«Исповедь»

Ноги в таком же ускоренном темпе продолжают передвигаться по школьным коридорам, и Эва не обращает никакого внимания на следующие за ней шаги. Это начинает откровенно надоедать, но лучший способ избавиться от проблемы, как правило, игнорировать её. — Ты общаешься с Крисом? — перемена обещала быть скучной, но внезапный вопрос Ады твердит Эве об обратном. — Да вроде нет, — прищуривается. — Просто он очень странно на тебя смотрит... И я видела, что вы были на балконе вместе на вечеринке. — Так получилось, что не одна я в этом мире курю, — плечи приподнимаются в привычном жесте. — Я не об этом, — Ада закатывает глаза в ответ. — Мне как бы вообще всё равно. Просто он странный тип, если честно, и если тебя не напрягает то, что он так палит в твою сторону всё время, то меня — слегка да. — Странный? — Такой классический школьный бабник, — Ада произносит это с максимальным отвращением, поднося хрупкую ладонь к лицу и яро ей жестикулируя. — Хэйли ты уже знаешь, — она морщится. — Все её понты по большей части только от того, что он с ней спит. — И что в этом ахуенного? — В том, что тебя ебёт один из самых красивых и богатых парней школы? — цокает. — Ты что? — манерно протягивает. — Это же «пиздец, как круто». А Эва на это может лишь усмехнуться, потому что большее её не интересует, как, в принципе, и всё, что связано с этим человеком, уже успевшим надоесть. — Понятно. — Он как бы даже умный, все учителя об этом говорят. Просто делать нихуя не хочет и вытрахивает свои мозги на вечных тусах. И мозги других. Как видишь, у Хэйли уже совсем их не осталось. А всё почему? Потому что деньги — значит вседозволенность и жуткая избалованность. — К чему мы сейчас всё это обсуждаем? — Эва искренне удивляется выбранной теме для разговора. Имя «Крис» стало необоснованно часто мелькать рядом с ней, что могло только раздражать, но никак не привлекать. — К тому, что меня напрягают эти его взгляды. — А меня — нет. — В смысле? В том самом. — Зачем обращать внимание на то, что тебе не интересно? Слишком много ненужной информации. Слишком надоедливая личность. И слишком всё сразу. Новые синяки на теле после последней встречи с Куртом, как приложение к его имени. Новые истерики Тони, как реакция на её усталое состояние. Новые фразы отца, кинутые в спину, как попытки хоть как-то начать с ней разговор. И всё это снежным комом давило на нервы, которые сдавали по ночам и мешали спать, смешиваясь с элементами кошмаров. Где мама умирает по сотому разу, а Курт по тысячному прикасается к ней. Отдалённые мысли попить снотворное или хотя бы антидепрессанты всё чаще начинают мозолить перед глазами вспыхивающими строчками: «Надо». Откровенно надо. Но поможет ли? Пальцы умело нащупывают сигарету в пачке, даже не доставая её из кармана толстовки, и подносят ко рту при выходе из учебного заведения. Ещё несколько шагов — и короткая каменная лестница остаётся позади. Сзади слышится громкий хлопок двери. Второй. На этот раз не её. А Эва вдыхает дым от подожжённой сигареты, стремительно покидая школьный двор. Смотрит по сторонам, но только не назад, надеясь, что он отвяжется. Навсегда. Но сигарета оказывается зажатой между онемевшими пальцами, а приоткрытые губы испускают остатки дыма от громкого, удивлённого и крайне возмущённого выдоха. Какого хуя. — Что ты здесь делаешь? Тони поднимается с бордюра, на котором сидел последние несколько часов в ожидании Эвы, которая ошарашено подходит к нему, отбрасывая практически новую сигарету на асфальт. Потому что это сейчас уже ни черта не важно. Как и то, что Крис остался стоять на ступеньках и продолжает наблюдать за ними. — Я не могу прийти к тебе? — улыбается. — Что-то случилось? Она боится, что он скажет да. Что случилось