В этом и состоит жестокость мертвых. Они, возвращаясь, всегда застают нас врасплох. Андре Асиман
На Пьяцца Паганика первым осознанным движением Рина было рухнуть на нижний ярус кровати, вторым — цапнуть Тобиаса за руку и притянуть к себе: — Посиди со мной. От усталости его голос атрофировался до невнятного шепота на фоне несмолкающего гула машин, доносящегося из открытого окна. Тобиас завис над ним в нерешительности — накопившаяся за день близость сделала Рина бесконечно желанным, не было уверенности, что возбуждение, которое поднялось в Тобиасе горячим приливом, будет взято под контроль. Но тут Бека громыхнул стулом, чертыхнулся, громко хлопнул какой-то из дверей, и ее квадратное эхо прогнало телесную неловкость. Тобиас присел на край постели, поцеловал Рина в макушку: — Засыпай. Рин завозился, примостил голову у Тобиаса на коленях. Замер, ожидая чего-то особенного. Тобиас нерешительно погрузил руку в его черные непослушные пряди, укороченные ради лицея, с сильно бьющимся сердцем пропустил их через пальцы. Волосы были теплыми и мягкими, как шелк корешков старых книг, как ветер на берегу моря. Рин расслабился, безмятежно засопел, под длинными ресницами задрожали фиалковые тени, чуть припухшая верхняя губа выпятилась над нижней. Прекрасная картина спящего мальчика. У Тобиаса руки зачесались взять карандаш и сделать набросок, но он сдержался, подумал, что видел нечто похожее в Ватикане. На картине Жана-Батиста Грёза. Позволил себе помечтать о том, как завтра сделает с той картины копию и подарит Рину. Поймал себя в тот момент, когда едва не завалился вперед, засыпая. Аккуратно переложил голову Рина на встрепанную возней подушку, Рин во сне пробормотал: «Не уходи», придвинулся ближе, словно стремился стать с Тобиасом единым целым. Тобиас помедлил, а потом разрешил себе растянуться на узкой кровати рядом. Проснулся оттого, что стигма полыхнула впечатляющей болью. Тобиас резко сел, стараясь не поддаться панике и выбросить из головы неизвестно как попавшие туда мысли о том, что обучение Иннокентиев — это расточительная глупость, что любовь к Рину — пошлость. Мысли эти скрежетали в голове острыми углами, разрывали душу и горло. Со сна Тобиас подумал, что испытываемые ощущения — это всего лишь дань ночному кошмару, прошелся до крохотной кухоньки выпить воды. Пульсация на горле, куда более интимная, чем мышление, зрение и слух, продолжилась, словно стигма ожила в ответ на призыв своего создателя. Это противоречило всякому здравому смыслу, но Тобиас почему-то не смог проигнорировать противоречия. Он заставил ум двигаться в том направлении, куда его толкали болезненные мысли и ощущения. Там было темно и пусто. Там были вспышки переживаний, в которых Сэм разбивал ему сердце так мучительно долго, что Тобиас совсем отучился отличать боль от любви. Между вспышками и темнотой Тобиас набросал несколько точек — каждая соответствовала какой-то нелепости, всплывшей в его памяти: не связанные с реальностью слова Мэри «Сэм не одобрит, Сэм будет недоволен, Сэм разрешил мне…», странные ощущения тревожного присутствия, которые следовали за ним по пятам в Риме, похожая на него сутулая фигура, уходящая по тоннелю от Лагоса, распростертого на цементном полу паркинга. Невольно он спросил себя: «Что было бы, если бы в тот вечер Иннокентии не поджидали меня в темном переулке? Получился бы из меня идеальный козел отпущения?» Тобиас одним движением мысли, словно кистью, соединил разрозненные точки между собой, увидел новую картину целиком, сделал единственно возможный для него вывод: где-то рядом, в этом городе, находится Сэм. Мертвый или живой, он вернулся по его душу. Догадка