К слову, твою беглую горничную полиция отыскала в здешнем борделе, тебе ее вышлют, как только она посильней пропитается ртутью. Владимир Набоков
Когда Рин разлепил глаза, Тобиаса рядом не было — была эсэмэска: «Ушел пораньше, чтобы вернуться пораньше. Посмотрим матч вместе». В конце сообщения вместо эмодзи красовался цветок фламбояна, красный как сердце. Рин потянулся и улыбнулся сообщению и новому дню, который не сулил никаких новых событий: ни судьбоносных, ни переломных — а только приятные и смешные мелочи. Рин натянул штаны, запустил кофемашину, которая захрипела на манер пароварки, но приятно удивила крепким запахом свежего кофе, зажевал бриошину и стал прислушиваться к самозабвенному пению Беки под душем. Не успел проглотить первый кусочек сдобы, как у кофемашины появился Юрася и бриошину пришлось защищать, отпинываться, не давясь при этом смехом. Закончив дурачиться и сдав Юрасю с рук на руки Беке, Рин отправился в свою очередь в ванную. Там в самом неожиданном месте обнаружил использованный презерватив, двумя пальцами взял и выбросил в мусорку. Поискал другие следы «разврата» — не нашел. Наскоро помыл голову; чистя зубы, сосредоточенно рассматривал себя в зеркале. Нет. Не похож. Есть, конечно, сходство. Но не был он похож на брата. Не увидел он в себе ни шарма, ни изюминки. И красоты, как у Сэма, тоже не увидел. Все было какое-то недоделанное. Вряд ли он такой надолго привлечет Тобиаса. Рин потянулся за полотенцем и наткнулся под ним на лонгслив Тобиаса. Поднес к лицу, принюхался. Пахло притягательно. Рин понюхал еще немного, потом разложил лонгслив на полотенцесушителе. Бека покашлял под дверью, напоминая, что сегодня их ждут магазины и… магазины.***
Они ходили пять часов, разглядывая модели старинных галеонов и удивительные шахматы с арабскими шейхами и вырезанными из черной и белой кости породистыми скакунами. Примеряли совершенно невероятные шорты и цветастые свитера, и очки, и шарфы. Рин каждый раз думал: понравится ли такое Тоби, будет ли в этом удобно валяться с ним рядом, как будет смотреться на красном шарфе обдуваемая ветром серебристая река волос? А на зеленом? К трем часам дня ноги гудели, руки отваливались под тяжестью пакетов, смотреть больше ни на что не хотелось. Они вернулись на Паганика, и вторую половину дня Рин провел в благодушной скуке и ожидании Тобиаса. В отличие от него Бека шатался из угла в угол злой, потому что Лу позвонила, спросила как дела и мимоходом сообщила, что он завалил последнюю контрольную по философии. Когда солнце созрело и повисло над горизонтом красное, почти кровавое, Бека посмотрел на часы, сказал: «Пора», включил плазму и уставился в нее, выстукивая костяшками мотивчик болельщиков «Манчестера». — Пам-пам-парапампам-пам-пам, — только футбол и мог его утешить. В плазме заревели трибуны, взвизгнул свисток, забегали бело-красные футболисты. Рин рассеянно смотрел минут пять, а потом его отвлекла мысль, что Тоби так до сих пор и не вернулся. Юра заметил, пихнул в бок, требуя внимания к матчу. Шла десятая минута, Санчес мчался к своим воротам на полной скорости и не успевал. У «Пари Сен-Жермен» появились отличные шансы на первый гол… — Нахуй Санчеса! — заорал Юра в самое ухо, — Нахуй этого долбаного Покбу! Кого набрали, сволочи?! Никто бегать не умеет. — Ты за кого болеешь? — осторожно поинтересовался Рин, раскупоривая купленный сегодня парфюм и прыская себе на рукава сложный аромат, напоминающий смесь свежих карандашных опилок и нового ластика. Он специально купил его для Тоби. Тот обычно предпочитал пахнуть дорогим шампунем и своим естественным ароматом, но этот запах должен был ему понравиться. — А за кого надо? Они все из Мексики или Бразилии. Какая разница?! — Ди Мария из Аргентины, — вмешался Бека и наконец перестал барабанить мотивчик Манчестера. — Да твой Ди Мария прыгает как блоха, смотреть противно. — А ты