Американская мечта

Пункт четырнадцатый: Люби её.

Эд. Она такая хрупкая. Когда она врезалась в меня в первый раз, я лишь миг видел её лицо в вихре медно-рыжих волос. Я не мог сказать, красивая она или нет, зато мог с уверенностью заявить, что она очень хрупкая. Мне почему-то сразу захотелось прижать её к себе, чтобы внешний мир не мог навредить ей. Я сдержал этот странный порыв и спросил, не ушиблась ли она. И в этот же момент девушка испуганно отшатнулась и опрометью кинулась прочь. Я бы, возможно, забыл об этом столкновение уже к вечеру, если бы девушка, точно Золушка, потерявшая на балу туфельку, не обронила пропуск. Так я познакомился с Полли. При второй встрече я смог рассмотреть её. Смущенная настолько, что покраснела и не могла связать и пары слов, в этом нелепом великоватом ей пальто, Полли была прекрасна. Ничего общего с измученной и уставшей девушкой на фотографии с пропуска. И я держал это чудо за хрупкие узкие плечики, жадно изучая черты лица. Я ждал этого три дня; ждал этих несчастных пяти минут, чтобы просто увидеть ее еще раз и возможно услышать ее голос. Это походило на манию, на навязчивую идею. Мог ли я тогда предположить, что буду обнимать и целовать её, когда взбредет в голову? Мог ли я предположить, что буду называть её своей «малышкой, деткой, солнышком, морковкой»? Она каждый раз забавно раздражается, слыша очередное прозвище, и напоминает, что у нее есть имя. Как будто я мог забыть! По-ли-на. Полли. Моя Полли. Она изящная. И неуклюжая. Я лишь качаю головой, видя на ее коленке очередной синяк. Что я могу поделать, если эта девчонка сможет даже в круглой комнате найти угол и удариться об него? Она кружится по комнате, когда я играю на гитаре, и шутит, что ревнует меня ней. Придумывает разные па, запрокинув голову и закрыв глаза, чтобы в следующий момент стукнуться, врезаться, удариться обо что-то. Иногда я успеваю предупредить девушку, что на ее пути стена, тумбочка, стул, да что угодно. Иногда нет и мне приходится «сажать за решетку» йодом очередной её синяк или заклеивать пластырем очередную ссадину. И она настолько беззащитная в этот миг, сидящая на кухонном столе и старающаяся не пищать и не стонать от боли, что у меня сжимается сердце при мысли о то, что придется выпустить ее за пределы моего поля зрения. Она увлеченная и самодостаточная. Не умеет сидеть без дела, что-то постоянно черкает в своем блокноте с обклеенной наклейками обложкой, читает, пишет, учит и даже пытается готовить. Не далее, как позавчера Полли заявилась ко мне полная стремления научится запекать курицу в рукаве. Спустя два с половиной часа она позвала меня на кухню и предъявила торт с заварным кремом, благополучно умолчав о сгоревших остатках птицы, похороненных в мусорном ведре. Она читает мне вслух роман о крохотном городке во Франции, где отважная язычница открыла Шоколадную вопреки угрозам священника*. И я растворяюсь в тихом звуке ее голоса, погружаюсь в сладкую дремоту… — Эй, не спи, сейчас начнется самое интересное, появятся цыгане! — она тормошит меня за плечо и шевелит ногами под моей головой. — Ну, Эд, неужели тебе не интересно? — Интересно, и я не сплю, — бормочу я, открывая один глаз и видя нависшее надо мной личико с покрасневшими щечками. — Врун, — беззлобно обличает меня Полли. — Ты уже минут двадцать как сопеть начал. — Потому что из твоих уст даже ужастик будет похож на чудесную сказку на ночь, — улыбаюсь уголками губ я. — Льстец и подлиза, — хмыкает девушка, откладывая книгу, и потягивается. Желтая футболка с канарейкой Твити задирается, оголяя плоский живот. Она умудряется балансировать на грани между девочкой лет двенадцати, непосредственной и любящей яркие вещи с мультяшками, и взрослой девушкой, серьезной, привлекательной и сексуальной. Я люблю в ней это. — Пойду сделаю кофе. — Не пойдешь. Уже семь вечера. Сначала будешь буянить, а потом стонать, что тебе плохо, и причитать: « Почему ты меня не остановил, Эд?». — Все-то ты знаешь! — эта любительница позднего кофе чуть раздраженно фыркает. Я же зачарованно провожу кончиками