человеком, не вчерашним. Сэм отправился к Лагосу, а Тобиас лежал и думал о Кариме. О человеке, чья голова оказалась между его ладонями. Думал об удивлении, которое застыло в его мертвых глазах. Представлял его в кругу детей, родителей — семьи. Он никогда их не видел, но представлял очень четко. И после весь день не мог ни о чем другом думать. «Я защищался, я защищал Сэма — это было справедливо», — твердил он себе, но это не помогало. От этого становилось только хуже, и к горлу опять, как на крыше, подступала тошнота.