что-то хуже того, что происходит сейчас. И начинает накручивать себя ещё до того, как он успевает что-либо произнести. — Нет, всё хорошо, — он кладёт свою ладонь на её плечо, тут же прижимая сестру к себе. И Эва сразу же расслабляется. Ловит себя на глупой мысли, что её состояние доходит до уровня «Пик» всего лишь за одно мгновение благодаря ему. Секунду назад всё тело онемело просто от того, что глаза увидели, как эти чёрные кудри ложились на руки, упирающиеся в лицо. И как они дрогнули, когда он услышал её голос. И как глаза заблестели, когда она подошла. — Почему ты пришёл? — Эва тянется ладонями к его спине, поглаживая её и проходясь пальцами по каждой выпирающей кости, счёт которых она когда-то начинала вести. А потом сбилась. Прикрывает глаза, когда Тони ещё крепче прижимает её к себе, и вдыхает запах геля для душа с яблоком. Резкость аромата будто пропускает ветки молодых весенних яблонь в лёгкие, напрочь вытряхивая оттуда любые остатки табака. Дышать становится легче. — Знаешь, мы могли бы учиться здесь вместе. Было бы круто, да? — он улыбается, осознавая, что этого никогда, скорее всего, не случится. Смеясь над самим собой. Вместе ходили бы по утрам по изученному маршруту, вместе бы проводили большой перерыв за обедом, вместе бегали бы курить на задний двор и каждый раз не могли бы поделить последнюю сигарету, деля затяжки пополам. Ведь в одной скрутке — ровно двенадцать затяжек. И он заметил это, когда сидел на полу в доме с сомнительной компанией, докуривал фильтр и наблюдал за тем, как жар от тления бумаги начинает обдавать пальцы. Именно тогда он задумался, на сколько затяжек рассчитана одна сигарета. Её можно выкурить за восемь, делая обильные вдохи, а можно растянуть и на четырнадцать, вдыхая минимальное количество дыма. Но наслаждение пробивается под грудь только тогда, когда заключительная двенадцатая затяжка касается фильтра, полностью опустошая запасы табака. Тогда он окончательно убедил себя в том, что белый порошок стал дороже жизни. И какая ирония — осознание пришло спустя каких-то никчёмных двадцать минут после попадания этой грязи на слизистую оболочку носа, а затем и гортани. Осознать весь смысл своего существования под амфетамином — осознать ничего. Каждый раз дорожки только увеличивались, а вера в победу стремительно уменьшалась. Но ведь всё могло быть по-другому. — Да, — Эва не может не согласиться, потому что именно об этом мечтает последний год, пытаясь мысленно отмотать время назад. К тому периоду, когда она на переменах наблюдала за тем, как Тони флиртует с девочками, и удивлялась тому, как они так быстро выросли. Как кудри на его голове были наполнены живым блеском, а под глазами не было этих ужасающих синяков. И килограммы не покидали его так быстро. — Я сегодня позавтракал. В холодильнике была каша, и я даже съел несколько ложек, — Тони воодушевлённо рассказывает об этом, как о своей маленькой победе. Но Эву это уже давно не радует. Он практически перестал питаться. И это как раз-таки не тот случай, когда речь идёт о навязчивом желании похудеть. Наркотик заглушал голод. Перевешивал его. Прилив сил и энергии восполнялся с помощью химии, а не питательных веществ. А спустя несколько недель еда перестала восприниматься как нечто необходимое. Любые попытки заставить поесть приводили к тому, что он склонялся над унитазом и избавлялся от этого. Желудок не справлялся. И вес стремительно начал обратный отсчёт. Сначала пять килограммов — проявилась острота скул. Затем семь — впали щёки. Десять — ключицы приобрели пугающую форму, а рёбра стали похожи на решётку, прутья которой можно было пересчитать на пальцах. На одиннадцати килограммах процесс остановился, потому что Эва заплакала. Так сильно, что он пообещал