ошеломила. Чтобы взять себя в руки, разобраться в себе и все обдумать, он решил пройтись. Накинув куртку, взял телефон и спустился под легкую декабрьскую морось. Дошагал до Форума, встал под разбитой временем аркой и сам разбился на две равные части. Одна часть затрепетала от восторга и предвкушения воссоединения, другая почувствовала опустошение и страх за будущее Рина. Потом на место страха пришла решимость: скорее ад замерзнет, чем он позволит втянуть Рина в кровавые предприятия его старшего брата. Именно эту решимость Тобиас не хотел потерять. Достал из кармана телефон. Выбрал из списка два номера. Сердце колотилось сильнее, чем после часовой пробежки, — какой из двух набрать первым?***
Ривайен не доверял электронным словам, камерам наблюдения и телефонным аппаратам, но тут уж выбора особо не было. Он сидел и ждал, положив айфон перед собой на дубовую поверхность старого письменного стола. Испытывал неприятное жжение в подушечках пальцев и на шее. Тобиас должен был скоро позвонить. Ривайен знал это, как человек знает, что скоро взойдет солнце. Вертел на пальце кольцо, купленное в Тибете для Лиззи, и думал о том, что институт дыхания и фонд стали опасными местами, где за опасные знания готовы были разорвать на части в прямом и фигуральном смысле. Кроме того, со смертью Лагоса фонд потерял и пока еще снова не обрел целостность. Теперь у каждого там были свои мысли насчет того, как можно использовать Ано и одностороннюю стигму. Спонсоры же все чаще стали проявлять армейский характер: предпочитать для сближения людей, которых легко определить, назначить им роль, понять их и управлять ими. Ривайен наблюдал за происходящим, не вмешиваясь, и надеялся, что сочетание действия, бездействия, знания и удачи поможет ему сохранить нейтралитет, школу и Тобиаса. Если правильно подобрать пропорцию. Если… Перед глазами Ривайена вдруг всплыло лицо Скайи — сморщенное то ли от сурового климата, то ли от лукавства. И светящееся изнутри. Старец пожевал призрачными губами, и до Ривайена долетел глумливый шепоток: «Вы, мой друг, очень специальный человек, и мы решили, что у вас достаточно навыков, чтобы сохранить нужное в секрете, а опасное в ножнах. Хотя можете сделать и наоборот». В этом шепотке Ривайен услышал настоятельную рекомендацию приготовиться к чему-то неприятному, но неизбежному.***
Лу проснулась от звонка телефона, потаращилась на имя, высветившееся на дисплее, приняла вызов, прошипела: — Какого черта? В семь утра! Я сплю, и может быть, сплю не одна! Тобиас ответил без паузы, словно и не слушал Лу, словно и не заметил упрек: — Надо поговорить. Фраза ни о чем, но тон, которым она была произнесена, сказала Лу, научившейся прислушиваться к нюансам, о многом. Она зевнула: — Ну, давай поговорим. — У нас проблемы, — произнес Тобиас и тут же замолчал. Лу поправила: — У вас проблемы, и они вполне могут подождать до обеда. — Могут, но мне будет спокойнее, если мы их обсудим прямо сейчас. Потом поговорить может и не получиться. — Ты меня запугиваешь? — А что ты так удивляешься? Страх отличное средство, чтобы разбудить мозг. На это у Лу не было ответа, была только пауза. Тобиас тут же заполнил ее словами: — Хочу поговорить с тобой о безопасности Рина. — Рин, Рин и снова Рин, — вспылила Лу, — если бы я знала, что выхаживаю тебя ради этого мальчишки… — не договорив, Лу взяла себя в руки и начала сначала: — Не обращай внимания, это просто недосып и месячные. Кто может угрожать Рину? С чего вдруг? Тебе сон плохой приснился? — Сэм. От этого имени Лу окончательно проснулась. Сначала решила, что ей послышалось. Потом зло рассмеялась, принимая все за неудачный розыгрыш, и