не смотри, вон на трибунах голые мужики черными майками машут — вот на них и смотри, — огрызнулся Бека. В отсутствие Тобиаса Рин отчего-то почувствовал себя ответственным. И за съемную квартиру, и за Иннокентиев; сходил до кухонных шкафов и микроволновки, поставил на пол перед теликом стаканы, чашки, подогретую пиццу и какую-то новую херню от «Бен-и-Натс». Юра потянулся к стакану, набрал в рот темно-коричневое пойло и тут же прыснул. Естественно, на Беку. Досталось и плазме. Сначала возмутился Бека: — Никто рукой рот прикрывать не учил?! — потом Рин: — С тобой футбол смотреть — одни убытки! Ни себе ни людям, и футболку стирать. — Я думал, там чай, — оправдался Юрася перед обоими. Бека наклонился, втянул запах: — Там что? Коньяк был? — Нет, ром был… с Мартиники. В бутылке оставалось на донышке. Для Тоби. Он вот-вот должен подойти, — Рин сделал вид, что безутешен, посмотрел, как Неймар в подкате молниеносно отобрал мяч, потом перетек от плазмы к бару, который вместе с квартирой был предоставлен в их распоряжение: — Так, посмотрим, что тут сохранилось приличного… — почти залез в неизведанные просторы полок. — Го-о-ол! — заорал на этот раз Бека. — Молоток Кимпембе! — Кто? Килиан Мбаппе? — переспросил Рин. — Да нет! — фыркнул Бека. — Преснель Кимпембе. — Да один черт! — Юра поковырял в носу, с мечтательным удовлетворением оглядел палец, прежде чем обтереть его о край столика; резонно добавил: — Заебешься запоминать. На этом первый период закончился, а Тоби все еще не вернулся. — Они могли бы отыграться на сорок второй минуте, — авторитетно заявил Бека. Юрася не согласился: — Пиздишь как дышишь. Ставлю десять евро, что не докажешь! Бека сделал несколько резких движений кистями, как перед рукопашной, разогревая мышцы; притянул к себе орешки, расставил их простив оливок, сказал запальчиво: «Смотри сюда. Когда "красные" были восемь против трех…» Рин отошел от них к распахнутому окну. В нем показывали, как солнце последними лучами цепляет пухлые облака, разрывая их, выпуская внутренности, окрашивает небо кровавым и нежно-фиолетовым. Где-то в Ватикане ударили в колокол и били, били, били до изнеможения. У Рина в голове тоже застучало: где же Тоби? где? где? где? Стук рос и ширился, а потом перед глазами все начало двоиться и плыть, как в кривых зеркалах. Замелькали искры: темно-синие, темно-красные, темно-зеленые. Рин осел на пол, хватанул ртом воздух, как засыпающая рыба. Не мог понять, что чувствует: боль или эхо боли. Сквозь пелену искр увидел, как Юрася бросился к нему, сметая стаканы, оливки и пакеты с покупками, со смачным стуком опрокидывая флакон парфюма. Грохнулся рядом, схватил за плечи, тряхнул — голова Рина мотнулась на тонкой шее, он попытался держать ее ровно, потом запрокинул, чувствуя, что из носа опять пошла кровь. — Что с тобой? — Глаза у Юраси стали наполовину безумными, наполовину злыми, как у хаски. Бека навис рядом, приготовился сунуть под нос что-то вонючее. Рин зажал нос руками. Юрася оторвал руки от лица, повернул к себе ладони — на них было красное, — не задумываясь вытер о свое худи и сжал, не давая Рину рыпнуться. Бека ловко дал нюхнуть свое снадобье, от которого продрало мозг, зато боль прекратилась так же внезапно, как началась. Рин облизнул губы — на них чувствовался пепел и привкус молодой плесени, — постарался отшутиться, хотя юмор в этой ситуации был совсем не уместен, но Рину было нечем его заменить: — Такое ощущение, что мне только что сделали лоботомию без наркоза и вставили вивр-карту. Теперь мой мозг хочет пойти искать Тобиаса в миллионном городе. Бека пососал воздух сквозь зубы, что-то про себя подумал, повернулся к Юрасе: — Понятно. Это была синхронизация, — схватил со стула куртку, направился к двери, сосредоточенно бросил на ходу: — Пошли. В дороге разберемся. Рин словно сомнамбула встал на ноги и двинулся за ними следом. На паркинге