Obsession

На сцене почти пусто, только в левом углу высится темная громоздкая стойка, на которой сидит худенькая женщина средних лет и средней же красоты. Паоло сразу понимает, что это Джованна, хотя она и лишена изящества и затаенной пылкости итальянской актрисы. Женщина ухаживает за собой, отвернувшись к стене. Перед ней лежит большой кусок сырого мяса. Посреди висит тяжелый агрегат – кажется, автомобильный двигатель, под которым копошится и напевает себе под нос немолодой мужчина. Муж Джованны, хотя он гораздо симпатичнее и худее своего оригинала. Тихой трелью звучит мелодия губной гармошки. Хозяева траттории замирают, завороженные ее тоскливой песней, и зал вторит актерам, предчувствуя появление звезды. Паоло прошибает холодный пот, коротко остриженные ногти с силой впиваются в ладони. Джуд… Джино… Его мальчик. Он выходит на сцену, окутанный теплым рассеянным светом, и публика смотрит на него жадно, лаская взором сотен немигающих глаз. Ханна (в постановке почему-то решили поменять имя) начинает петь. Не настолько плохо, чтобы хотелось закрыть уши, но и не восхитительно хорошо. Джино манит мрачная стойка и белые тонкие ноги – как дикого зверя сочный кусок свежего мяса. Блестящая метафора, не может не признать Паоло. Джино подходит близко, очень близко, и зал в волнении замирает. О Господи, забери его душу. Неужели он так много грешил? Джуд в восхитительной форме - гораздо более впечатляющей, чем у него на съемках. Он смотрит на Ханну так же, как смотрел на него в их последнюю встречу – слишком дико, слишком страстно, слишком умоляюще. Паоло уже давно не понимает, где заканчиваются реальные чувства Джуда и начинается великолепная актерская игра. Ему бы хотелось, чтобы в этот момент Джуд думал только о нём, но он знает, что это не так. Джуд ластится к Великой Красоте, обнимает нежные девичьи плечи. Выгибается навстречу, покрывая шею страстными поцелуями. Грубые животные инстинкты и грация тигра - вот кто такой Джино. Он словно парит над сценой, переплетаясь с партнершей в единую сущность. Как и полагается влюбленным, они полностью увлечены друг другом и не замечают ничего вокруг. В такие моменты люди способны замедлять или даже останавливать время. В такие моменты к ним приходит ощущение всемогущества. Паоло знает, каково это. Он в изнеможении закрывает глаза. Ему кажется, что даже высота балкона не спасет его от электричества, вызываемого страстью на полупустой сцене. Джуд кричит, и ему хочется кричать вместе с ним от всепоглощающей волны вожделения. - Как думаешь… Ты смог бы любить меня? Экраны с беспощадной жестокостью приближают лицо Джино, его приоткрытый рот. Лицо мужчины, которого застали врасплох. Мягкая неуверенность сменяется печальной решимостью: - Да. Думаю, смог бы. Ханну ответ не устраивает, и она спрашивает еще раз: - Смог бы ты полюбить меня достаточно сильно, чтобы ни в чем и ни в ком более не нуждаться? - Нет, - тихо отвечает Паоло, наблюдая, как Джино подходит к Ханне, и, глядя ей прямо в глаза, говорит: «Да». Сцена омовения троих. Хозяин раздевает Джино и раздевается сам. Они сидят на краю ванной, как одна большая семья. Однако двое знают секрет, недоступный третьему. Неразделенная страсть клубами поднимается над сценой, грудь Джино вздымается, на коже капельками блестит влага. В глазах Паоло видит тоску и влечение… или ему опять все это кажется? Не в силах противиться более року судьбы, влюбленные решают сбежать. Паоло снова вспоминает Висконти, у которого побег по широкой пустынной улице выглядел куда более впечатляющим, чем метафорический бег по беговой дорожке. Побег, который Джуд однажды уже совершил, сев в самолет до Лондона. И даже не взяв обратный билет. Конечно же, Ханна возвращается. Бессильно садится посредине сцены, чтобы сказать Джино о том, что ей невыносима бродячая жизнь. Она кричит так громко, как когда-то хотелось самому Паоло. Ханна покидает сцену, и красный цвет затеняет мягкое голубоватое свечение. Хищник, крадущийся справа, пока Джино