Вирус

      Очень холодно. Снег занавесом опускается на крышу, землю, деревья, снежинки норовят забраться под майку, замораживая разгоряченные тела, кажется, даже ноги уже покрываются тонкой корочкой льда. Именно в такие моменты начинаешь ценить даже то малое тепло, которое предлагали старые стены общежития. Мурашки по коже от воспоминаний обо всем, что тут сейчас творится. Мы до сих пор стоим в одной линии, до сих пор ждем чертовых указаний, но ничего не получаем. Безмолвное ожидание — вот что пугает сильнее бешеной твари, с пеной изо рта. Из-за нерасторопности военных в строю началась паника и беспокойство: кто-то даже пытался спросить у них, что они делают, но ответом им служило уже привычное молчание. Будто перед нами вовсе не люди, а машины, закодированные на несколько определенных действий. Чувствую себя в компьютерной игре, где всем плевать друг на друга, особенно этим воякам в камуфляжах на нас, обычных детей. Кажется, я только что описал первую часть «Ведьмака». Это не к добру. Мои раздумья прервало копошение в линии. Я заметил, как начали осматривать Марию, и тут я отчего-то напрягся еще сильнее. Что с ней будет дальше? Что с ней сделают эти военные? Но через какое-то жалкое мгновение я вижу, как ее направляют к веревочной лестнице, мысленно прославляю всех несуществующих богов и понимаю — сестренка будет жить. Но… как же мы? Нас с Надеждой отогнали во вторую линию, не подпускали к лестнице, но, самое страшное, — нам ничего не объясняли. Было слышно, что кто-то из этой кучки отбросов, явно наивнее десятерых меня, говорил: «может, мы попадем во второй вертолет?». Ага, конечно, если только в тот, в котором перевозят трупы. — Все, хватит, на борту и так места нет. Заканчиваем с этим, — это было так неожиданно, что я, кажется, окаменел. В смысле «заканчиваем с этим»? Мы что, останемся тут, как скот? На нас вообще всем все равно? Так же… не бывает, верно? — Стойте, а как же мы? — военные пропустили мимо ушей мой вопрос, они, так же как и раньше, не церемонясь, начали забираться на борт вертолета, параллельно отпугивая отчаявшихся бедолаг от себя. Кажется, и на самом борту началась неразбериха, ведь я слышал, как Техас кричал, материл людей, но проблему быстро устранили. Надеюсь, этот парень все еще жив… — Да как вы смеете? — надрывая голос, прокричала Надежда им в след. Я видел, как ей было обидно, как слезы застыли в темных глазах, я видел, как ее разрывал страх. — А остальных слабо забрать, гребаные трусы?!       К ее крику подключались другие бедняги, которым ничего не оставалось, кроме как утопать в своем отчаянии, слезах и… оу, тут кого-то вывернуло наизнанку. Не лучшее, что я мог видеть в своей жизни, однако. Хотя кто бы сдержался, когда на несколько этажей ниже, у парадной столько трупов, сколько кишок и мяса. Да что там, прямо за дверью толпа кровожадных, голодных ублюдков раскрасила все стены и полы в алый. Там уже не будет понятно, где чья нога, а где и человеческий детородный орган. Вся эта ситуация сводит с ума. Я не могу нормально думать, мне впору смеяться, ведь, хей, за мной, кажется, смерть пришла, я же ее так ждал. Надо встретить гостью как подобает!.. К черту… Люди обезумели. Я обезумел. На данный момент нас осталось десять человек. Десять никому не нужных жизней и ноль вариантов на то, чтобы выжить. Тут и у моей Надежды окончательно сносит голову: она будто сама не своя, ее движения резки, а взгляд наполнен яростью. Она становится в свою излюбленную позу, держа ноги примерно на ширине плеч, и, собрав в свой маленький кулак всю злость, ненависть и отвращение к этим людям, что сейчас так спокойно оставляют нас тут, показывает средний палец. Так «просто и со вкусом» — как она сама любит говорить. — Да пошли вы нахрен! Горите все в блядском аду! Техас, черт возьми, я обещаю, я найду способ выжить, я… обещаю, — ее крик под конец стих. Я не знаю, что чувствую. Это не злость, это больше не безумие. Это нечто иное. Такое чувство, будто я провалил самую важную миссию: не смог защитить свою Надежду. Хотя и «game over» не наступил, такое чувство, что он вот-вот нежно прошепчет на ухо, что все кончено, что даже стоп — слово не поможет выйти из этой БДСМ-игры. Отчаяние ли это?       