***
Солнечные лучи ослепляют глаза, но от них никуда не денешься. Всё помещение заполнено ярким светом, стелющимся на парты. Пальцы постукивают по деревянной поверхности вместе с ручкой, зажатой между указательным и средним. Глаза изучают движущуюся стрелку настенных часов. Время тянется, как мятная жвачка. Именно такая, как сейчас во рту. Переминается между зубов и проскальзывает под язык. Создаёт характерный звук жевания. Раздражает рядом сидящих людей. Делает всё, что угодно, но не отвлекает. Он протягивает несколько долларовых купюр с пометкой «10» и достаёт из кармана мелочь с характерным бренчащим звуком, пересыпая их из одной ладони в другую. — Сдача с бухла осталась? Тихий вдох застревает у него в горле, но он понимает: оправдываться нет смысла. — Я завяжу. — Узел себе на шее завяжи. Слушать очередные сопли желания нет. Остаётся только пройти мимо, оставляя его позади с падающими на пол монетами, которые не смогли удержать дрожащие пропитые пальцы. Его не жалко. От него мерзко. И совершено плевать, что его эти слова задевают или делают больно. — Я пытаюсь всё исправить! Ещё несколько таких попыток — и она просто не выдержит. — Серьёзно? — смех необдуманно даёт о себе знать, когда Эва разворачивается и разглядывает отца, опустившегося на колени и собирающего раскатившийся по полу металл. — Тогда оживи её. Но, конечно же, он не может. Ровным счётом ничего. Ни бросить пить, ни простить себя, ни вымолить прощение у них, потому что они не простят его никогда. Что бы он ни делал, каким бы хорошим ни был после, ничто не заставит забыть то, из-за чего всё началось. Ведь предательство не прощают? Ручка с шумом отлетает к краю парты от резкого толчка пальцев. Она громко вдыхает, несколько раз сжимая и разжимая ладонь в кулак. Лишь малейшая мысль о человеке, прозванном «отец», сводит мышцы и распаляет в крови злость, которую не спутаешь ни с чем другим. Несколько излишне любопытных глаз поворачиваются в её сторону, но пренебрежительный взгляд в ответ заставляет их вернуться к записям в своих измятых тетрадях. Нечего пялиться. Нескончаемый урок наконец сменяется шумным коридором и стеной возле туалета, в который несколько минут назад зашла Ада, просившая подождать. А Эва не понимает, почему ждёт её. Почему вообще так часто начинает вслушиваться в её нелепую болтовню о том, сколько раз она перекрашивала волосы и как сильно они теперь сожжены, как она любит огромные худи, как по утрам вместо кофе пьёт колу без сахара, как её кот вечно линяет, оставляя повсюду свою рыжую шерсть, и как её раздражает запах сигарет, въедающийся в пластыри на пальцах, которые иногда приходится клеить из-за свежих царапин. И почему Эва начинается слишком много думать, когда при их упоминании Ада каждый раз опускает глаза, потому что ей почему-то стыдно. Но этот голос действует неописуемо успокаивающе. Как телевизор на заднем фоне, который ты включаешь, даже когда очень устал. Чтобы не чувствовать себя одиноким. — Я всё. Ладони поправляют закатанные рукава рубашки, приподнимая их немного выше, пока Эва закидывает рюкзак обратно на плечо, наблюдая за этим и отстраняясь от стены. Следующий кабинет — последний урок, который необходимо посетить. Ведь слово было дано: в этот раз, в этой школе учиться. Хотя бы попытаться. — Что, опять блевала в туалете? Голос вместе со звонким смехом проносится в ушах, заставляя замереть на месте и начать медленно поворачивать голову назад. Ошарашенность кубарем подкатывается к телу и овладевает им, когда та самая блондинка начинает заливаться смехом вместе с двумя стоящими рядом подругами, которые презрительно оглядывают Аду. Такую спокойную и ничего не отвечающую, будто бы это уже вошло в привычку. Будто бы это нормально. — Пойдём отсюда, — Ада закатывает глаза, крепко сжимая зубы от обиды. Хочет казаться сильной, доказать, что это её ни капли не зацепило. И Эва пытается сделать несколько шагов, возвращая голову в прежнее положение, пытается сдержаться, чтобы не обматерить белобрысую особу, которая засела в мозгу, как зудящая муха с таким же жужжащим голосом. — Руки хоть помыла? Но у Эвы ни черта не получается. Резкий поворот — и её зелёные глаза встречаются прямо с прищуренными голубыми. И всего спустя такой маленький срок знакомства ни с чем не спутываемый волосок ненависти грозится перерасти в нечто большее. — Я, по-моему, предупреждала, чтобы из твоего рта не вылетало ни звука в мою сторону, — брови приподнимаются, пока ладони покоятся в карманах. Усмехается прямо ей в лицо, потряхивая своими желтоватыми прядями. — А то что? — А ты не помнишь? — Неа, — наигранно хмурится, надувая губы и кивая несколько раз головой. Пальцы сжимаются в кулаки