Бека резко остановился: — Куда дальше? — И Рин не задумываясь ответил, как будто в его голове действительно была вивр-карта: — Направо через арку на Форум. Чем ближе они подходили к Форуму, тем Рину становилось беспокойнее. У арки Флавия в мышцах началась паника, он не мог остановить их неконтролируемое сокращение: руки дергались, пальцы дрожали. Он боялся, что если скажет хоть слово, то прокусит язык. А потом ноги сами понесли его по Форуму, словно гончую, в самую дальнюю его часть, туда, где разгорающиеся после заката фонари темноту не рассеивали, а только подчеркивали.***
Когда он увидел Тоби, тот терял равновесие. Медленно, нереально медленно заваливался на спину, падал в полный рост, как падает в воду серебряная ложка викторианской эпохи. Рин испытал непреодолимое желание его поймать, бросился наперехват, почти полетел, расправив крылья. Смотрел только на спутанную реку белых волос, а не на тех, кто стоял напротив, — казалось, лишний поворот головы отнимет драгоценные секунды и тогда Тобиас рухнет на античные камни, рассыплется прахом. Как Неймар, упал в подкате, проехался по траве и мелким камешкам со всей дури, вытянул вперед руки, охнул, когда тяжелая голова Тобиаса приземлилась ему на колени. Остальное стало пока не важно. Между Рином и теми, кого Рин не хотел замечать, встали Иннокентии. Бека взял Юрасю за руку и посмотрел так, как смотрит капитан на своего генерала, спрашивая: «В долину Смерти, сэр?» На пальцах у Юраси загорелись стигмы, но он так ничего и не успел сделать: над головами гламурно шуршащей пары неопределенной национальности с глухим хлопком что-то рвануло, их голоса слились в пронзительном крике, а тела упали на черную траву, словно тряпичные фигурки. Ни Рин, ни Иннокентии не поняли, что произошло, но думать еще и об этом у них не было времени. Бека помог аккуратно переместить Тоби с коленей Рина на землю. Крови было много. Бека в одно мгновение стал грязно-багряным, да и от самого Рина тащило кровищей. Борясь с тошнотой, он прижался ухом к сердцу Тоби — бьется. Дальше действовать надо было быстро. Рин заговорил, стараясь, чтобы слова не путались в тумане мыслей и острых иглах света загоревшихся фонарей: — Вызовите скорую… и полицию… и убер. Скорую и полицию для этих, — Рин кивнул в сторону сиротливо распростертых тел. — Убер для нас. На нем быстрее до приемного покоя, чем на скорой. Пока Юрася занимался айфоном, Бека перебросил обмякшее тело Тоби через плечо, по-военному перехватив его одной рукой почти у самой шеи, другой — между ног. Припустил к дороге — длинные, теперь серые спутанные волосы Тоби мели по земле. В давящей тишине прошла минута. Вторая. Потом Бека резко выдохнул и у него задрожали колени. Он выдохнул еще раз и бережно опустил Тоби за колонной у широкой тропы: — Посидите с ним, я встречу и подгоню машину как можно ближе. Десять минут. Продержитесь. Если он умрет, я вам обоим уши надеру, — и растворился в сумерках. Юрася наконец дозвонился до скорой, затараторил на беглом англе. Рин присел рядом с Тобиасом. Тот был весь в крови и пыли, и в земле, и все вперемешку с обрывками одежды. Словно его стягивали струнами и старались срезать мясо с костей по-живому, по нервам. Полузакрытые веки дрожали, а глазные яблоки так глубоко закатились, что стали видны белки с лопнувшими сосудами. Рин было протянул руку, но побоялся прикоснуться. Не потому, что противно, а потому что знал, что он неловкий. Вдруг сделает только хуже. От осознания собственной никчемности вверх по позвоночнику побежала жаркая злость. Юрася, который теперь трепался с дежурным офицером полиции, был и то полезнее. Пристроившись рядом с Тоби на корточках, Рин следил за темнотой, которая вилась между ног, испариной оседала на коже, звала. Зов этот разворачивался в нотное построение и ширился скорее у Рина в голове, чем в ушах, менял чувства и ощущения, заставляя их