Один из военных принял ее угрозу, как вызов и послал воздушный поцелуй (земля пухом таким недалеким). Зато, пока один балуется с нами, развлекается, так сказать, как может во время взлета, его напарник бросает нам сумку с оружием. Сей дар падает прямо мне в ноги, а обезумевшая толпа от горя и страха перед собственной смертью даже не замечает столь мудрый поступок со стороны военного, продолжая биться в агонии, надеясь на чудо. Не удивлюсь, что все сейчас упоминают Господа Бога. Но, даже если он существует, вряд ли всем нам поможет сей факт. Ведь совсем сошедшая с ума рыжеволосая неизвестная мне девушка на дрожащих ногах, что-то бормоча себе под нос, подбегает к двери. Вовсе не выдерживая своих наплывших эмоций, она открывает ее, впуская вместе со зловонием кучу чудовищ. Кажется, время остановилось, заставляя нас подумать над собственным поведением, над ошибками. Дальше все произошло, как в замедленной съемке: монстры сбивают молодую особу, одновременно срывая с ее тонких, почти синих плечиков бестолковую голову, и бегут на толпу. — Жора, прыгаем! — голос Надежды как нельзя кстати вырывает меня из оцепенения. Эта хрупкая с виду девушка крепко хватает меня за руку, тянет к краю, а я едва успеваю забрать сумку и беспрекословно подчиняюсь ее команде. И вот он — долгожданный прыжок, о котором я мечтал почти всю свою короткую и никчемную жизнь. Однако он был не долгим и вовсе не смертельным, хотя падение было не самым мягким и безопасным. Все-таки крыша четвертого этажа. Мы упали, чуть ли не носом, в сугроб, который сегодня утром сгреб трактор. Я почувствовал резкую боль, ошеломление и прилив адреналина. Кажется, я вывихнул левую руку, но на эту боль мне было некогда обращать внимание. — Быстрее, бежим в старый корпус, — с уверенностью прокомандовала Надя.       Я никак не мог понять ее план, но мне ничего не оставалось делать, кроме как бежать и слушаться приказы старшего. Резкий запах свежести ударяет мне в нос, сильный ветер укрывает тело, будто колючей проволокой, и рвет кожу. Я чувствую, как появляются новые ссадины, я вижу их как на себе. Во рту гуляет металлический привкус крови, он становится лишь насыщенней; где и когда я успел прокусить губу — уже не вспомнить. Так же внезапно, как и все за сегодняшний вечер, нас с Надеждой оглушают писклявые голоса, сливающиеся в единое месиво боли и страдания. На крыше были слышны вопли и крики умирающих студентов. Некоторые смельчаки, вроде нас, пытались повторить прыжок, но не успевали даже добежать до спасительного, как казалось большинству, края; их валили, разрывали кожу и упивались стонами, хрипами и хлюпаньем крови. Некоторые же, которые все же прыгнули за нами, ломали шею, протыкали нутро о ветки кустов и рядом растущих деревьев. Только сейчас, увидев воочию мясную гирлянду на старой заснеженной сосне, я понимаю, как опасен был наш маневр, и что мой вывих — джек-пот.       Надежда казалась мне непоколебимой, спокойной и сосредоточенной. Да, она определенно такой и была. Но как ей удается поддерживать хладнокровье так долго, при таких зверствах и при такой атмосфере? Я сдаюсь, я явно не достоин даже дышать одним воздухом с этим маленьким комочком света, с единственным лучиком солнца в беспросветной мгле, пучине мрака и отчаянья. Она ведет меня за руку, крепко сжимая бледную, холодную ладонь. Я, парень, вполне крепкий телом и духом (нет), чувствую, как становлюсь ребенком, что моя жизнь спрятана в этом замке ладоней наших рук. Надежда, я обещаю стать сильнее ради тебя, ради твоей сохранности.       