***
После завтрака у всех есть задания. Джон, вооружившись списком жены, уезжает за продуктами. Мэтт отправляется на чердак за ёлочными украшениями, а заодно — ведь одно другому не мешает — наводить на чердаке чистоту и порядок. Эда и вовсе отправляют проведать бабушку и дедушку, чтобы помог там и не мешался под ногами тут. Мы с Имоджен остаемся на кухне вдвоем: моем посуду, готовим обед и болтаем. Она мне почти как мама. Так же учит и наставляет, так же шутливо журит и так же заботится. Разомлев в её обществе (все-таки не каждый день я греюсь в лучах материнской заботы), я пробалтываюсь, раскрывая ей свой маленький секрет. — Я стану бабушкой! — она восторженно смеется и забрасывает меня сотней вопросов. Что ж, это можно считать тренировкой перед встречей с моей мамой. — Только никому не говори пока, — улыбаюсь я, замешивая тесто для печенья. — Хочу сказать Эду завтра, когда будем распаковывать подарки.***
Назвать это гигантское колючее нечто просто ёлкой у меня язык не поворачивается. Трое наших мужчин с трудом затаскивают это нечто в дом и устанавливают на подставку. Это настоящая Ель, а не тот обрубок сосны, что принято ставить у нас в России. С одной стороны мне жалко срубленное дерево, а с другой я все никак не могу налюбоваться зеленой красавицей, занявшей угол гостиной рядом с камином. С каждым мгновением комнату все сильнее наполняет запах морозной хвои, смешиваясь с ароматом имбирного печенья, стынущего на подоконнике в кухне. Мэтью притаскивает с чердака огромную пыльную коробку с украшениями. Как и каждый год около часа мы все сидим на ковре и под звуки «Унесенных ветром», транслируемых каждое Рождество на одном и том же канале в одно и то же время, распутываем километры гирлянд, привязываем к ёлочным игрушкам новые ленточки взамен утерянным, чиним и клеем то, что успело деформироваться за год. Имоджен приносит большие кружки с какао и еще теплое печенье с не успевшей застыть глазурью. Стоит ли говорить о том, что еще полчаса потом уходит на то, чтобы вычистить из ворса ковра крошки и кусочки мишуры, которая от старости и неаккуратности сыплется? — Будешь моей Скарлетт? — Эд пихает меня плечом, попутно развязывая очередной узел на гирлянде. — Спасибо, дорогой, что сравнил со стервозной алкоголичкой, угробившей двух мужей и бросившей двух из трех детей, — притворно ворчу я. Муж прекрасно знает, что романы Маргарет Митчелл я обожаю, а Скарлетт считаю образцом в ведении всех дел, не касающихся мужчин и детей. Уж силы воли и храбрости этой женщине не занимать. Я пихаю Эдварда в ответ, криво улыбаясь. — Или ты намекаешь, что я тебя гроблю, и мне надо присматривать нового мужа? — Язва, — он закатывает глаза, смеясь. — Я буду твоим Реттом Батлером. — Ага, ты уже намереваешься уйти от меня! — уличаю его я, сдерживая хохот. — Чур, тогда я женюсь на Полине! — подает голос Мэтт, размахивающий рукой в надежде, что так клей быстрее схватится на кусочках ранее разбитого шара. Пока что он успешно приклеил к игрушке только свои пальцы. — Так и так, дорогая моя русская дочь, из этой семьи ты все равно не уйдешь, — довольно говорит Джон, по самый нос погружаясь в кружку с какао. Когда он «выныривает» капельки напитка и пенка растаявших маршмэллоу висят на его усах. Хихикаю. Будто я собиралась уходить из этой семьи… — А Мэтти будет Мелани. — Почему это я Мелани? — возмущается старший брат. — Может, я Эшли Уилкс? — О, Э-э-эшли! — Эдвард тянет руки к нему, желая обнять и расцеловать. Мэтью отшатывается, опрокидываясь на спину и болтая ногами в воздухе. — Что же ты, не хочешь целоваться со мной? — Хорошо, я Мелани, — стонет Мэтт, даже не пытаясь встать. — Только уберите от меня эту пародию на Батлера, а… Я не встану, пока он не отсядет на расстояние двух метров! — Мальчики, хоть бы перед Полиной не позорились, — вздыхает развешивающая над камином носки Имоджен. — Что-то ты, мамуль, поздно спохватилась, — качает головой Эд. — Это надо было говорить четыре года назад. Полли за