только потом поняла, что Тоби не шутит; вскипела: — Но Сэм действительно умер. Умер и кремирован. Твое тело среагировало на обрыв коннекта. Я тебя еле выходила. Такое нельзя подделать! Ты видел урну с прахом в руках Рина, его отчаяние, ты видел некрологи и заключение судмедэксперта. Если бы Тобиас мог, он швырнул бы телефон о мертвые камни Форума. Как же сильно один разумный человек может портить жизнь другому разумному человеку и не понимать этого! Но сейчас не время для выяснения отношений. Противник сейчас не Лу. Тобиас несколько раз набрал воздух глубоко в легкие, потом сосчитал до пяти и взял себя в руки: — Подделать нельзя, так что я думаю, что Сэм действительно подверг себя обструкции. Возможно, попросил Никколо, чтобы тот его удушил. Или что-то такое. Лу даже не успела задать вопрос «зачем?» — Тобиас уже ответил на него: — Сэм всегда хотел власти. Всегда умел менять условия игры под себя. Умереть — это был хороший ход. Перформанс, который позволил наблюдать и действовать исподтишка. Никто не стал принимать в расчет мертвеца. Уход со сцены позволил ему расшатать иерархию, подорвать доверие между спонсорами, незаметно создать свою школу, тут, в Риме. Я уверен, что уже видел как минимум двух его учеников. Лу слушала замерев. Впервые на ее памяти Тоби говорил не с расточительной интенсивностью, а эмоционально. Демонстрировал чувства и свое отношение. Сказала: — Опасный спектакль получился. Но какое это имеет отношение к Рину? — Сэм всегда любил Достоевского. «Тварь ли я дрожащая или право имею?» Всегда был тем, кто имел право. Право на распоряжение чужими жизнями. И сейчас он хочет распорядиться жизнью Рина. И наказать меня. За то, что я оказался недостаточно преданным. Не думаю, что решится на что-то в Риме. Скорее всего — когда мы будем возвращаться. — Окей. И что ты предлагаешь? — Сюда не приезжай. Мы уедем отсюда в Нагорную. Туда Сэм прийти не осмелится. Ривайен ему не по зубам. Но если… если что-то пойдет не так, обещай, что не оставишь Рина одного и проследишь, чтобы он закончил лицей. Если понадобится, оформи опекунство. И запомни: Сэма нельзя подпускать к Рину. Лу не успела ни возразить, ни возмутиться: ты тоже ломаешь и распоряжаешься чужими жизнями! Услышала у самого уха короткие гудки, словно Тобиас исчерпал лимит слов, которые мог ей сказать. Лу осталась одна в зябком полусвете утра, чувствуя себя как ребенок под грузом сложностей. В желудке стало тяжело и неудобно. Черт побери, это был страх. Или подозрение, что не все пойдет хорошо, потому что почти никогда все хорошо не шло. Лу смотрела в потолок, стараясь разглядеть между трещин будущую дорогу своей жизни, но даже не была уверена, что такая есть. Подумала, почему Тоби так уверен в Ривайене? Почему бы ему просто не обратиться в полицию и не попросить защиты? Хотя эти размышления не имели большого значения. Просто иногда ее мозг выбирал фантазирование об идеальном мире, чтобы успокоиться.***
Телефон заорал в тот момент, когда Ривайен, не спавший уже сутки, задремал на диване в кабинете. Вздрогнув, он медленно втянул в себя воздух, мотнул головой, чтобы окончательно проснуться, включил громкую связь: — Да. — Мы приезжаем. В голосе воспитанника Ривайен уловил потрясение, которое тот недавно испытал и которое его еще не отпустило. Спросил нарочито сухо: — Вот как? Почему так срочно? — Тебе будет любопытно. Рин видит сны. Странные сны, в которых его зовут Абхиджит, в которых есть паучьи буквы и старинные глифы, про которые я читал в твоей драгоценной тибетской сутре. Еще он видит тьму в зеркалах. Если ты найдешь к нему подход, то, возможно, он тебе расскажет, о чем эта тьма с