забрасывать в себя хоть что-то в течении дня. Хоть малюсенький кусочек чего-то съедобного или издалека напоминавшего нормальную еду только лишь бы не видеть её глаза, наполненные слезами. Она кричала, что сама откажется от еды. Что бросит всё, что станет такой же опять. Сделает всё, чтобы так же медленно и мучительно убивать себя, если он не попытается сделать хоть что-то. И тогда Тони подошёл к верхним полкам на кухне, достал пакет с пряниками и поместил целый себе в рот, начиная старательно пережёвывать и морщась. Взял стакан с водой и запил. Тогда он пообещал пытаться. — Ты молодец, — прижимает его ближе к себе, потому что именно в его объятиях забывает обо всех тревогах. О школе за спиной, о надоедающем Крисе, об осточертевшей Хэйли, о пальцах Ады и о ненавистном Курте, который не покидает её голову практически никогда. — Он опять пытался поговорить со мной сегодня утром, давал деньги. А я... — томно вдыхает, сжимая зубы. — Еле сдержался, чтобы не взять пустую выжратую им бутылку со стола и не припечатать её к его голове. И она его понимает, потому что сама не раз хотела сделать это. Разбить эти чёртовы бутылки, а осколками вскрыть вены ему или себе. Чтобы не наблюдать эту омерзительную картину по утрам и не выслушивать его шаблонную речь. Я не хотел. Я вас люблю. Простите. Вы самые дорогие мне люди. Мне очень жаль. Я изменился. У меня больше никого нет. У них теперь тоже никого нет. Его в том числе. И всё это благодаря ему же. — Нужно потерпеть ещё совсем немного, — поглаживает его волосы, утыкаясь лицом в плечо и чувствуя родные ладони на своей спине. — Я помню, — поднимает обе руки и обнимает Эву за шею, несколько раз потряхивая из стороны в сторону, отчего она начинает тихо смеяться. — У тебя ещё занятия? — О да-а, — тянет угрюмо. — Я перестала прогуливать школу. Забавно, да? Тони кивает с улыбкой на лице. Эва любит наблюдать за тем, как он смеётся, потому что тёмные пряди начинают падать на его лицо, а ямочки, хоть уже и практически не заметные, дают о себе знать. Он возвращает её в беззаботное детство, где, кроме смеха и радости, самой большой заботой была двойка, принесённая домой, и серьёзный разговор с мамой, которая всегда хотела только лучшего. Когда была жива. — А это кто? — Тони кивает в сторону Криса, всё так же прожигающего их своим пронзительным взглядом и не сдвинувшегося с места. А Эва даже не поворачивается. — Учится вместе со мной. — Как-то странно сюда смотрит. — Он вообще немного странный, — Эва приподнимает руку к правому виску и указательным пальцем вырисовывает несколько кругов возле него. Тони с сомнением изучает стоящего Криса, встречаясь с ним взглядами. И оба не отводят глаза, пытаясь переглядеть друг друга. Пытаясь понять, почему вообще делают это и почему никто из них не может сдаться первым. Карие против зелёных. Таких же, как и у неё. И это раздражает обладателя первых ещё больше. — Эй, — Эва щёлкает пальцами перед лицом брата, возвращая его в реальность. — Забей на него. У тебя точно всё хорошо? — хмурится, видя его задумчивое лицо. Тони скромно улыбается. — Просто хотел увидеть тебя. Уже ухожу, — закатывает глаза. Не знает сам, зачем сюда пришёл и прождал её столько времени, сидя практически на асфальте. Но что-то внутри хотело увидеть Эву и узнать, что всё хорошо. Что-то, что не пропиталось насквозь раздробленными кристаллами из прозрачного пакета. Что-то, что напоминало, что она у него одна. Больше никого нет. — Ты сейчас домой? — Да. Она искренне хочет верить этому, потому что все остальные мысли сразу же навеивают страх. Заезженный вопрос, в ответ на который не всегда звучит правда. Но спросить каждый раз всё равно хочется. Надеяться ведь никто не запрещает. — А ты потом сразу