Американская мечта

Пункт пятый: У неё проблемы с давлением и количеством потребляемого кофе. Если сможешь сократить кофейную дозу, станешь героем.

Я тихо выскальзываю из квартиры, заметив на полке для обуви тетины ботинки. В коем-то веке ночует дома, а не у бой-френда. Аня старше меня всего на восемь лет и запрещает называть себя тетей. «Я еще слишком молода, чтобы быть кому-то тетей!» — заявила она. Помню, как прошлым летом она потащила меня на пикник вместе со Стивом, её бой-френдом. И когда тот спросил, кем мы друг другу приходимся, Аня кокетливо захихикала и сказала, что мы кузины. Ещё только девять утра, суббота. Я удивлена, что Эд после концерта выбрался из постели так рано. Я помню своё последнее выступление на сцене — полчаса, а потом я ещё сутки приходила в себя. Я всегда так ужасно нервничаю, когда нужно ораторствовать, что коленки трясутся. Он уже ждет меня перед подъездом. Все та же синяя куртка, выцветшие джинсы и ярко-зеленые кеды. Эдвард стоит, закрыв глаза, и улыбается уголками губ. Он внимательно вслушивается в окружающий его мир, разбирая симфонию шума на составляющие.  — Здравствуй, Полли, — его улыбка становится шире, а золотистые ресницы вздрагивают. — Твои каблучки слышно ещё с лестницы. — Ты можешь постоять так ещё минутку? — прошу я, чувствуя, как горят щеки. — Зачем? — парень бросает на меня веселый взгляд из-под ресниц. — Освещение хорошее, — я уже достала телефон и включила камеру. Эд покорно прикрывает глаза, все ещё улыбаясь. Лучи солнца, отражающиеся и преломляющиеся в окнах, играют в его волосах, вызолачивая их. Поза мягкая, расслабленная — руки в карманах куртки, плечи опущенные. Он — яркое пятно на фоне серой улицы, укутанной в розовую утреннюю дымку. Он — само солнце, и я чувствую его свет и тепло под кожей, даже не прикасаясь к нему. — Я могу двигаться? — спустя пару минут вопрошает Эд. — Нос чешется. — Да, конечно, — я уже листаю получившиеся снимки. Даже без обработки они вышли чудесными, но если чуть подретушировать фон и цветовую экспозицию… А потом по снимку написать акварель. Внезапно появившееся вдохновение окрыляет меня и я жалею, что не захватила с собой скетчбук и карандаш с клячкой. Но потом мне становится неловко при мысли, что я могла бы заставить Эдварда позировать мне для зарисовок. — Перешлешь мне потом фотографии? — я не заметила, как он подошел и теперь заглядывает сверху на экран телефона. — Вот эта очень хорошая. Выглядит как обложка диска с балладами. — Это ты еще не видел акварельный вариант, — говорю я и прикусываю язык. И с чего я взяла, что эта работа получится одной из лучших? — Ты меня нарисуешь? — в голосе слышатся восторженные нотки. Я неуверенно поднимаю на него глаза. Наши лица всего в нескольких сантиметрах друг от друга — настолько близко, что я могу разглядеть рисунок радужек его глаз. Ненастно-голубые, в них можно утонуть, как в растревоженном океане. Смаргиваю наваждение и киваю. Конечно, нарисую, Эд. И не раз. — Я буду ждать, — серьезно сообщает мне он и снова улыбается. — Пойдем завтракать? Я жутко голодный. — А куда? — интересуюсь я, смахивая челку с глаз. — Неподалеку есть хорошее местечко, где готовят чудесные блинчики с вареньем. Завтракаю там уже неделю, — Эд протягивает мне руку ладонью кверху. И в этот момент моя стена смущения с грохотом рушится и я начинаю дышать свободнее. — А говорил, что ходишь этим маршрутом из-за меня, — я хитро щурюсь, делая вид, что раздумываю — давать ему руку или нет? — Совмещаю приятное с полезным. — Ну раз так, то веди меня в это хорошее местечко, — я вкладываю свою ладонь в его руку. Он бережно сжимает мои пальцы, вдруг мне самой кажущиеся очень маленькими и тонкими. Мы знакомы от силы полчаса, а я уже позволила ему держать себя за руку, увлекая вперёд по улицам просыпающегося Нью-Йорка. Мы болтаем о всякой ерунде; Эд расспрашивает меня о рисовании. Я говорю и говорю, рассказывая ему о художественной школе и о том, как чуть не пошла учиться на архитектора. Будто это действительно важно: акварель и карандаши, моя нелюбовь к натюрмортам и попытки заработать на своём творчестве. У меня будто грудь нараспашку, а стук сердца разносится по всему Бруклину. — Неужели тебе это интересно? — не знаю, зачем задаю этот вопрос. Бровь сама ползет вверх, отражая скептицизм на моём лице. Эд, идущий последние несколько метром задом наперед, чтобы смотреть мне в лицо, хмурится, став серьёзным. Между его бровей пролегает вертикальная складочка. — Когда человек говорит о чем-то с таким блеском в глазах, это не может быть не интересно, — философски