бежит от проблем. Это, вероятно, Ло Спаньоло – бродячий торговец. У Висконти он вышел обаятельно притягательным, но у Ван Хова от него веет незримой опасностью. Он курит, наблюдая, как легко и исступленно Джино бежит от возлюбленной. Но вот беговая дорожка останавливается. - Ты едешь к морю? – вопрошает рыжий Ло Спаньоло. - Я не знаю, - Джино тяжело дышит, и Паоло нестерпимо хочется коснуться высоко вздымающейся груди. Стереть капельки пота с красивого лба. - Я художник, следую за своими инстинктами. Сегодня иду сюда, завтра – туда, – говорит бродяга. – Меня зовут Джонни. Джонни сокращает расстояние с помощью пачки сигарет. Приручает уставшего дикого зверя. Джино вздыхает, взяв в рот кончик сигареты, и у Паоло по спине пробегают мурашки. Он помнит, как сам осторожно прикасался к этим губам, позволяя им обхватить фильтр тонкой сигареты, и как поджигал ее требовательный кончик. Как Джуд улыбался ему спустя пять месяцев съемок - нагло и вызывающе, выдыхая белый дым прямо в лицо. Джино снова вздыхает, на сей раз облегченно и с наслаждением, выгибается и прикрывает глаза. Он курит и смотрит в зал, скользя взглядом по аудитории. Паоло кажется, что на микросекунду их взгляды встретились, и он мгновенно напрягается. Но на лице Джуда не проскальзывает ни тени удивления, и режиссер снова расслабляется, оставив в покое подлокотники. За небольшим противостоянием тянется безутешная речь. Джонни говорит: - Останься со мной, и я покажу тебе, что в жизни есть вещи гораздо более интересные, чем любовь женщин. Паоло поглаживает подлокотники медленными, осторожными движениями. Ему кажется, что Ван Хов упустил характер Джонни, придав ему излишнюю резкость. - Она не любит тебя. Если бы любила, осталась бы с тобой. Прилетела бы за тысячи километров, чтобы запытать себя до смерти. Рука Джонни скользит вдоль тела Джино, очерчивая его манящие изгибы, но легкое прикосновение мгновенно пробуждает Джуда, и он вскакивает, готовый к драке. Французская моряцкая песня усмиряет его пыл, и он опускает руку. Джино не такой. Он поглощен мыслями о Ханне-Джованне. Он не готов к морю. Паоло представляет, как Ленни, закрыв глаза и раскинув руки, падает белоснежным крестом в неглубокий бассейн прямо в сутане, переворачивается в воде на спину и смотрит на открытое чернильное звездное небо. Он пока тоже не готов к бескрайней свободе, к сильным волнам. Вопрос в том, готов ли к этому сам Паоло. На сцену входят Ханна с мужем, и ван Хове пускает лошадей галопом. Паоло знает, что без первоисточника здесь ничего не было бы понятно, все смотрится скомканно и сумбурно. Но, может, это и есть дань чувствам. Травиата в исполнении здешнего хозяина траттории не идеальна, не насыщенна, как у Висконти, но вполне сносна. Паоло чувствует, как фигура хозяина обретает метафорические черты, наполняя себя гласом совести. Он хватает жену за плечи, заглядывает в глаза и просит одуматься: «Будь со мной, останься, вернись ко мне. Иначе беды не миновать». Но роковая красота дает в руки своей пастве нож, и на одну кровавую жертву на Земле становится больше. Джино, разрушая четвертую стену, медленно обводит взглядом зрительный зал - «таверну» - словно пытаясь опознать среди множества живых и дышащих душ единственно волнующего его призрака. - В прошлом году в это время я был в горах. Это было невероятное место, - в глазах Джино стоит глубокая печаль, а Паоло добавляет про себя: «В прошлом году в это время ты был со мной, мой мальчик». Джино закрывает глаза. - Смотреть вниз, на долину… Ночью, - его рот приоткрывается, и Паоло готов поклясться, что перед внутренним взором Джуда стоит Италия. Из ниоткуда материализуется старый приятель, привлеченный трелью грустной мелодии. - Знаешь, Джино, это совсем не то, что я вижу. Люди моего типа никогда не бывают нстолько, блядь, трусливыми. - Зачем ты так говоришь, Джонни? - Я сейчас уезжаю. Хорошее время года. Над нами неделями будет сиять солнце. Я хотел разыскать тебя, Джино. И хотел спросить – хочешь ли ты пойти