пальцев по ее животу. Девушка передергивает плечами. — Щекотно же… Но Полли не противится, разрешая моим пальцам медленно изучать ее живот, пробегаться по ребрам, очерчивать изгиб талии. Она замирает, будто прислушиваясь к своим ощущениям. И наконец тихо спрашивает: — Что, — вздох срывается с губ, — ты творишь? — Порчу тебя, — я сажусь, с долей сожаления поднимая голову с таких удобных колен. Натыкаюсь на настороженно ожидающий взгляд чуть прищуренных серо-зеленых глаз и как бы лениво улыбаюсь. Все в порядке, не бойся, малышка. Я осторожно притягиваю девушку к себе и целую. Она отвечает, настороженно, недоверчиво, будто ожидает подвоха, будто прочла в моих глазах нечто такое, что ее пугает. Она невинная настолько, насколько это возможно. Одно осознание, что даже целоваться до встречи со мной она не умела, приносит величайшее удовольствие. Она не из тех девушек, под майку которых ты запускаешь руку на втором свидании, а на третьем вы уже переспали. Полли другая. Её хочется открывать постепенно, не торопясь, с мазохистской медлительностью узнавать, изучать, ласкать нетронутое еще никем изящное тело. Я вкладываю в поцелуй всю ту нежность, что чувствую к ней. Все то, о чем я никогда не напишу стихов и не сочиню мелодию, хоть сколько-нибудь передающую чувства, когда целуешь любимую девушку. Худенькие руки обвивают мою шею, тонкие длинные пальчики зарываются в мои волосы, чуть оттягивая их у корней. Она отвечает на поцелуй все увереннее, постепенно расслабляясь в моих руках, и позволяет снять с нее футболку. Я разрываю поцелуй, чтобы запечатлеть в памяти ее образ: собранные в неряшливый хвост медные волны волос; личико с нежным румянцем; светлая, золотистая в закатном свете кожа с россыпью родинок; острые плечи и ярко выраженная линия ключиц; небольшая грудь, часто вздымающаяся под канареечно-желтым лифчиком; слегка выпирающие ребра; плоский живот. Прекрасная. Моя. Приникаю губами к ее шее, невесомо целуя. Полли тихонько смеется. Ухмыляюсь и несильно прикусываю тонкую кожу, слыша удивленное «ой». С каждым новым прикосновением моих губ к ее коже, реакция девушки претерпевает метаморфозу: удивление сменяется наслаждением, она словно привыкает чувствовать мои касания, запоминает их, растворяется к них. И она не замечает, как я осторожно опускаю ее на кровать, нависая над ней. Я стаскиваю с себя кофту, ловя взгляд Полли. Зелень вдруг покинула радужки ее глаз, ставших светло-серыми, будто тающий по весне лед. Она льнет ко мне всем телом и шепчет: — Ты напишешь песню обо мне? — Разбей мне сердце, и я посвящу тебе целый альбом. Она улыбается одними глазами, чтобы в следующий миг жадно впиться мне в губы… …Жаркие вздохи и стоны, переплетение тел на смятых простынях. Где кончаюсь я и начинается она? Где та призрачная грань, разделяющая нас и наши души, стремящиеся слиться в одно целое? Я не знаю ответа на этот вопрос, как не знаю, кто я без нее. Но я впервые в жизни вижу разницу между сексом и занятием любовью. Одни и те же движения и действия, но совершенно разные чувства. И это стоит того, чтобы ждать. Она стоит того, чтобы ее ждать. Моя хрупкая девочка… Она царапает мою спину при каждом резком движении и стонет, и глухо шепчет мое имя. Я никогда еще не слышал чего-то более прекрасного. Невозможно быть ближе, чем мы сейчас. — Ты — моя американская мечта, — прерывисто шепчет Полли, переплетая наши пальцы, прижимаясь ко мне. Еще миг и она вся дрожит. Еще миг и я сам достигаю экстаза. В последний раз накрываю ее губы своими, долго, протяжно целуя, и опускаюсь на кровать. Мне не хочется ничего, просто лежать рядом с Полли, чувствовать, как ее пальцы перебирают мои волосы, слышать, как ее дыхание успокаивается. — Как думаешь, наши дети были бы рыжими? — осторожно спрашивает девушка, словно боится спугнуть меня вопросом о детях. Не беспокойся, малышка, я уже давно не мальчик, который боится, что его подружка залетит. Я хочу детей. Когда ты будешь к этому готова. Естественно, я не говорю всего этого Полли, лишь целую ее в макушку и шепчу: - Они будут абсолютно рыжие.