двигаться от острых и панических к сосредоточенным и рассудительным. Вслед за зовом Рин задышал медленнее, потянулся вперед, туда, где в яремной впадине у Тоби скопились капельки крови. Смакнул их рукавом новой кофты, купленной сегодня в каком-то бутике. Стер тем же рукавом темные пузыри в уголке рта. Стащил кофту нахер и положил Тобиасу под голову. Спохватился, когда руки сами по себе задвигались вдоль истерзанного тела, то и дело попадая в месиво из ткани и кожи. Остервенело забормотал: «Очнись, пожалуйста, ну что тебе стоит, очнись, не бросай меня, посмотри, ну посмотри, все уже позади, посмотри, пожалуйста, ну пожалуйста». Как будто от этих слов хоть что-нибудь зависело. Тобиас издал что-то среднее между коротким стоном и мучительным кашлем. Его веки медленно поплыли вверх, и Рин встретил почти осознанный взгляд. Быстро спросил, пока раненый снова не отключился: — Что мне делать? В глубине глаз Тобиаса появилось нечто наподобие улыбки, и он сказал то, что Рин совсем не ожидал услышать: — Я люблю тебя, никогда в этом не сомневайся. Никогда, слышишь? — Хорошо, — совершенно растерявшись, ответил Рин. — Но что мне сейчас-то делать? Губы Тобиаса беззвучно зашевелились, Рин наклонился, напрягая слух, но ничего не услышал. Начал готовиться к худшему. Больше не сдерживаясь, всхлипнул, потом еще раз и еще. По мере того как с рыданиями из него выходили горе и беспомощность, в сердце разжималось то темное, что было в нем раньше защемлено и спрятано, то, на что было лучше не смотреть при ярком свете. Оно подхватило его мысли и чувства, понесло, рассыпалось странным бисером незнакомых согласных, животворных только в момент дыхания на Ано. Заставило Рина начертить на земле непонятный глиф, положить ладони крест-накрест на то место, где у Тоби заканчивались ребра и начинался живот. Сделав это, Рин почувствовал, как боль Тобиаса лизнула пальцы, стала ластиться к ним, впитываться в кожу. Сердце и темнота в нем стали жаркими, в ладонях появилось ощущение, что Рин положил их на головешки. Ноги отяжелели и заболели, как от внезапной высокой температуры. Но в животе было холодно. Внутри головы был мороз и тишина. Рин не знал, сколько он так просидел. Минуту, час, год. Из ступора его вывел Тобиас: — Прекрати. Остановись. Ты себя растрачиваешь… Почему ты тут один? Глаза у него были открыты, голос звучал жестко, без намека на сентиментальность. Рин сглотнул рыдания, почувствовал себя опустошенным, словно передал часть себя другому, послушно убрал руки с солнечного сплетения Тоби, но прижался щекой к его выступающим ребрам, ответил куда-то в живот: — Не один, вон Юрася на тропинке стоит. Бека за убером… Отвезем тебя в больницу. И все будет хорошо. Все будет хорошо. Только не умирай. Тобиас снова закрыл глаза, исчерпав разговором все силы, задышал поверхностно, но ровно. Ритм его дыхания перебил гудок автомобиля, который раздался где-то поблизости; вслед за резким звуком на тропинке появился Бека: — Ну что? — Пару раз приходил в себя. Кровь вроде стала свертываться. В больницу? Бека внимательно посмотрел на Тобиаса, на Рина, на начерченный в пыли глиф: — Я думаю, больница отменяется. Только время зря потеряем в пробках и в очереди. Я не знал, что Тобиас научил тебя «панацее» и у тебя хватит умения ее применить. Про этот глиф много трепятся, но обычно от него пользы не больше, чем от квашеной капусты. Молодец. Дальше я справлюсь сам. Накладывать швы и повязки я научился лучше любой хирургической медсестры. Не плачь, теперь все будет хорошо. — Я не плачу. — Вот и хорошо, — Бека быстрым жестом вытер щеки Рина, размазав по ним сумерки и сгустки чего-то рыжего и глинистого. Прикрикнул: — Юра, помоги! — и рывком, словно штангу, поднял Тобиаса за плечи. Юрася ухватился за ноги. Убер мигнул фарами, а Рин встал, озираясь. Все это время ему казалось, что вокруг была глубокая ночь, а на самом деле фонари горели белым на полную мощность и было светло как в полдень. Небо же все еще было того светло-фиолетового цвета, каким бывает оно только в Италии сразу после захода солнца. Тьма вилась лишь у самой земли, Рин носком ботинка разогнал последние ее ошметки, рванул вперед к уберу отодвигать переднее сиденье по максимуму. На нем устроить Тобиаса будет всего удобнее.***