эти годы уже насмотрелась такого, что нам с Мэтти опозориться перед ней — не реально. — К тому же, Полина — член семьи, — пожимает плечами снова усевшийся по-турецки его брат. — А в семье не принято стесняться. Так что, мамуль, не переживай за мою сестренку! — парень подставляет мне кулак для удара. Я скептически смотрю на него, изогнув одну бровь, после чего расплываюсь в улыбке и стукаюсь с ним кулаками. — А я? А как же я? — наигранно дуется Эд, складывая руки на груди. Мы с Мэтью одновременно щиплем его за щеки, смеясь. — Дорогая, ты же всегда хотела третьего ребенка, — Джон обнимает жену со спины. — А я хотел дочку. Вот и сбылось. Их теперь трое и одна из них девочка. — Да, мечтать надо осторожнее, — усмехается Имоджен, окидывая нашу троицу ласковым взглядом.***
К одиннадцати вечера в гостиной остаемся только мы с Эдом. Мэтт уходит с друзьями в паб, а родители, сославшись на усталость, скрываются в своей спальне, постоянно оглядываясь на нас и хихикая. — Вы с мамой очень загадочно переглядывались весь ужин, — замечает Эдвард, делая звук телевизора чуть тише. Я хочу возмутиться, ведь идет «Завтрак у Тиффани», который я очень люблю, и отобрать у него пульт. Муж кидает пульт на дальнее кресло, куда, не вставая, я не дотянусь при всем желании. А вставать мне откровенно лень. — Что происходит, Полли? Я тихо стону, переворачиваясь с бока на спину, и смотрю на него снизу. Одну сторону лица освещает голубоватый свет телевизора, а другую — отсветы огня в камине. Лед и пламя. И все это сошлось в моем дражайшем супруге, изучающем выражение моего лица и неосознанно перебирающем мои волосы. — А до утра ты не доживешь? — щурюсь, удобнее устраивая голову на его коленях и тяня вверх плед, укрываясь. — А что будет утром? — Эд слишком заинтересован: взгляд из любопытного становится пытливым. А мне так не хочется расколоться раньше времени! — Я вручу тебе подарок, — уклончиво отвечаю, виновато улыбаясь. Знаю-знаю, надо было сказать Эду еще две недели назад, но он был таким замученным с этими выступлениями и постоянными перелетами… К тому же после такой новости он наверняка захочет взять перерыв, а поэтому было важно дать ему возможность оторваться по полной. Вот! Так что я не эгоистка. Я заботливая жена (муж которой не носит рубашки, потому что мне лень их наглаживать)! — Рождество наступит через сорок минут, лисенок. Может, не будем тянуть до утра? — вкрадчиво спрашивает Эдвард этим своим бархатистым голосом, от которого я всегда таю и иду на уступки. «Ты и так не дотянул. Почти два месяца назад…» — чуть ли не ляпаю в ответ я, хотя нечто подобное вертится на языке. — Ладно, — я все же уступаю. — Если ты дашь досмотреть мне фильм! Муж нехотя соглашается, переставая донимать меня расспросами. Снова переворачиваюсь на бок, вперивая взгляд в экран телевизора. Однако что-то мне вдруг становится не до судьбы Холли Голайтли, Пола Варжека и безымянного кота. Мысленно прокручиваю в голове то, что должна сказать, со вкусом компоную слова в предложения. Не зря ж в тайне от мужа, когда не могу заснуть, кропаю нашу с ним историю. Зачем я это делаю? На долгую память, чтобы если меня затронет болезнь Альцгеймера или просто старческий маразм, иметь возможность перечесть и вспомнить, что этот татуированный старичок — мой. — Чего ты там хихикаешь? — с подозрением спрашивает мой будущий татуированный старичок. Охотно делюсь нарисовавшейся в моем воображении картинкой — мне не жалко. Эдвард тоже начинает хихикать. — А ты будешь татуированной старушкой с цветными волосами? — Вот. Поседею — обязательно покрашусь в розовый! И набью себе розовые пионы во всю спину! — продолжаю дальше фантазировать. — Почему пионы? — удивляется Эд, поднимая одну бровь. За четыре неполных года жизни со мной научился. — Подсолнухи уже есть, а пионов нет! — Моя жена не будет ходячей клумбой, — он смеется, качая головой. Хочу пригрозить, что на зло ему назову ребенка цветочным именем, но прикусываю язык. Рано. — Подсолнухов