ним говорит. Я подумал, что это может быть связано с той Черной жертвой, про которую пишет… Тобгял? — Не Тобгял, а Сапан, — поморщился Ривайен, добавил то, о чем в свое время сам много размышлял: — Это могут быть выплески. Последняя реплика больно ударила по всем чувствам Тобиаса: не только Сэм, но и какая-то первобытная сила заявляла на Рина свои права; сказал: — Когда он приедет, не дави на него и не ставь своих экспериментов. Он ломкий и недоверчивый. И чувствует фальшь. Не сломай его, как меня, — Тобиас сглотнул невольный спазм, который сдавил ему горло, но тут же продолжил таким тоном, словно вспомнил какую-то важную деталь и сделал паузу, чтобы правильно все сформулировать: — У Рина должна быть возможность самому выбрать свою жизнь, а не принять ту, которую выбрал для него Сэм. — Сэм? — Тобиасу неожиданно оказалось приятно слышать в голосе опекуна тревогу, он представил, как Ривайен машинально снимает очки — они всегда защищали его от плохих новостей — и целую минуту не понимает, о чем идет речь. Тобиас почти слышал, как где-то там далеко, в Нагорной, Ривайен громко и быстро думает о черных как пропасть глазах, об обкусанных до мяса ногтях, которые невзлюбил с первой встречи, и о тех ночах, когда Тобиас предоставлял свое тело в качестве громоотвода для злого клокочущего отчаяния (в ту пору Тобиас был рад это делать); как наконец переходит к анализу каких-то своих данных и говорит, принимая слова Тобиаса как очевидное: — Так вот в чем все дело. Допустим, — Ривайен уже успокоился и размышлял вслух сухим и деловым тоном. — Что Сэм получит в итоге? Свою школу? Альтернативный Фонд Дыхания на Ано? А что потеряет? Ты думаешь, своим новым соратникам он уже сделал односторонние стигмы? Еще одна пауза в разговоре. У Тобиаса язык зачесался сказать «наверняка», но он не спешил со своим мнением, затаился. Ривайен не выдержал первым, сказал с расстановкой: — Ты не справишься один. Тебе нужно парное дыхание. Маленький Гийот — хороший стратегический выбор. Надо играть на слабостях, Тоби. Инициируй его. Это будет легко. Он к тебе привязался, потому что к тебе невозможно не привязаться, переспит с тобой с удовольствием. Может быть, у тебя после этого появится стигма. Ну что ты опять молчишь?! Тобиас молчал, потому что еще чувствовал запах волос Рина и вкус его губ. Грустно думал о том, что в своих рассуждениях Ривайен почти ничем не отличается от Сэма. Они одинаковые. К таким привязываешься всей душой, ищешь их любви, но получаешь только жесткий контроль. Каждого вздоха, каждого желания. Да, Ривайен? А Тобиас не хотел и точно знал, что никогда не захочет для Рина контроля, боли и пустоты. И уж тем более не захочет прятаться от опасности за спиной детской, наивной привязанности. Но как это объяснить Ривайену? Скорее всего никак. И незачем. И уже некогда. — Ты меня не слушал, наставник, — Тобиас произнес последнее слово специально. Зная, что им он зацепит Ривайена и уколет там, где тот думает, что у него камень и тщеславие. Что сделает больно и заставит быть очень внимательным. В конце концов, он столько лет жил среди манипуляторов. С удовольствием услышал, как Ривайен нервно и зло закашлялся; закончил мысль: — Ты сам сказал, что в фонде и в институте сейчас, мягко говоря, неразбериха. Сэм попытается сосредоточить в своих руках столько власти, сколько сможет, и не будет с этой властью небрежен, как Лагос. Если Рин как-то связан с выплесками, Сэм заполучит вместе с ним нечто такое, что ни ты, ни фонд и никто другой не сможете ему противостоять. По-моему, это очевидно. Рин — это козырная карта в твоем противостоянии с Сэмом. Краткое молчание Ривайена показалось