со мной? Прежний Джино бы согласился. Мне он так нравился! Я хочу видеть красоту этого мира. Хочу уйти в горы. На побережье. Гулять вдоль моря. Смотреть на то, как оно простирается передо мной. Море – такое волшебное место! Самых прекрасных людей ты встретишь возле моря. И ты это знаешь, не так ли, Джино? Слова вонзаются в кровоточащее сердце мягко, словно нож в подтаявшее масло, и выворачивают душу наизнанку. Воистину, он не мог выбрать худшего способа встретиться с Джудом. В уголках глаз собираются слезы, и Паоло знает, что не сможет их остановить. Он знает также, что никто этого не заметит, не только потому, что его родной мрак с готовностью укроет свое дитя, но и еще потому, что невозможно оторвать взгляда от сцены, где сияет внутренним светом самый талантливый из известных ему актеров. Роковая красота – то, что преследует Паоло всю жизнь. И в Неаполе, и в Риме, и в Генуе, и вот теперь даже в Лондоне. От нее невозможно спрятаться, ускользнуть, отречься, единожды приняв. Он пленен навеки, заплатив за этот плен весьма значительную цену. Паоло, как и Джино, расплатился свободой, и теперь вынужден нести этот крест до самой смерти. Он слышит, как Джуд кричит «ДЖОННИ!» уходящему вдаль свободолюбивому любовнику, который понял и взвесил все: и свою свободу, и свою увлеченность. Может, и самому Паоло следует удалиться? Только тихо, без боя. Встать посреди спектакля, покинуть зал, пока не передумал, вызвать в такси и уехать в Италию, обратно к своему предназначению. Станет ли ему легче? Точно нет. Слишком он привык идти до конца. Вот Джино стоит в комнате юной девушки, и та с готовностью расстегивает легкую кофточку. В действиях Джуда ласка и нежность, в глазах – смертельная печаль. Он не хочет ранить прекрасное существо своей темной, развороченной до основания натурой, поэтому останавливает ее попытку обнажиться. Джино больше не свободен. - Вы так не похожи на других мужчин. Не знаю почему, но вы привлекаете меня. «Вы привлекаете меня», - вторит ей Паоло, сжимая кулаки на коленях. Он больше не в силах справляться с растущим напряжением. В зале темно, и никто не заметит, убеждает он себя, кладя ладонь на значительную выпуклость в брюках. Пальто он так и не снял, так что ласкающая рука оказалась прикрыта его полами. Остаток спектакля превращается в размытое, подсвеченное софитами пятно, из которого, не считая его собственных чересчур громких вздохов, выбивается только голос Джуда. Слова звучат на языке, который с одинаковым успехом мог бы сойти за английский или итальянский – Паоло не может их разобрать, слишком увлеченный беготней собственных пальцев по дорогой ткани брюк, вторящей метаниям актера по сцене. Довольно быстро становится ясно, что он не достигнет разрядки, как бы ему того не хотелось. Эта жажда так и останется неутоленной. Совершенно неожиданно зажигается свет, и он сидит, распахнув глаза, оглушенный овациями и отсутствием уютной темноты. Вот и все. Спектакль окончен. Полтора часа пролетели как одна минута. Ему не стало ни лучше, ни хуже. Все, что он чувствует – это горячку неудовлетворенного желания и сосущую пустоту где-то в области сердца. Паоло запахивает полы пальто, устыдившись своей недостойной выходки. Взять такси и уехать в отель - вот и все, что ему остается сделать. А завтра утром обратный рейс. Быть может, к тому времени дождь в Риме уже кончится, и древний город встретит его солнцем. Нужно продолжить работать над сценарием. Подойти к делу профессионально. Если все сложится удачно, рано или поздно они все же встретятся и снимут новый сезон. На короткое время Джуд снова перейдет к нему почетным трофеем, отдастся ему полностью, всей душой, как добросовестная шлюха. А потом их пути разойдутся навсегда. И, наверное, так будет лучше. Как во сне, Паоло пробирается к выходу, нащупывая дорогу сквозь возбужденно обсасывающих детали спектакля зрителей. Он старается их не слушать. Меньше всего ему хочется знать, насколько же гениальной вышла постановка проклятого бельгийца.