достаточно и они тебе подходят. Он гладит мое плечо, где, прячась под рукавом футболки, нашел себе место букет из золотистых подсолнухов, появившихся совершенно спонтанно два года назад во время поездки в солнечную Барселону. Мне так хотелось запечатлеть свои чувства к этому городу, пока они не остыли, что я чуть ли не потащила Эда в первый же попавшийся тату-салон. Но более сведущий в таких делах муж не допустил, чтобы на мне рисовал абы кто и отвел с знакомому мастеру. А каким боком к Барселоне приплела ты, Полина, подсолнухи? А таким, что город весь напоен солнцем, а эти цветы лучше всего его символизируют! (Ну и я люблю подсолнухи.) У Эда, кстати, идентичный рисунок тогда же появился на бедре. — Помнится, кто-то обещал мне якоря набить собственноручно, — хмыкаю я. — Зная свои художественные способности, я погорячился тогда, — он садится повыше, отчего моя подушка из его ног сдвигается. — Все-таки рядом со мной лежала такая девушка, которой хотелось все что угодно пообещать, лишь бы не уходила. — А сейчас не хочется все что угодно пообещать? — ловлю этого хитреца я, сдерживая смешок. — А сейчас я здраво оцениваю свои возможности, да и эта девушка от меня уже не уйдет, — он улыбается. Что верно, то верно. Не уйду. Переворачиваюсь на спину, вглядываясь в лицо супруга. За четыре года почти не изменился, разве что появилась почти незаметная сеточка морщин в уголках глаз да вокруг губ от частой улыбки. А я не помню дня, чтобы Эд хотя бы раз, хотя бы мимолетно не улыбнулся. Даже когда все было хуже некуда, он улыбался. Даже когда сломал руку, первое, что перепуганная я услышала от него «Смотри, как интересно получилось!» и улыбка до ушей сквозь гримасу боли. Удивительный мой. И частичку этого удивительного я ношу в себе. Кладу руку на живот, улыбаясь. Так странно. Причудливо соединившиеся друг с другом пары хромосом двух людей образуют новую жизнь, растущую во мне. Напольные часы с маятником за стеклом издают первый «бом». Полночь. Рождество наступило. — У нас будет ребенок, — выдыхаю я, приподнимаясь, чтобы видеть глаза Эдварда. В них — ни грамма удивления, одни лукавство и обожание. — А я все ждал, когда ты мне скажешь, — усмехается муж. Смотрю на него круглыми глазами. — Как я понял? Ты не психовала из-за отсутствия «этих» дней, хотя обычно при даже крошечной задержке переживаешь. Отказалась от любимого белого вина. А несколько дней назад жаловалась по телефону Соне, что тебя по утрам постоянно тошнит. Знаешь, не трудно сопоставить факты, зная повадки жены и имея возможность наблюдать за друзьями, уже имеющими детей. — Ах ты ж… Шерлок! — скрещиваю руки на груди и показательно надуваю губы. — Даже сюрприз тебе нормально сделать не получается! — Я все еще не знаю срока, — с довольной физиономией говорит Эд. — Два месяца, — все еще дуюсь. — Это когда мы…? — из довольной физиономия становится хитрой. Сдержанно хихикаю в ладошку и киваю. Да, скорее всего тогда, но говорить нашему будущему ребенку, что он был зачат на старом скрипучем диване в детской комнате его матери мы точно не станем. Но похихикать, вспоминая, как мы дергались от каждого скрипа и неосторожного звука, чтобы не разбудить моих родителей, спящих за стенкой, можно. Кстати, о родителях. Впереди Новый год, который мы будем встречать в России. Удобно устроились — Рождество с одними родителями, Новый год с другими. А у себя даже елочку из Икеи не поставили, ибо смысла нет — в родной квартире мы не были уже две недели и столько же нас там еще не будет. Зато воспоминаний каждый год — гора. — С Рождеством, — Эд целует меня в щеку, губами скользя к моим губами. Его ладонь ложится на мой живот поверх моей руки, переплетая наши пальцы. — С Рождеством, — шепчу ему в губы. Я ловлю звезды на кончиках его ресниц, любуюсь всполохами нежности в ненастно-голубых глаза. Но мои веки наливаются тяжестью и смиренно закрываются, стоит Эду накрыть мои губы своими. Нас теперь трое. С Рождеством, малыш. С твоим первым Рождеством.