В квартире Юрася вытащил из угла на середину и разложил дубовой стол, который стал тут же больше похож на операционный, чем на обеденный. Втроем они водрузили на него бессознательного Тобиаса. Раздели. Бека хмурился, протирал бетадином руки, разглядывал располосованную, кое-где висящую ошметками, кожу. Начал методично копаться в своей почти профессиональной аптечке то ли сапера-подрывника, то ли пластического хирурга, выбирая нужное. Юрася тем временем тяжело опустился на стул, стянул с себя худи. Рин спросил: — Так проходят эти самые дикие файтинги? Юра неопределенно пожал плечами. Рин снова спросил: — А те, другие, они живы? — Я пульс не проверял. Нафиг. Вдруг они зомби. К девяти вечера Бека наложил последний пластырь, вколол седативные и обезболивающие. Сказал: — Ну все. К утру на нем все заживет как на собаке. В ответ на недоверчивый взгляд Рина пояснил: — У вас отличный коннект. Это лечит. Спроси у Юраси, если мне не веришь. Теперь кладем его на нашу постель и идем в пиццерию. Сил нет как в животе урчит. Юра, захвати карточку — у меня кэш кончился. Идешь, Рин? Рин отрицательно покачал головой.***
Первую половину ночи Иннокентии висели на телефонах — Рин удивлялся, что у них столько тем для обсуждения с Лу и мамой Пэм, а еще больше тому, что до этого они никогда никому не звонили. Вторую половину они убирались, отмывали квартиру, слонялись между паркингом и готовыми к отъезду дорожными сумками. В шесть утра Юрася притащил последнюю настоящую итальянскую пиццу. Поесть перед дорогой. Все это время Рин не отходил от Тобиаса, вытянувшегося в наркотическом сне на замызганных простынях. Сидел на кровати рядом, по-турецки сложив ноги, и все смотрел и смотрел на то место, где теперь был шрам и не было бабочки-гвоздика. В мозгу все всплывало и всплывало давнишнее воспоминание о том, как он млел от ощущения власти, прокалывая Тобиасу одно ухо, потом другое. Обладание — Тобиас мог в любой момент дать ему это чувство, и пара сережек об этом напоминала. Теперь осталась только одна, и Рин впервые осознал, что обратной стороной обладания может стать потеря. Чтобы не паниковать, бездумно переключал в телефоне местные подкасты, скользя мыслями по поверхности новостей; понимал, что Вечный город — да и вся Италия — навсегда потеряли для него свое очарование. Хотелось сорваться с места и уехать немедленно, но вот только никто из них не имел водительских прав, они не могли ни вернуть арендованную машину в Милан, ни продлить аренду до Нагорной. Ближе к утру Тобиаса разбудил сухой надрывный кашель. Рин помог ему сесть, но он еще несколько минут давился хрипами, впадина у него под кадыком стала такой глубокой, что казалось, она провалилась до позвоночника. Рин притиснулся к нему почти вплотную, словно контакт тел мог помочь, спросил как вечером на Форуме: — Что? Что нужно сделать? Тобиас помотал головой, расслабился, как после электрошока, и бессильно уткнулся лбом Рину в живот: — Больше ничего. — Помолчал некоторое время, потом выдал: — Прости. — За что? — недоуменно спросил Рин. Тоби сел прямо, так, словно готовился вскрыть болезненный и опасный нарыв. Открыл было рот — ответить, — но в это время раздался очередной звонок, на этот раз в дверь. Тобиас замер и передумал отвечать, вместо этого притянул Рина к себе поближе, чтобы тот мог съехать в его теплые объятия. Рин не спешил отстраняться, слушал, как приехавшая Лу отчитывает за что-то Иннокентиев, водил пальцами по старым и новым шрамам у Тобиаса на спине, дышал