Подбежав к порогу старого корпуса, на его крыше нас ждала другая проблема сегодняшнего вечера. Там, совершенно не прячась, освещенное светом полной луны, сидело нечто, похожее на горгулью, смесь собаки с дикобразом, только больше и уродливее. Нижние клыки из-за неправильного прикуса выходили за пределы верхней губы, явно царапая ее; впалые, черные глазницы прятали маленькие светлые глазки, которые поблескивали желтизной. Существо было нахмурено, оно вынюхивало что-то, пока не уставилось на нас. Мы в очередной раз становимся жертвой. Со всех сторон к нам подползали разодранные в клочья бывшие люди, волоча кишки и остатки собственного тела за собой, и, явно жаждая раскроить наш череп, с каждым мгновением они были все ближе. Горгулья же, недолго думая, перепрыгивает с одного здания на другое, медленно, словно кошка нашедшая добычу, спускается на землю. Заметив это, я начал немного подталкивать Надежду к главным дверям. Сердце бешено стучит, отдавая гулом в ушах; как бы мне хотелось, чтобы дверь была открыта, и мы бы смогли быстро вбежать в здание, спрятаться от этого ужаса. Но, кажется, Бог показывает нам средний палец за все наше неверие к нему. Дверь была заперта. Но ничего, мы же отбитые. Не рассчитав свои силы, мы выломали замок с двери и вбежали в помещение. Сторожа почему-то не было на месте, но нам это было только на руку. Невиданное чудовище, фырча и загребая снег в своих когтях, бежало к нам, оно хотело попасть в здание вслед за нами, но в итоге лишь врезалось лбом о крепкую деревянную поверхность. Горгулья пускала слюни, царапала облупленный кафель на пороге, но Надежда была сильнее. — Жора, беги за шваброй, надо подпереть эту чертову дверь, — закричала девушка, жадно хватая ртом воздух. — Удержишь ее? — Быстрее.       У меня было совсем немного времени на раздумья. Видя, как Надежда изо всех сил старается не впустить этого монстра в единственное убежище, я стремительно побежал за шваброй в бытовку. Резко мой разум помутился, а ноги стали ватные от страха. Совершенно внезапно для себя и всей ситуации, которая происходит на данный момент, моей заторможенной реакции захотелось все выплеснуть наружу, заставляя меня остановиться на полпути. Я буквально слышу хруст ломающихся костей Настасьи, своей соседки по комнате, слышу ее громкий крик, перед глазами ее заплаканное личико и море крови. Мне кажется, что ее место займет Надежда, если я промедлю еще хотя бы минуту, но мне не удается даже сдвинуться с места. И, кажется, что я вот-вот возьму эту швабру в свои руки, но на самом деле это невозможно сделать. Тело перестало слушаться, меня всего трясет. Трясет от страха. Что мне дальше делать? Я хочу помочь Наде, и в то же время хочу стать пылью и просто исчезнуть из этой жизни после увиденного. «Соберись… соберись, тряпка! Ведешь себя, как трус! Надя одна сражается со здоровой хуйней, похожей на ебанного обезображенного французского дога, а я тут сопли на кулак наматываю» — кажется, все мои три личности разозлились на меня в данный момент. Такого прилива агрессии к самому себе я давно не чувствовал. Но, правда, как я могу себя вести так в такой момент? Все, это новая точка отсчета для меня. Наконец, собравшись с мыслями и силой духа, я мотнул головой, прогоняя все ненужные мысли. Мне осталось лишь взять швабру и отнести ее моему другу, как я слышу над своим ухом сбитое дыхание, хрип. В ноздри вбивается запах падали. Медленно оборачиваясь, я вижу, что передо мной стоит тот самый охранник, но он больше не был прежним: он так же, как все монстры, хотел безжалостно сожрать меня, смакуя куски моей плоти одним за другим. Этой встрече я был весьма не рад. Он резко поддался вперед, пытаясь вцепиться своими когтями и прогнившими зубами от старости и сигарет в меня, но, не обдумывая свои действия и паникуя, я швырнул в его лицо швабру; под действием адреналина, не давая передышки монстру, изо всех сил бью с колена в пах. Наверное, если бы он был еще человеком, его же собственные яйца выпрыгнули через гортань, при этом не желая возвращаться назад. Далее последовал удары кулаками