домой? — Да. Отвечает моментально, потому что несколько секунд раздумий — и это будет звучать неуверенно. А он должен поверить. Несмотря на то, что это ни черта не правда, он просто должен. Так будет лучше — не напоминать лишний раз о том, куда она собирается пойти. Он опять сорвётся. — Ладненько, — монотонно протягивает, веря в это. Изо всех сил пытаясь поверить и опять поглядывая на парня, стоящего на ступеньках. — Я пошёл, но... — возвращает взгляд к Эве. — Он не тебя ждёт? И Эва задерживает немного воздуха в себе, раздражаясь тем, что не хочет отвечать ничего конкретного на этот вопрос. — Он ждёт, пока я дам ему сигарету. Вполне логичное объяснение, которое, она надеется, удовлетворит Тони. — Вы типо вместе вышли покурить? — Типо встретились на выходе. Не одна я такая, кто не может дотерпеть до конца урока, — усмехается, пытаясь всем своим видом показать, что всё нормально и что прожигающий их взглядами Крис просто очень сильно хочет курить. — Ну тогда иди, а то он сейчас уже задохнётся, по-моему, — усмехается, пока Эва закатывает глаза. — Жду дома, — Тони проникает ладонями в карманы массивной толстовки, которая в точности напоминает ту, которая надета на ней, и подмигивает, начиная уходить. — Давай, — тихо шепчет в ответ, выдыхая, так и не понимая, почему он приходил. Но странности были ему присущи. Перепады настроения и необдуманные действия, как побочный эффект от всего происходящего и принимаемого. Он боролся, как мог, но иногда психика сдавала. Иногда невозможно было распознать, принимал он что-либо или нет, потому что эти два состояния сливались воедино. А поток его мыслей, наоборот, было легче уловить, когда по крови циркулировало разъедающее вещество. Выдавали только глаза — расширенные зрачки, в которые она не раз устремляла свет от фонарика, пытаясь увидеть, сузятся ли они. Если нет — то это не Тони. Только его оболочка. Запутавшийся в себе маленький мальчишка, который бредёт по улице, накинув капюшон на свои кудри и смотря в пол. Пытается подружиться с собственной жизнью, но каждый день врезается в прозрачную стену, засыпанную вовсе не снегом. Бьётся кулаками об неё, разбивая их в кровь. Но от этого вещество растворяется в организме только быстрее. И он падает на землю, смешиваясь с грязью и со всеми обещаниями, которые он давал ей и самому себе. Но Эва не в праве его судить, потому что это она виновата. Проходит несколько десятков метров вдоль школы и усаживается на лавочку, доставая пачку сигарет и прячась в нескольких деревьях с уже пожелтевшими листьями. Подходящий Крис не вызывает уже никаких эмоций, потому что его постоянные взгляды уже вошли в привычку за каких-то десять дней пребывания в новой школе. Присаживается рядом, пока пламя зажигалки касается кончика бумаги, зажатой меж губ. — Сигаретка за сигаретку? — ухмылка по-кошачьи сладко расплывается по его лицу, когда Эва протягивает пачку, позволяя ему самому достать любую приглядевшуюся и делая первую глубокую затяжку. — Ты странная, — проговаривает это, буквально выхватывая из её пальцев зажигалку и поджигая вставленную в рот сигарету, отчего Эва замирает на несколько секунд, оборачиваясь на него, когда он закуривает. — Ходишь вся такая в тёплых толстовках в плюс двадцать и взглядами посылаешь всех нахуй, — проходится кончиком языка по нижней губе. — И? — выгибает бровь. Человек, который буквально следует за ней по пятам, называет её странной. Какая ирония — наблюдать за самоуверенным парнишей, возомнившим себя намного выше других. Совокупность всего того, отчего в животах девушек запускаются целые фонтаны эмоций. Красота, харизма, деньги и этот гребанный похуизм, который какого-то чёрта притягивает хуже магнита. Только вот какого чёрта? — Не самое рациональное