необычайно красноречивым, затем он сказал осипшим голосом: — И ты мне его привезешь. — Я с этого начал. Завтра мы отправимся в Нагорную. Я, Рин и Иннокентии. А потом я уеду. Через день или два. Мне нужно, чтобы ты оставил Рина у себя и сберег. Сам я скорее всего к этому моменту буду бесполезен. Стигма возьмет мой разум под контроль. И я не хочу, чтобы Рин видел, как это будет происходить. — Мне бы не хотелось тебя терять. Тобиас вздернул бровь, пытаясь соединить сказанное с пятью годами отчуждения и неприязни, и неожиданно почувствовал досаду: — Тебе не впервой. Переживешь. Начнешь учить его, только если он захочет — и только если он захочет. Остальное неважно. Жди нас. Нажал на «сбросить» и решил не возвращаться в квартиру на Паганика. Отправился сразу в Ватикан, предупредить, что по «семейным обстоятельствам» не сможет закончить стажировку, и сделать копию спящего мальчика Грёза. Пока резкими и точными движениями переносил в блокнот линии и штрихи, прорисовывал поражающую фактуру волос, думал, что ему никогда не приходило в голову искать сходство с Сэмом ни в одной из картин. Из Ватикана вышел в тот момент, когда тени от домов стали слишком длинными, поспешил на Паганика, чтобы объявить мальчишкам о срочном отъезде, улыбнулся, предвкушая последний хороший вечер, с подколками, пиццей, выкрутасами Юраси. Живо представил, как Рин выходит из душа в одних пижамных штанах, тихими шагами приближается к дивану, зарывается босыми ногами в щель между подушками сиденья, как утыкается полулежа в планшет. Так близко, как только это возможно. Тобиас с сожалением прогнал эти мысли — они были слишком соблазнительными, висели перед глазами предвкушением и мешали проталкиваться по муравейнику улиц. Стал думать о тяжелом. Сказать ли ему про брата? Если да? Тогда надо рассказать еще и про многое другое. Останется ли он после этого рассказа в глазах Рина хорошим человеком? А если не рассказывать, то не станет ли это предательством? Слишком сложный выбор. Слишком ответственный. Тобиас слишком устал, чтобы сделать его сегодня. В нескольких шагах от парковки ощутил на затылке чей-то взгляд, похожий на холодное давление, начал оборачиваться, но в этот момент у самого уха незнакомый голос произнес приятным баритоном с мягким азиатским акцентом: — Тобиас Форсайт? Тобиас резко обернулся, увидел рядом двоих, одетых в мягкое и гламурное, темное и безупречно шуршащее при каждом движении. У обоих — неприметные лица без следов национальности — такие мелькают на вернисажах и модных выставках, чертовски приветливы, очаровательны и забавны… Вот только от этих исходило то же неуютное и опасное присутствие, которое ощущалось рядом все это время. Захотелось бежать прочь без оглядки, но Тобиас остановился и спросил равнодушным тоном: — Мы знакомы? — задавая вопрос, непроизвольно потрогал стигму, размазал по пальцам сукровицу. — Вам привет от мастера Гийота, — ответил тот, что справа, и потеснил Тобиаса с тротуара к невероятно высоким подъездным дверям. Его темные гламурные одежды замерцали темно-синим, темно-красным, темно-коричневым, темно-зеленым. Слова вонзились в сознание Тобиаса, словно нож в почку. Одно дело ночные догадки, другое — стопроцентное их подтверждение. Тобиас стиснул зубы так, что они заныли, — хорошо, что успел предупредить Лу и Ривайена. В кои-то веки ему повезло. Заметив эмоции, которые промелькнули на его лице, тот, что слева, вежливо продолжил: — Нам хотелось бы, чтобы вы представили нас Ринсвальду и сделали так, чтобы он пошел с нами. — Эта фраза прозвучала на Ано. Не на современном. На другом. Заново написанном. Элегантно тронула душу, сыграла на тонкой струне