по лицу. Я не боялся укусов, я не боялся ничего. На этот момент, мои глаза были будто закрыты, за меня говорили инстинкты. Я повалил его на пол, сев ему на живот, и еще удар и еще, и так до тех пор, пока его голова не превратилась в пюре из костей и мозгов. Где я нашел в себе столько сил? Охранник уже не двигался, но я продолжал устало, вяло бить костный фарш. — Ты в порядке? — внезапно из-за угла появилась Надежда. Ее глаза были наполнены страхом и беспокойством за меня. Левая бровь была рассечена в кровь, алая струйка медленно стекала по ее розовой щеке на грудь, оставляя неаккуратные пятна на полосатой ночной майке. Руки дрожали от столь сильного напряжения; конечно, сколько же можно меня, тормоза, ждать. Лишь сейчас я начал приходить в себя… — Как хорошо, что ты цела, — шепчу самому себе под нос. Мимолетно в моей голове промелькнули некоторые кадры того, что могло произойти, если бы я не смог остановить охранника, если бы он мной поужинал. А если бы я не мешкал? У Надежды не была бы рассечена бровь. От одной только мысли о плохом исходе, в моих жилах застывает кровь, а волосы настолько становятся дыбам, что это вовсе не выражение, а реальность. От мурашек и холодного пота на моей спине неприятно болит кожа, словно я только что полежал на неравномерно разбитом стекле. — Да со мной все хорошо, а что с… этим монстром? — я не могу ничего ответить. Мой взгляд падает на лужу крови и практически обезглавленное тело. Руки, которыми я вцепился за форму некогда человека, так же в красном. Весело. На удивление я спокоен, в голове ни одной мысли, ни одной идеи, что делать сейчас или дальше. Надежда подходит ко мне почти в плотную, положив мне руку на плечо. Ее ладонь теплая и это единственное, что, кажется, дает мне понять: я все еще жив, это не воспаленная фантазия, не игры разума. — Слушай, Жор, нам надо как можно быстрее убираться отсюда. — Вот как, — я хмыкаю, киваю, соглашаясь с этим разумным предложением, и встаю с колен, отряхивая халат. Зачем — не понимаю, просто так нужно, видимо. — И что нам теперь делать?       Надежда задумывается и лишь после отвечает: — Наш план выжить, выжить, Жора, и найти наших родных, — в ее глазах я замечаю наступающие слезы, но девушка не останавливает свою речь, она продолжает: — а еще я хочу вмазать как следует Техасу, — прошипела Надя. Ее слова заставили меня прыснуть со смеха. — Знаешь, то, что мы выжили после гребанного пиздеца на крыше и здесь, — это уже плюс, — пытаюсь подбодрить нас, хотя и понимаю, что сие очень вяло и вообще не помогает. — Пиздец, — отрывисто произносит, отворачиваясь от меня, она, попутно поправляя правой рукой волосы, как бы пытаясь их убрать назад, чтобы не мешались. Этот жест она делает всегда, когда ее все раздражает, и одновременно она пытается остановить нахлынувшие эмоции. На душе осадки выпадают в виде пушистых хлопьев снега, будто лютый январь бушует не за окном, а во мне, где-то меж ребрами. Не уютно. — Здесь мы и переночуем, — с тяжелым вздохом предлагаю я единственному выжившему. — Конечно, да, — соглашается Надя.- Слушай, Жор, давай возьмем ключи, и друг друга подлатаем, хорошо? — тут же предлагает девушка, рассматривая мои царапины на лице и вывих руки. Да, это крайне заманчивая идея. — Тебе бы самой не мешала помощь, — я соглашаюсь, намекая на ее порванную бровь, кровь из которой уже начала немного присыхать на ее левой щеке. Я стараюсь улыбнуться, разрядить обстановку, но выходит как-то криво, неестественно, и это очень походит на жестокую насмешку. — Знаешь, вот про бровь, это вообще обидно до жути, да еще кровь присыхает, щеку больно стягивает, глаз весь в крови, ресницы слиплись, они тоже в этой сраной крови. Все, блин, прилипло, а еще боль в мышцах, в брови и еще, блин, мои розовые тапочки запачкались и это обиднее всего этого, что произошло со мной, — с возмущением тараторит Надежда, активно жестикулируя и, кажется, удивляясь самой себе; ходит взад, вперед и