поведение для новенькой, не находишь? — вдыхает новую порцию дыма. — Тебе должно быть похуй, не находишь? — смешок слетает с губ, вместе с облаком белого дыма, обволакивающего их и нацеленного прямо на его лицо. Чтобы не видеть это самодовольное выражение. — А мне и так похуй. Но похуизм, как правило, притягивает похуизм. И Эва ещё больше удивляется тому, насколько скучно этому человеку, что от избытка всего он прибегает к такой крайности, как попытаться доебаться до неё. — Скажи, — тихо смеётся от несуразности его слов. — Тебе чего-то в жизни не хватает? — Почему? Почему? Он спрашивает почему? — Блять, — руки сами по себе поднимаются в воздух, а с губ слетает некий истерический смех, потому что он действительно спрашивает: «Почему?». — Да потому что ты ебёшь тёлку с большими сиськами, упругой жопой и полнейшем отсутствием мозгов. Видимо, ты не считаешь деньги, которые тратишь, купаешься в женском внимании. Уверена, балуешься по выходным травкой и всё равно какого-то хера продолжаешь пялиться на меня, — брови приподнимаются в удивлённом выражении лица. — Какое познание моей жизни, — улыбается. Но Эва пропускает это мимо ушей. — Если ты ещё не понял, я не тот типаж новеньких, который будет течь по тебе. Мне абсолютно поебать на тебя, именно поэтому я могу кинуть в твою сторону пару взглядов только в том случае, когда чувствую, как моя спина уже начинает гореть от твоих глаз. И он тоже начинает смеяться, стряхивая на пол пепел с тлеющей сигареты и доказывая тем самым свою полнейшую странность и отбитость. Она удивляет его всё больше и больше, каждый раз заинтересовывая с новой стороны. Искренность эмоций не самое частое явление в двадцать первом веке, но такое манящее. — Вот, — цокает. — Именно потому, что ты смотришь на меня вот так вот, мне и стало интересно. — Как на дерьмо? У тебя фетиш такой? — она улыбается, загоняя его всё в новые и новые углы, пока он старается отбиться заезженными фразами. Наивность такая забавная вещь: ожидаешь от человека одно, а получаешь совершенно другое. Так и он пытался выстроить параллель между её последующими действиями и действиями девушек, с которыми приходилось общаться до этого. Но любые попытки заходили в тупик. — Ты считаешь меня дерьмом? — он спрашивает это спокойно, делая вид, будто бы ожидал чего-то подобного. Обманывает самого себя, потому что всего лишь каких-то десять дней назад он бы при подобном разговоре с девушкой поднялся и ушёл, одарив её парочкой лестных слов. А сейчас почему-то сидит и заинтересованно ждёт, что же она ответит, медленно покуривая её же сигарету. — В какой-то степени твои действия ассоциируется у меня только с этим определением. Полнейшее дерьмо, — пожимает плечами, потому что ласки в туалете и презрительные взгляды на всех и вся больше ни на что и не тянут. — Скажи спасибо, — опять усмехается. — За что? — Так откровенно пялишься, а я еще ничего не сказал, — глаза прикрыты в дерзком взгляде, от которого любая другая девушка начала бы терять сознание. Его очарование играло не малую роль в общении, но совершено никак не действовало на Эву. Пустышка. Смешок совершено неожиданно и необдуманно слетает с её приоткрытых губ вместе с очередным белым облаком. — Ох, это я пялюсь? — Ну а кто ещё? — игриво улыбается, доводя её до состояния «ахуевшее» в считанные минуты. — Пиздец, — она притягивает это и удивляется сама себе, почему вообще всё ещё сидит с ним рядом. — Ой, да ладно, как будто ты против, что я смотрю в ответ, — он отбрасывает окурок за спину, даже не оборачиваясь. Упирается локтями в расставленные по сторонам ноги и немного наклоняется. — Послушай, — Эва улыбается. — Слушаю, — он тоже улыбается. — У тебя слишком завышенное чсв*. — Я знаю, — и эта наигранность