тоски, заставила отозваться Непространство. Стигма под кадыком в ответ обожгла и призывно запульсировала. — Почему Сэм сам за ним не придет? — вопроса явно не ждали, и Тобиас воспользовался моментом, чтобы хорошенько всмотреться в гламурных посланцев, чтобы понять, какого они цвета внешне и внутренне, чтобы в нужный момент использовать это понимание против них. На этом занятии его прервал тот, что справа: — Мастер Гийот пока не хочет официально воскресать. Тобиас рассмеялся лающим нервным смехом, потом заставил себя дышать равномерно, несмотря на всплеск адреналина: — Ясно. А я пока не склонен представлять незнакомцев Рину. И не хочу, чтобы вы к нему приближались. — Тогда давайте пройдемся. Надо поговорить так, чтобы вы поняли. Это неподалеку. Тобиас дал себя увести вниз по склону Капитолийского холма, радуясь, что со спины его дружески прикрывало падающее с небес солнце. В его косых лучах пытался разглядеть стигмы, односторонние или парные. Не разглядел. Это было досадно. Стигмы, словно проекции подсознания, могли о многом рассказать тем, кто умел читать паучьи буквы. За неимением стигм Тобиас принялся взламывать язык тела своих конвоиров. Нужна была одна подсказка, одна маленькая лазейка, чтобы он узнал их слабое место и стал для этих двоих реальной угрозой. Вместе они зашли в арку Флавия и оказались на античном Форуме, Тобиас подумал о римских рабах, изображенных в камне с преклоненными коленями и связанными за спиной руками. Было в их позах и наклонах головы неуловимое сходство с «гламурными» — такое имя дал им Тобиас по старой фестивальной привычке. Как эти рабы, они были всего лишь разменной монетой в стратегической игре. «Вот оно», — решил Тобиас в тот момент, когда все трое достигли самой старой и самой дальней части Форума, где в ногах уже неприятно путалась темнота. «Гламурный», что шел слева, удовлетворенно оглядел место: — Красиво. Обожаю старую Европу. Жаль будет портить это место вашим трупом. Давайте мы еще раз предложим вам представить нас Рину. Как ваших друзей и людей, которым можно доверять. Тот, что справа, встрял в разговор: — Вы скажете Рину, что мы приглашаем его к себе на виллу, что мы были хорошими друзьями его брата и что он оставил для него подарок. Тобиас сделал вид, что обдумывает предложение, подставил лицо меняющемуся ветру, который откуда-то принес запах прелого жасмина и молодой плесени. Тобиас вспомнил, что так пах сложенный вчетверо листок мелованной бумаги, который Рин вынул из кармана клетчатой рубашки одного из «Скромных». Подумал, что совпадений не бывает, вобрал в себя приторный до тошноты воздух, спросил, стараясь скрыть напряжение в голосе, в позе, в мыслях: — А если я откажусь? Двое переглянулись, как переглядываются застигнутые врасплох куртизаны с картин Караваджо. Вдохнули быстро и полной грудью, выдохнули, и Ано отразилось от старых камней певуче, в ритме Алкеевой строфы. Непространство растянулось вокруг тонким слоем, еще неплотное, еще пропускающее ветер и запахи, но уже чуждое всем законам этой вселенной. — Мы хотели по-хорошему. Но по-хорошему не получается, — заявил баритон, который больше не казался приятным. Сырая материя уплотнилась, стигма на горле запульсировала, ломая волю, отвлекая внимание от легкого посверкивания в воздухе. Хотя Тобиас рефлекторно качнулся в сторону, боль все равно пришла раньше мягких и шуршащих слов: — Темная песня стрел войны. Тобиас согнулся пополам, все сделалось серым и медленным, кровь начала пропитывать рубашку, куртку и рисунок спящего мальчика Грёза. Тобиас стряхнул серость, скормил ее костру злого упрямства, полыхающему в животе. Приготовился защищаться. Но