в такт с его равномерно работающими легкими, растворялся в своих и чужих чувствах. Захотелось принять дыхание с губ Тобиаса своими губами. Только подумав об этом, Рин ощутил долгий и мягкий поцелуй. В голове стало легко и тяжело в ногах, как будто туда-то вся кровь и отхлынула, а спина прогнулась, как податливый пластилин. Тела среагировали возбуждением, не спрашивая у своих владельцев, что они по этому поводу думают. Два сердца забились быстро, посылая горячую кровь прямо в мозг, руки, проявляя инициативу, заскользили с плеч вниз, ощупывая, исследуя. В дверь постучали: «Лу приехала. Пора сматываться отсюда!» Тобиас притих, давая Рину время прийти в себя. Прежде чем встать, Рин сложил пальцы обеих рук в виде кольца на самом свежем из шрамов, потом сделал из кольца сердечко. Сказал: — У тебя действительно все зажило. Ну, почти. Хочешь, помогу тебе одеться? — Я сам. Иди к ним. Я быстро. Первое, что спросила Лу, когда он, щурясь, вышел из полумрака алькова под стоватные лампы, было: — Как он? — Намного лучше. Кашляет. Но жара больше нет. — Приврал: — Уже порывается сесть за руль. Вот только воды выпьет. Рин взял бутылочку минералки со стола и снова вернулся в комнату Тоби. Проверить, как он. Тобиас был уже одет. Рин протянул ему бутылку. Вместо того чтобы попить, Тобиас обнял его и поцеловал.***
Когда они вышли, за столом разглагольствовал Юрася: — Мама Пэм сказала, что школа в нашем распоряжении. Но пустая. Там только Ривайен и остается. Мама всех эвакуирует. Говорит, еще заложников ей не хватало. Если Ривайену хочется на старости лет ввязываться в неприятности с целой сворой уродов, которых кто-то науськивает, — пусть ввязывается в «дрючку», а ученики тут ни при чем, ей одной «Магмы» хватило, — Юрася закончил мысль с набитым ртом, жестикулируя с куском пиццы в руках и показывая эту самую «дрючку». Кругляш колбасы отклеился и смачно приземлился Беке на плечо, получилось уморительно, и немного нервный смех разрядил атмосферу. За смехом жесткость и страшный смысл сказанного Юрасей остались незамеченными. Тобиас закончил жевать пиццу. Несмотря на томаты, сыр и оливки, во рту остался неприятный привкус крови и какой-то обреченности, и ни кофе, ни зубная паста перед выходом так его и не перебили. Садясь в машину, он не столько радовался тому, что неожиданно остался жив, когда уже и не надеялся на такой исход, сколько беспокоился о том, что собрался отвезти Рина туда, где у него самого был выбор ребенка, бессильного по отношению к взрослому, который отдавал приказы. По сути своей, вообще не было никакого выбора. Правильное ли решение он принял? Но передумывать было уже некогда.***
В дороге их ждали пробки, напряжение и красные сигналы светофоров. В довершение ко всему, когда они проезжали Пизу, небо прохудилось. Крупные капли сначала ритмично колотили в крышу и багажник, потом вода начала падать пополам со снегом. «Дворники» размазывали по лобовому стеклу налипшее, пока по шоссе их втягивало в Альпы. Через час они уже пробивались через снежный град и машину колотило глухо и без всякого ритма. Внутри было натоплено и душно; слышно только то, как ревет мотор и шепотом матерится Лу. Тобиас дремал на переднем сиденье, обмотанный красным, огромным и плотным шарфом, который Рин купил накануне. Смотрелось стильно. Иннокентии наверняка думали, что он накрутил вокруг шеи эту красную тряпку, чтобы выпендриться, Лу — чтобы не простудиться в дороге, а Рин знал — это чтобы скрыть кровотечение из стигмы, которое открылось внезапно перед выходом, и не было бинтов, чтобы его остановить. Незадолго до поворота к Нагорной Тобиас открыл глаза. Взгляд у него был под стать непогоде за окном, словно он не очень хотел ехать в альма матер, а Рин с удивлением понял, что ему вот как раз все равно куда ехать, лишь бы рядом с Тоби. Кроме того, не терпелось наконец увидеть Ривайена en chair et en os.