указывает на свои потрепанные, грязные тапочки тридцать девятого размера. Она выглядит раздраженной девочкой, которой не дали конфетку. — Ладно, идем, для меня это все тоже не комильфо, — наш милый разговор прерывает резкий треск двери. Нет, вот сейчас я проклинаю все, включая нашу отсутствующую удачу. Подбежав к тому месту, где был шум, мы не видим ни дверь, ни того самого автомата который ее подпирал. В здание медленно, походкой охотника крадется та самая горгулья, а в зубах она держит остатки автомата. Ее рост колеблется от метра до метра двадцати в холке, рельеф мышц отчетливо проглядывается под черной кожей. Кажется, по всему телу расположилась щетина, ведь даже при таком тусклом свете можно было заметить блеск волос. Из лопаток торчали костяные отростки, похожие на своеобразные щиты, и, знаете, если это будущие крылья этой твари — я сваливаю с планеты. — Да твою ж мать, — протянула Надежда на выдохе.- Жора, рядом с тобой лежит сумка, давай, мы постараемся, незаметно взять ее и по тихой грусти уйти, хорошо? — Ага, — медленно протягиваю свою трясущуюся, испачканную в крови руку к сумке, поднимаю ее, и вместо того, чтобы сделать все аккуратно, бесшумно, оттуда доносится характерный для iphone звонок.- Ебанный насрал, какого хуя?!       Тут же эта полу-собака начинает рычать и срывается с места в нашу сторону, как бешенная, попутно выпуская когти. Нам ничего не остается, как отпрыгнуть в разные стороны, чтобы нас не сбило с ног разъяренное чудище. Из его пасти разило гнилью и хлоркой, — странная смесь, которую ранее я не встречал. Слюни взбились в пену и стекали на пол, шипя, будто перекись водорода на ране. Кажется, оно ядовито… Горгулья пролетела буквально в паре сантиметров от нас, вцепившись в сумку клыками и стараясь ее разорвать. Мой прыжок не стал удачным: я падаю, больно ударяясь спиной об мусор, который лежит на этом полу еще, кажется, с постройки этого дрянного здания, лишь после быстро вскакиваю на ноги и судорожно взглядом пытаюсь найти Надежду. Рингтон не переставал играть еще долго, по ощущениям где-то минут десять. Горгулья же ни на шаг не отступала от сумки, не давая нам подойти к ней и забрать наш подарок от военных. — Жор…       Внезапно меня шепотом зовет Надя. Посмотрев в ее сторону, я вижу, как она жестом показывает мне не шуметь, а сама медленно снимает свой розовый тапочек с ног, после, не отрывая взгляд с горгульи, швыряет его в угол, где были аккуратно сложены стекла. Прилетевший тапочек в точку назначения, разбивает стекло, издавая оглушительный треск. Горгулья, громко зашипев, бежит в сторону шума, на что мы быстро реагируем: бежим до сумки (а кто-то почти летит носом вперед), открываем ее, дергая за собачку на замке так, будто пытаемся сорвать ее, и берем то, что нам подходит. Надежда выбирает пистолет, кажется, ХПСС, я же взял ИЛ86. Ах, помню, как играл с ней в «Сталкере», а сейчас… От страха все коченеет, я даже не смотрю наличие патрон в магазине и просто спускаю одну четвертую обойму в шею монстра, но кажется по цели попадает не все. Надежда так же не отстает от меня и делает оглушительные выстрелы с пистолета. Монстр, истекая кровью, на мгновение останавливается, отвлекая, затем резко срывается с места и бежит на меня. Один Сатана знает, как я смог увернуться от этой неожиданной атаки. Боль в руке дает о себе знать все сильнее и сильнее, мышцы ноют, а еще я слышу, как мой плечевой сустав перетирается меж собой, издавая противный хруст. Черт, а этот монстр не промах. Все по новой. Прицел. Выстрел. Мимо, но почему пули просто отрикошетили от его так называемой головы? Левая рука начала подводить меня еще сильнее и агрессивней, ноющая боль переходит в пульсирующую. Винтовку уже не так легко держать. Отдача прибавляет мне еще больше забот. Больно. Некогда думать о боли, еще выстрел и снова рикошет. — Черт, сдохни ты уже тварь! — неосознанно кричу этому монстру, но ему все равно, он просто хочет меня убить.       