посланники Сэма не спешили атаковать. Кажется, им было любопытно. Поняв это, Тобиас распрямился, сплюнул кровь, успокоил мысли, сердцебиение, дыхание. На это у него ушло много сил, но чтобы победить, необязательно быть сильным. Главное — точно попасть в слабое место. Рабство? Преклонение? Идеалопоклонничество? В голове зароились сомнения, побежали в разные стороны, а потом сошлись в одну точку. Тобиас увидел стигму — свитая из изгибов и линий волос, она колебалась, словно призрачная октябрьская паутина на сильном ветру, над головой того, что слева, мерцала темным, трудно понять, каким именно: темно-синим, темно-красным, темно-коричневым или темно-зеленым. Сложная штука, не то что простая, как пять су, стигма Тобиаса. Но как каждая сложная штука, эта должна была иметь побочный эффект. Если скомбинировать вектор передвижения и правильный глиф — стигму сдует к чертовой матери. А по себе Тобиас знал, насколько это болезненно. Вполне возможно — смертельно. Три, начал Тобиас обратный отсчет, набрал в легкие побольше воздуха, забалансировал на старом камне, словно на цирковой лестнице, одной ногой в настоящем, другой в будущем. Два… Сердце замедлило ритм, замедлило материю, Тобиас перебрал в уме два десятка слов, зашифрованных в грамматике чувств, но все они показались или слишком легкими, или слишком медленными, чтобы отменить законы залакированного под физику времени. Один… И Тобиас скользнул по вектору перемещения на одну секунду назад, а потом снова запустил время мощным потоком Ано: — Свобода! — Глиф с его ладони разветвился под разными углами, создавая тоннели между Тобиасом и его противниками. Превратил сырую материю в пламя, оно опалило губы и ресницы, загудело, рванулось в пустоту тоннелей — словно открыли тягу, — сметая все на своем пути. Тобиас, пошатываясь, развернулся, чтобы пойти прочь с Форума, прочь от догорающего за его спиной пожара, ощутил тонкую, как лезвие под ногтями, неприязнь к себе: «Все-таки Сэм был прав. Я — убийца». Сконцентрировался на ней, поэтому густой голос, надсадно цедящий слова сквозь зубы, стал для него полной неожиданностью. — Свобода — это иллюзия. Как и твоя легкая победа. У тебя ее нет. Есть повиновение. Мастер Гийот сказал, что в тебе это заложено. Их Ано больше не было мягким и шуршащим, стало режущим и жестким, отрикошетило иглами и углами от фонарных бликов на вечных камнях, обняло за плечи, глубоко вошло в тело, опрокинуло Тобиаса на траву, не давая найти опору, чтобы подняться. Улыбка того, что все время держался слева, рассыпалась мелкими острыми зубами, он подошел к Тобиасу на расстояние вытянутой руки, нагнулся, цепкими пальцами сжал мочку уха и дернул. Плоть порвалась легко и неровно, как лепесток, — перламутровый гвоздик-бабочка остался в отвратительно холеной руке с перламутровыми ногтями. — Доказательства никогда не бывают лишними. А теперь надо добить, — подошедший развернулся так, словно ему ничто со стороны Тобиаса больше не угрожало, разве что порыв холодного ветра с Тирренского побережья. Тобиас издал то ли кашель, то ли стон, схватил ртом воздух неглубоко и жадно, выдавил из себя любимые слова Лу: — Свобода — это будущее, которое не выбрало сторону… Через силу сел, так, чтобы сквозь пелену разглядеть, что же стало со стигмой — поврежденная, она начала самовосстанавливаться, но пока еще напоминала пучок размотанных пó ветру нервов. Прозрачный и хрупкий. Уязвимый. Самое время ударить по этому пучку, как по замороженной стали, и разбить на мелкие осколки — такие мелкие, чтобы восстановить было уже невозможно. Но только где взять на это силы? Гламурная пара Сэма уже вила из длинных волокон