и уже готовы схватиться за что-нибудь. — А я сейчас напомню, — Эва широко улыбается. Абсолютно неожиданное движение, на которое уходит доли секунды, — и руки проскальзывают в волосы девушки, стоящей в нескольких сантиметрах от неё, начиная с рвением оттягивать пряди и заставляя блондинку схватиться за голову и склониться к полу. Дёргает пустую черепную коробку из стороны в сторону, пока из её рта вырываются громкие крики, привлекающие к себе всеобщее внимание. Параллельно наблюдает за тем, как две её «подруги» стоят в стороне, прикрывая свои грязные рты ладонями, а Ада с открытым ртом оглядывается по сторонам не в состоянии поверить в происходящее. — Ты ебанутая, что ли?! — О да-а, — довольно протягивает, закидывая её голову назад и видя разъярённый оскал. — А теперь извиняйся. — Пошла нахуй, — она пытается схватить Эву за руки, но та лишь сильнее начинает тащить её волосы вниз, заставляя закинуть голову к потолку и практически опуститься на колени. — Я сказала: извиняйся. — Эва... — Ада пытается подойти к ней с испугом на лице, но Эва ясно даёт понять, что не уйдёт отсюда без желаемого. — Извиняйся. Интерес не привлекают ни ученики, останавливающиеся возле развернувшегося зрелища, ни ошарашенная Ада, ни последствия и даже ни матерящаяся девушка, чья голова закована в её руках. — Извини, — оно шипит сквозь зубы, пытаясь как можно быстрее отделаться от этого чуждого ей слова. Эва усмехается. — Не передо мной, перед ней, — кивает на Аду, ещё сильнее сжимая волосы. И опять непонятные визги, слетающие с её губ и тихий шёпот, смешивающийся с пропитанным ненавистью оскалом. — Ада, извини. И Эва резко отталкивает блондинку от себя, отчего та падает на пол, хватаясь за голову, кожа которой разрывается от болезненных ощущений повсюду. Ада стоит в немом молчании, не зная, как на это реагировать. Как и кучка учеников, собравшаяся по кругу и в изучении наблюдающая за скулящей девушкой и спокойно поправляющей рукава толстовки Эвой. — Что здесь происходит? — запыханный голос доносится из задней части толпы, и несколько секунд спустя Крис оказывается впереди всех. Она усмехается. Рассматривает его, пока он рассматривает всё ещё лежащую на полу особь, имя которой так ни разу и не проскользнуло в барабанные перепонки. Да и нахуй надо? — Твоя девушка споткнулась, — поджимает губы и пожимает плечами, изображая настоящее удивление. Хлопает Аду по плечу, указывая на то, что нужно идти, и они вместе протискиваются сквозь толпу, которая тихо о чём-то переговаривается. И Эва прекрасно понимает, что это самое хреновое начало в новом месте. Что никак не обойдётся без директора, долгих выяснений, странных взглядов, вопросов, нарастающей вражды и прочей херни. Но она предупреждала. Просто нужно было слушать.***
— Эва Квиг Мун, пройдите в кабинет директора, — раздаётся в колонках по всей школе, и Эва молча поднимается, заранее зная, что это произойдёт. Это было очевидной вещью, как и то, что все взгляды будут устремлены на неё на этом уроке. Как и то, что Ада будет нервно спрашивать, зачем она это сделала, а потом благодарить. Как и то, что блондинки, как оказалось, по имени Хейли, не будет в классе. И то, что Крис непрерывно будет смотреть на неё, пытаясь разобраться в собственных мыслях. Это не было необдуманным поступком, это было свершением справедливости. Хоть и маленькой, но такой весомой. Никто не вправе судить другого человека, не зная всей истории. Никто не вправе кидать презрительные взгляды, не побывав на его месте. Никто не вправе унижать других, чтобы казаться выше и просто поразвлечься. И Эва сделала это совершенно намеренно с одной мыслью: если за неё никто не может постоять, значит, она попытается защитить кого-то другого. Такого же слабого. Ведь какой бы стойкой, неприкасаемой и независимой она не казалась, на самом деле она до беспредела слабая. Просто слабости у всех разные. И её — слишком сильная. Стучит в дверь и слышит отчётливое «Войдите». Проходит и усаживается на один из нескольких стульев напротив стола, за которым сидит мужчина средних лет, к которому она приносила документы вместе с отцом. Один из тех немногих дней, когда он был трезв в течении нескольких часов по её просьбе. Чтобы показаться нормальной семьёй. — Добрый день, Эва. — Добрый день. Она совершено не волнуется, потому что не чувствует себя виноватой. Ведь пренебрегать правилами школы не всегда значит нарушать нормы морали. Ответ на оскорбления тоже может быть разным. И если слова уже не доходят, то почему бы не объяснить более внятно? — До меня дошла информация, что буквально двадцать минут назад в коридоре второго этажа произошла не совсем приятная вещь. Разумеется, подробностей я