Внезапно для меня, горгулья оступилась, замешкала и вдруг начала с пола подбирать гильзы; зачем они ей? Не успев даже проникнуться во всю эту ситуацию, Надежда сбивает горгулью с места, ударяя монстра четкой наводкой в шею ногой. Чудище кричит, пытается увернуться от очередных ударов, но это бесполезно; девушку не остановить. Надежда завелась не на шутку, эта маленькая, хрупкая на первый взгляд девушка, в конце концов, безжалостно простреливает монстру голову. Пуля была решающей для него. Горгулья падает на пол, издавая последний хрип, и умирает. Однако сейчас меня больше волнует Надя. Она неподвижно стоит на своем месте, дышит, будто сквозь зубы, а ее плечи начинают подрагивать то ли от холода, то ли от ярости. Внезапно, девушка вновь направляет пистолет на тварь, спуская курок. Я вздрагиваю, не смея даже подойти ближе, мне жутко видеть, как мой лучший друг медленно впадает в безумие, выпуская в труп весь магазин. На лице Нади не дергается ни одна мышца, только слезы начали скатываться по грязной щеке. Это толкнуло меня предпринять хотя бы что-нибудь. Я начал звать девушку по имени, но ответом мне послужила тишина — она все так же продолжила сверлить труп горгульи взглядом. — Надя, — повысил голос я, одновременно хватая девушку за плечи, и резко поворачиваю ее на себя. — Успокойся, ладно? Перестань кромсать этот труп, эта херня мертва, пойдем, — она смогла успокоиться только тогда, когда наши взгляды пересеклись. И вот она, настоящая, живая, с ее глаз спала эта белена ненависти, и передо мной вновь стоит моя прекрасная леди. Как хорошо, я уже начал переживать, что потерял ее.       Мы сели почти напротив открытого входа, наблюдая за бушующим снегопадом на улице. В этот год холода вообще стукнули неожиданно быстро, можно сказать, слишком рано. Уже в ноябре снег валил хлопьями с небес, разбиваясь о белую гладь, стелющуюся простыней по земле. Пейзажи вовсе не расслабляют сейчас; слишком много проблем нависло над нами. Погода удручает: могучие ветви, тоненькие веточки деревьев не колыхаются, так как даже намека на ветер нет, все сияет в лунном свете, но снег в крови… все в крови. Я помню, как сегодня мне хотелось скрыться от гнета рутины, но, к сожалению, произошло то, что я бы назвал апокалипсисом. В этот момент для меня уже ничего не существует. Ни времени, ни холода. Хотя за окном властвует зима, стекла покрыты необыкновенными узорами, а отопления все еще не было и уже никогда не будет, я не замечал мурашек, бегающих по моим плечам. Кажется, мы просто ждем следующего наплыва монстров на нашу голову, будто жаждем этого момента. Но ничего нет. До меня только дошло что, Надя заметила мою боль в руке и рискнула своей жизнью, рассудком, дабы спасти мою. Как глупо и добродушно с ее стороны, я не буду судить ее за это, ведь я благодарен ей. Так-с, какой раз она спасает мою жизнь? Третий? — Спасибо, — благодарю ее я, разряжая эту гнетущую обстановку. На мои извинения Надежда отвечает небольшой усмешкой с приподниманием левого уголка губы. — Знаешь, Жор, тебе спасибо, — сказала Надежда, все также не отводя взгляд от улицы.       Собрав мысли в кучу, мы приступили к обработке наших ран. Надежде пришлось накладывать швы — это было страшно, наверное, страшнее того ужаса, что произошел. На удивление, она только шипела от боли себе под нос, как бы пытаясь утешить себя же и не показывать мне свои страдания. Я сейчас первый раз накладываю швы. Сама суть их наложения не сложная, но не когда ты это делаешь живому человеку, без наркоза и обезболивающего. Надины навыки в медицине гораздо лучше моих.       На улице все продолжало быть на удивление тихо, наверное, крик горгульи спугнул всех, ну, или же монстры просто заняты, доедая студентов. Потом началась темнота, и все утихло: больше не было криков, страха, отчаяния. Не было ничего, только пустота и темнота, никакой боли, ничего… И как бы я хотел, чтобы это был конец. Конец страданиям и ошибкам.