замечает он, крепче сжимая мою ладонь, и улыбается той самой понимающей улыбкой, какой наградил в прошлый раз меня, заикающуюся идиотку, врезавшуюся в него. — И ты интересно рассказываешь. Я снова краснею и смеюсь, когда Эд чуть не врезается в куда-то спешащего человека. Все же ходить спиной вперёд по оживленной улице — не безопасно. Но парень лишь быстро извиняется и мы проказливо хихикаем. — Почему Нью-Йорк? — я опускаю взгляд, смотря на носы своих «убойных», по словам Себастьяна, чёрных ботинок. — Воля случая. И в большом городе проще затеряться, — отвечает мне Эдвард. Он посвящает меня в историю о том, как тут оказался. Они с другом выписали несколько крупных городов и присвоили каждому грань игральной кости. Нью-Йорк — четыре. А дальше дело было за малым — купить билет, найти небольшую съёмную квартиру и морально готовиться к предстоящему туру. Вчерашний концерт — спонтанный: знакомый, владелец небольшого клуба, попросил выступить. И Эд, опять совмещая приятное с полезным, согласился. — Для меня остаётся загадкой, как твоя подруга умудрилась положить записку в мой капюшон. — Я обязательно это выясню. И я удивлена не меньше тебя, ибо она та ещё социофобка и подойти к незнакомому человеку для неё подобно смертной казни. Возможно, она осмелела, рассчитывая на то, что ты вряд ли позвонишь. — После такой соблазнительной записки не позвонить — преступление. Рыжие дети — это довольно заманчиво. Он ухмыляется, а я — о чем мне сообщает моё отражение в одной из витрин — краснее клюквы. Хмыкнув, я машинально поправляю собранные в хвост волосы. — Мы пришли, — Эдвард выпускает мою ладонь из своих пальцев и открывает стеклянную дверь в небольшое кафе. Нас обдает тёплым воздухом, после чего окутывают восхитительные ароматы свежей выпечки, кофе и жареного бекона. Я втягиваю в себя эти запахи и слышу, как урчит желудок. К нам тут же подскакивает официантка и провожает к свободному столику у окна. Я с любопытством оглядываюсь. Помещение кафе небольшое, но уютное: тёплое освещение, стены обшиты темными деревянными панелями, большое окно, выходящее на внутренний садик позади дома. Народу ещё немного — несколько одиночек, попивающих кофе и читающих бесплатные газеты, парочка подростков, потягивающих молочные коктейли у стойки баристы, и трое мужчин в деловых костюмах, уписывающих глазунью с беконом. Тихо гудит кофе-машина, с кухни доносится плеск воды и шипение масла на раскаленной сковороде. Я замечаю старый музыкальный автомат в углу, он весело подмигивает светодиодами. Эд заказывает две порции блинчиков с клубничным вареньем и чай. Я хочу попробовать кофе, чей аромат ласкает моё обоняние, но слышу от Эда: — Думаю, ты и без кофе полна энергии, а чай здесь просто чудесный. И не поспоришь же. Энергия во мне бурлит, готовая выплеснуться; я чувствую себя на редкость окрыленной и готовой к деяниям. — Люблю это место. На редкость спокойное и домашнее, а по вторникам, четвергам и субботам вечером тут выступают музыканты, поэты и стенд-аперы. Вечер свободного микрофона, — сообщает мне парень, пока мы ждём заказ. — Ты случайно не сочиняешь? Я отрицательно мотаю головой, мысленно отмахиваясь от мыслей о своих старых стихах и рассказах. Да и о романе, который я пишу второй год в стол вспоминать не стоит. Смех да и только. Официантка приносит заказ и пару ярких флаеров, прямо кричащих «Завтра танцы 60-х». — Не хочешь сходить? — тут же загорается Эдвард; его явно захватывает эта мысль. Я же представляю неуклюжую себя, отдавливающую парню ноги. — Это будет весело. Прежде, чем я успеваю возразить и сказать, что оттоптанные ноги — отнюдь не весело, он проводит пальцами по внутренней стороне моего запястья. Я поднимаю на него глаза: Эд внимательно смотрит на меня, чуть поддавшись вперед. Его пальцы замирают в миллиметре от моей кожи, и мне ужасно хочется, чтобы он снова дотронулся до меня. Бесконечно долгое мгновение мы сидим, не шевелясь и держа зрительный контакт. Наконец, парень доверительно произносит: — Не волнуйся, я и сам танцевать не умею. Но согласен учиться, если ты мне в этом поможешь. Взамен обещаю быть самым галантным кавалером из всех… — Как мистер Дарси? — перебиваю его я, лукаво улыбаясь. Мистер Дарси давно стал для меня неким идеалом мужчины, наравне с Реттом Батлером и Джеем Гэтсби. Ох уж эти книжные герои, в которых легко влюбиться где-то между второй и пятой главой. — Мистер Дарси будет нервно курить в сторонке, — ухмыляется Эд, принимаясь за свои блинчики. Он накалывает на вилку клубничину и отправляет ягоду в рот. — Тогда я согласна. Я не знаю, сколько