не знаю, но по словам вашей одноклассницы Хэйли Дойли вы начали хватать её за волосы, — он несколько раз прокашливается и продолжает. — Как Вы объясните это? И Эве совершенно не хочется ничего объяснять, потому что она не привыкла это делать и не собирается привыкать, но ситуация вынуждает. — Я должна объяснять Вам, что многие вещи, творящиеся в школе, выходят далеко за рамки её правил? И обычным школьным психологом или выговором тут не обойдёшься? — усаживается поудобнее и просто хочется высказать своё мнение. Делает глубокий вдох. — Примерно пять процентов учеников страдают от булимии и анорексии, двадцать — заливаются алкоголем похуже пропитых сорокалетних мужиков. Ещё двадцать — не слазят с наркотической иглы. Где-то пятнадцать — зависимы от денег и статуса. Десять — унижают других, завышая тем самым свою самооценку. Остаётся тридцать. Из которых у десяти проблемы в семье, что, естественно, важнее двойки по химии. Десять — замкнутых, загноблённых другими и неуверенных в себе. И десять — нормальных, которые ещё держатся. И теперь Вы мне скажите, действительно ли я поступила неправильно, когда поставила на место человека, оскорбляющего другого человека? Мужчина почему-то молчит, внимательно рассматривая её спокойное выражение лица. Она не оправдывается перед ним, как это делает большая часть, приходящая сюда после очередного конфликта. Она с ним разговаривает. И это удивляет. — Вы можете отчислить меня хоть сейчас. Но от этого статистика, которую я назвала, никак не изменится. Эта Хейли, или как там её, оскорбила человека, указав при всех на его проблемы. Унизив его посреди коридора, заполненного людьми. Она высмеяла его. И я не буду углубляться в подробности, потому что это не моё дело. И ничьё больше, кроме того человека. И никто не смеет тыкать ему в его проблемы или, как считают многие, недостатки. Это только его. И ничьё больше. — Любой конфликт можно решить с помощью слов или обратившись ко мне. — Вы действительно думаете, что если бы этот конфликт разрешался здесь, то решение было бы настоящим? — Что Вы имеете ввиду? — То, что оба бы сделали вид, что ничего не было. Потому что эта Хейли явно не стала бы говорить при Вас, что она кого-то оскорбила. А тот человек точно так же не стал бы говорить причину, по которой та его оскорбила. Потому что это личное. — Если этот конфликт был между Хэйли и тем человеком, почему в драку ввязались Вы? — Потому что не все могут за себя постоять. — Послушайте, — он тянется пальцами к дужке своих очков и со вздохом снимает их, откладывая на стол. — Я не собираюсь Вас отчислять и даже отчасти понимаю Вашу точку зрения, но мы находимся в учебном заведении и здесь есть свои правила. И самое первое из них и самое важное — ни в коем случае не применять силу к кому-либо. Я понимаю, драки в начальных классах, но Вы, выпускники, это какой-то нонсенс. Ещё и две девушки, — он откидывается на спинку кресла и складывает руки на груди, выдерживая несколько секунд молчания. — Я знаю о ситуации с Адой, — его голос звучит устало, когда он произносит это, заставляя Эву задержать дыхание. Он знает. — Она не раз обращалась к школьному психологу. Так же я знаю, что Хейли бывает вспыльчивой. Именно поэтому я прошу Вас, если вдруг случится что-то подобное, лучше сразу прийти ко мне. Но ни в коем случае не делать того, что Вы сделали сегодня. Договорились? И Эва пытается выдавить из себя это же слово в ответ, но не получается. Выходит лишь: — Я Вас поняла, могу идти? Он знает и ещё смеет что-то говорить. Хочется побыстрее уйти, чтобы не начать и дальше доказывать свою точку зрения и сделать себе ещё хуже. Ещё один вдох и понимание того, что она, скорее всего, осталась при своём мнении, заполняют душный кабинет. — Идите. И она идёт. Прочь отсюда. Закрывая за сбой дверь и забирая с собой ещё больше мыслей, чем было тогда, когда она зашла в этот грёбанный кабинет. Одна фраза, выделенная ярким неоновым фломастером, горит перед глазами: «Я знаю о ситуации с Адой». Видимо об этом знают уже абсолютного все, в особенности старшие классы. И слова Ады от том, что большая часть школы в курсе, — вовсе не преувеличение. И почему это так ужасно? Вместо того, чтобы помочь, поговорить или хотя бы просто попытаться понять, они скидывают на неё столько осуждения, словно выливают дерьмо из вёдер с балкона на головы прохожих. Без предупреждения и с унижением. И ужасающий аромат ещё долго будет выстирываться с их одежды, как и обида из души Ады. — Она мне не девушка, — приближающиеся шаги и до безумия осточертевший мужской голос, который так часто начал появляться из ниоткуда, совсем рядом в пустом школьном коридоре за двадцать минут до конца урока.