уплотненного эфира сеть, готовилась накинуть ее на Тобиаса, сжать мертвой хваткой. В запасе у него оставалось от силы несколько секунд. Переместиться в пространстве? Это ничего не даст: ближе или дальше — они сильнее его. Остается повернуть вектор перемещения по шкале времени. Медленно, — дыхание срывалось — Тобиас сгустил из этих отпущенных ему секунд глиф «за каждым углом — смерть». Пропитал им Непространство, сделал его пластичным и пористым, сумел встать и попробовал ускользнуть на один шаг в прошлое. Сдвинулось не что-то вокруг, а что-то внутри него, он завис между двумя секундами абсолютного времени, закрутил глиф, как шар в боулинге, и отпустил плыть точно в призрачную паутину стигмы. На большее у будущего просто не было времени. Когда украденная им у сырой материи секунда вытянула его назад в настоящее, он зачарованно наблюдал, как с чужих бледных пальцев, сложенных щепоткой и вымоченных в крови, срывается иероглифическая сеть, выверенная и красивая. Ее касание жаром и болью ощутилось во всех мышцах, но Тобиас даже не попытался высвободиться, потратил последние силы на то, чтобы снова не упасть. В тот момент, когда в его глазах умирал вечерний свет, Тобиас услышал высокий, совсем не гламурный крик. Это развеялась сложная уязвимая односторонняя стигма. Тобиас ухмыльнулся, а вслед за этим на него обрушился мрак.***
Сэмюэль стоял в проеме третьего этажа какой-то античной развалюхи. Он не знал и не хотел знать, какой именно. Их на Форуме было как грязи, и все бесценные. Главное, что именно с этой отлично обозревалась площадка, на которую Кейто и Кейто должны были привести Тобиаса в случае, если тот откажется представить их Рину. Зная Тобиаса, Сэм не хотел пропустить шоу. Увидел, как вся троица появилась через арку то ли императора, то ли полководца. Тобиас был спокоен. Сэму это не понравилось Он хотел, чтобы Тоби жестикулировал, чтобы в его теле чувствовались признаки страха и смятения. Кейто и Кейто должны были сделать так, чтобы он потерял самообладание. Так почему же им это не удалось? Почему, почему, почему? Сэм три раза ударил кулаком античный камень и даже не заметил, что содрал кожу с костяшек. А потом Тобиас начал двигаться, и Сэмюэль забыл о своей досаде, зачарованный зрелищем, как и восемь лет назад. Тобиас был красив в момент, когда, покачиваясь с ноги на ногу, словно танцуя, проскальзывал в Непространство с легкой улыбкой и сдвинутыми за спину локтями, похожий на птицу перед полетом. Сэмюэлю будет этого не хватать. Жаль, что Тоби стал помехой. Но это расплата за своеволие и самонадеянность. Потому что не Тобиасу решать, что для Ринсвальда лучше. Не Тобиасу жить с Рином в одной квартире и целовать его на ночь. Они не то же самое. Совсем не то же самое. Сэмюэль распалился от этих мыслей и стал предвкушать, как Тобиас неопрятно упадет и как его волосы разметаются грязным снегом по зеленой январской траве Форума. Когда так и произошло, а один из Кейто вырвал перламутровую бабочку из мочки, Сэму вдруг стало неинтересно. Он знал, что произойдет дальше. Как завершают поединки Кейто, он видел не один десяток раз. Мясорубка и никакой эстетики. Сэм протянул руку. На ладонь с ближайшей ветки осыпался цветок гибискуса — красный, словно угли. Для Сэма это стало знаком того, что с Тобиасом покончено. Теперь он вернет себе брата. До воссоединения осталось совсем недолго. Однако сначала надо разобраться с Ривайеном. С этой старой крысой, загнанной в угол, слишком опасной, чтобы оставлять ее в живых. Сэмюэль развернулся спиной к Форуму, подрагивающему в ритме фонарных огней, и стал спускаться к Никколо, осторожно ставя ноги на заросшие мхом ступени.