мы так сидим, уминая блинчики и болтая обо всем на свете. Мне не хочется никуда торопиться, поэтому я украдкой отключаю телефон и засовываю его поглубже в сумку. Кафе постепенно наполняется людьми. Мне нравится краем уха улавливать смех, а когда мимо нас, цокая каблуками, проходит женщина в меховом жилете, ведущая за руку мальчугана лет пяти, я строю ему рожицу. Мальчишка показывает мне язык и беззубо улыбается. Я ему подмигиваю и спешно отворачиваюсь, когда его недовольная и очень занятая мать презрительно смотрит на меня. Я ловлю на себе взгляд Эда и прищуриваюсь: — Что? — Ничего, — серьезно отвечает он и, не сдержавшись, начинает смеяться. — Ты явно хорошо ладишь с детьми. — Может, потому что я сама еще отчасти ребенок? — замечаю я, с независимым видом отпивая чай (по крайней мере, я думала, что с независимым). — Как говорит мой лучший друг, пока есть возможность не взрослеть — не взрослей. — И чем занимается этот друг по жизни? — интересуется Эд, зеркально повторяя мои действия: аккуратно берет чашку и медленно делает глоточек чая. — Он актер. — А ты оказывается магнит для творческих людей. И это не удивительно. — Почему? Он в ответ лишь загадочно улыбается. Спустя какое-то время мы покидаем уютное местечко и наугад выбираем направление. Небо уже потеряло дымчато-розовые оттенки и налилось лазурью. Тепло. Но апрельскому теплу доверяться опасно — через полчаса-час может налететь северный ветер и пригнать дождевые облака. Поэтому я приподнимаю воротник мягкого белого свитера повыше. Эд снова берет меня за руку и я тайно радуюсь, что его ладонь теплая. — У тебя пальцы ледяные, — как бы между прочим сообщает мне парень. — Замерзла? — Просто плохая циркуляция крови, — пожимаю плечами. Дистония одаривает свою жертву вещами и похуже, чем вечно холодные руки. Например, мигренями. — Секунду! — Эдвард отпускает мою руку и ищет что-то в бездонных карманах своей синей куртки. Спустя несколько мгновений он с радостным «О!» достает пару потрепанных перчаток. — Давай сюда свои руки. Я неуверенно протягиваю ему левую руку. Следующую минуту парень усердно натягивает на неё перчатку, удостаивая вниманием каждый палец. Потом он требует вторую руки и тоже облачает её в перчатку. Они мне велики, в странных бурых разводах и протерты в паре мест, но я до одури довольна. — Так-то лучше, — удовлетворенно кивает Эд, уже привычно сжимая мои пальцы. Мы снова медленно бредем по улице, наугад поворачивая на перекрестках. Мы хотим затеряться, заблудиться в лабиринтах зданий. Очередной перекресток, на «камень, ножницы, бумага» выбираем направление. Мои ножницы разбиваются о его камень и мы поворачиваем налево. Потом поворачиваем направо и заворачиваем в узкий переулок. Обе стены, вдоль которых ползет бетонная дорожка покрыты граффити. Рисунки чуть светятся в полумраке. Я заворожено касаюсь пальцами нарисованной белой акулы и перевожу восхищенный взгляд на Эдварда. Парень внимательно разглядывает пятнистого ската, улыбаясь уголками губ. Вновь на его лице застыло то утреннее выражение умиротворенной расслабленности. Я отчаянно борюсь с желанием его поцеловать. Откуда в тебе это желание, Полина? Ты знаешь его всего несколько часов. Может, он на самом деле маньяк какой-нибудь? — уговариваю себя я. Слушать доводы рассудка, что хотеть поцеловать человека после пары часов общения — это глупо и безответственно, мое глупое сердце не хочет. Поэтому я делаю шажок к Эду. Теперь он смотрит на меня. В почти не проникающем в переулок свете я не могу прочитать выражение его глаз. Но он тоже делает шаг. Теперь мы стоим друг напротив друга так близко, что кончики наших носов едва ли не соприкасаются. Благодаря каблукам я одного с Эдом роста. Еще мгновение и он почти целует меня. Я чувствую его дыхание. У меня мурашки по спине. Ноги становятся ватными. Я до безумия хочу, чтобы он наконец сократил эти чертовы миллиметры между нашими губами. Эд невесомо касается губами краешка моих губ и отступает назад, лукаво ухмыляясь. — Не хочу торопить события. Вдруг ты окажешься серийным убийцей, желающим заполучить еще один хладный труд в свою коллекцию?.. Или совратишь меня и бросишь. Он забавно дует губы и смеется, глядя на мои округлившиеся глаза. — Я шучу, Полли, — Эдвард вновь подходит ко мне и бережно берет за плечи, заглядывая мне в лицо. — Просто шучу. И меня очень тянет к тебе. Но я воспитан иначе, чтобы целовать девушку на первом свидании. Но на втором… Я не могу сдержать рвущийся наружу смех, когда он сначала трепещет ресницами с видом «я не такой», а потом заговорщически улыбается.