льётся из него чрезмерно сильным напором, который просто сбивает её с ног. Невозможно быть таким — чрезмерно язвительным и до безумия самоуверенном в себе, даже неся полнейший бред. Топясь в собственных словах и чувстве достоинства. Преподнося себя, как нечто чрезвычайно высокое и важное, но на деле такое низкое. — Это хорошо. Осталось только понизить его. — Зачем? — Чтобы глаза на месте остались. — Это угроза? Она лишь усмехается, докуривая сигарету и закидывая пачку и зажигалку обратно в карман. — Мне угрожает девчонка с рыжими волосами и напульсниками на запястьях, как забавно, — и Эву это действительно выбешивает. Хочется подорваться и уйти прочь, но не имея на то адекватного объяснения, она продолжает сидеть и перекидываться с ним колкими фразами. — Кстати, спортом занимаешься? — Крис опускает глаза на на её запястья и вопросительно выгибает бровь. По больному. — Усиленно. Хочешь проверить? — Очень, — облизывает губы и слегка наклоняется к Эве, перенося одну из рук на деревянные доски лавочки рядом с ней. — Ночью, — переходит на шёпот. — Ну тогда могу одолжить один, чтобы ты потренировал правую руку, — наклоняется ему на встречу, останавливаясь в нескольких сантиметрах возле уха и тихо и томно шепча. — Ночью. В одну игру ведь можно играть вдвоём? Как жаль, что Крис к такому не привык. Он, конечно же, посмеётся с такого удачного подъёба в его сторону и, конечно же, сделает вид, что его это ничуть не зацепило, потому что она не должна думать, что он анализирует сказанные ею слова. Думает о ней, когда она сидит на уроках и пытается внимательно слушать учителя. Но ведь он видит, что она ни черта не вслушивается в его слова. Думает о ней, когда видит, как она курит вдали ото всех, внимательно слушает рассказы своей новой подруги или поправляет лямку своего чёрного рюкзака. Думает о ней, когда смотрит на эти грёбанные напульсники и задаётся одним единственным вопросом: зачем? Думает слишком часто, чтобы признаться самому себе. — А тебе, я смотрю, есть, с кем тренироваться, — наклоняется ещё ниже, приближаясь к её уху. — Парень твой как-то болезненно выглядит, — он проговаривает это так же медленно, как её тело покрывается мурашками. Только не от его горячего дыхания в районе шеи, а об упоминании Тони. — Амфетамин? Кокаин? Может быть, героин? — каждое слово впивается в кожу острыми иглами и парализует тело. Он попал в чёртову точку, и вот теперь она точно проиграла. Но стоила ли того эта победа? — Я знаю, что секс чудный получается, когда... — Брат, — она перебивает его, произнося это уже без театральной напыщенности, но не отстраняясь. Будто замерла в таком положении. Мысли унеслись куда-то далеко отсюда, догоняя Тони и напоминая обо всём том, что она пытается не ставить на первое место. Но всё равно оно там каждый раз оказывается. — Что? — он немного опешил, едва уловив эти четыре буквы, произнесённые слишком тихо. Она теряет былой запал, дерзость отступает, а в глазах читается только жалость к нему из-за чрезмерно неуместных слов. — Это мой брат, — облизывает пересохшие губы, подхватывает рюкзак и наконец поднимается с места, уходя от него прочь. Она могла бы сказать, что это её парень, чтобы он отстал. Она могла бы продолжить дерзить. Она могла бы обматерить его. Она могла бы сделать многие другие вещи, но она стала собой, потому что любое упоминание Тони выбивает её из привычной колеи. А напоминание о наркотиках и вовсе сбивает с ног. Он мог бы сказать что-то в ответ. Он мог бы подняться и пойти следом за ней. Он мог начать что-то спрашивать. Он мог бы переиграть всё в нелепую шутку. Но резкое падение её защитной реакции выбило из колеи и его. Он рассчитывал на всё, что угодно, но только ни на это. Он её задел. По-настоящему.