Неидеальные жизни

— Придёшь вечером на наше собрание? — как можно небрежнее спросил Анжольрас, старательно скрывая свою заинтересованность в положительном ответе. Впрочем, особенно надеяться было не на что — в последнее время Мариус всё меньше интересовался делами студенческого комитета. Анж оказался прав — Мариус виновато развёл руками и торопливо пробормотал: — Прости, сегодня никак не смогу — я обещал Козетте, что мы сходим на прогулку в тот большой новый парк, про который я тебе рассказывал. Но в следующий раз приду обязательно! Что же, этого следовало ожидать. Справедливости ради, Мариус не был среди тех, кто изначально составлял их маленький кружок «Друзья Азбуки», впоследствии разросшийся до настоящего комитета, боровшегося за равные права для всех учащихся. Да, он увлёкся идеями и обычаями их клуба, увлёкся самим Анжольрасом, и некоторое время активно участвовал в деятельности комитета. Он посещал все собрания и митинги, писал тексты для самодельных листовок и речей, но теперь, когда первые восторги миновали, энтузиазм Мариуса значительно поугас — а тут ещё и прелестная белокурая Козетта с первого курса… Иногда Анжу казалось, что Мариус продолжает общаться с ними и временами появляется на собраниях клуба-комитета исключительно ради него. Вот только теперь, после нескольких тягостных месяцев, которые он провёл в статусе не пойми кого, это приносило не радость, а огорчение. Однако Анж постарался, как обычно, не подать виду, что разочарован — согласно кивнул и, коротко попрощавшись с Мариусом, поспешил в «Мюзен», маленькое уютное кафе неподалеку от университета, которое они облюбовали для встреч клуба и просто весёлых дружеских посиделок. Он миновал площадь Сен-Мишель и за первым же поворотом, откуда до кафе было уже рукой подать, углядел впереди Грантера — его излюбленную вязаную шапку, из-под которой выбивались непослушные тёмные вихры, свободного кроя рубашку с пятнами художественной пастели на рукавах, и неизменные потрёпанные джинсы нельзя было спутать ни с чем. Анжольрас, сам одевавшийся элегантно и со вкусом, а волнистые светлые волосы всегда державший в идеальном порядке, не скрывал своего недовольства неопрятным и небрежным видом приятеля, но Грантер, художник и повеса, оказался неисправим. Будучи почти на полголовы ниже Анжа, он обладал куда более плотным и крепким телосложением — рядом с ним Анжольрас самому себе казался слишком хрупким и изящным, и это ужасно его раздражало. Вообще, в Грантере — в Эре, как все его называли, — раздражало решительно всё: его легкомысленный образ жизни, включавший в себя изрядное количество алкоголя и коротких необременительных связей, его цинизм и колкое остроумие, насмешливая покорность, с которой он встречал все выпады и упрёки Анжольраса. Его неверие в людей, в общество, в целительную силу прогресса. Его необычайная самоирония, граничащая практически с пренебрежением к самому себе, из-за которой нещадная критика Анжа теряла всякий смысл — Грантер первым готов был признать любые свои недостатки. Да если бы дело было только в них! Но нет, порой Анжа бесило даже то, как Эр двигался — слишком легко и плавно, будто танцуя, что совершенно не вязалось с его телосложением, и то, как он говорил — чересчур умно и тонко для такого болвана и бездельника! И эта растянутая шапка. Эти вечно взъерошенные кудри. Эта манера одеваться и выглядеть так, словно он только что проснулся и выбирал вещи, не глядя. Эта вызывающая неправильность, неустроенность, не-идеальность! Но больше всего выводила из себя привычка Грантера заигрывать с любыми мало-мальски хорошенькими девушкой или парнем — не исключая и самого Анжа. Более того, Эр даже имел наглость признаваться ему в любви! Как будто Анж не знает, что он за человек — ветреник, совершенно неспособный на настоящее, сильное чувство, беспутный пьяница, растрачивающий свою жизнь ни на что. Если бы не изрядное обаяние, приправленное модным нынче пренебрежительным взглядом на мир, все эти наивные, падкие на напускную взрослость и горький, прокуренный цинизм девушки и даже юноши едва ли нашли бы в Грантере что-нибудь привлекательное — он не был очень уж красив внешне, не стремился добиться большего в жизни, не казался кем-то особенным. Анж так точно ничего особенного в нём не находил, а между тем, недостатка в пассиях Эр никогда не испытывал. Вот и теперь он успел заметить, как симпатичная девчонка с заплетёнными в две пушистые косички рыжевато-каштановыми волосами, застенчиво потупившись, всучила Эру клочок бумаги — очевидно, с номером своего телефона. Тот, ласково улыбнувшись, потрепал незнакомку по щеке и что-то сказал, а она до того отчаянно мотнула головой в ответ, что косички упруго хлестнули её по плечам, и снова что-то пробормотала. Она казалась смущённой до крайности — к тому моменту, как Анжольрас подошёл ближе, девушка уже удрала. — Очередная твоя жертва, да, Эр? — ядовито поинтересовался Анж вместо приветствия. Тот, вопреки ожиданиям, ничуть не обиделся — наоборот, усмехнулся добродушно: — Привет, Анж! Только жертва тут скорее я сам. — Да ну? — недоверчиво фыркнул Анжольрас, высматривая ещё кого-нибудь из их друзей — но они, очевидно, уже все собрались в «Мюзене». — Честное слово! Она попросила меня показать ей дорогу до ближайшей автобусной остановки, а после того, как я проводил её немного, дала свой номер. Я, разумеется, предупредил мадемуазель, что моё сердце занято, но она всё равно попросила позвонить, если я вдруг передумаю… — Грантер развёл руками в притворной растерянности, и едва успел подхватить сползающую с плеча большую сумку, в которой обычно таскал альбомы, краски и холсты. — Твоё сердце занято? Большое же у тебя, должно быть, сердце! — рассмеялся Анж. — Верно, — как-то слишком спокойно и просто согласился Эр. В его тоне было что-то такое, что почти заставило Анжа сбиться с шага, но он не успел ни заглянуть заклятому приятелю в лицо, чтобы угадать, что он чувствует, ни переспросить, в чём дело — за разговором они успели дойти до места, и Эр первым распахнул двери кафе, галантно пропуская Анжольраса вперёд. Анж поздоровался с владельцами кафе, а потом и с друзьями, которые уже успели занять их излюбленный стол прямо у больших окон. Комбефер и Курфейрак, Жоли и Баорель, Фейи, Прувер и Легль — сегодня пришли все, за исключением, разве что, Мариуса, но о нём Анжольрас решительно запретил себе думать. У них и так было полно работы. На собрание явилась и Эпонина Тенардье — нахальная, заносчивая девчонка, излюбленными занятиями которой были, во-первых, молча влюблённо глазеть на Мариуса, а во-вторых, доводить Анжольраса до белого каления. С Понин, как её обычно называли в их маленькой компании, они познакомились благодаря Грантеру — девушка иногда приходила позировать студентам Художественной академии, где и подружилась с Эром. Он привёл её с собой на собрание клуба один раз, затем другой, и вот — Понин стала наведываться к ним регулярно и решительно вмешиваться во все дела комитета. Возмущённый Анж не единожды пытался выдворить зарвавшуюся девицу вон, ведь их клуб — это общность людей, объединившихся ради высоких идеалов и великих свершений, а не развлечение для какой-то там… натурщицы! Однако обаятельная смешливая Эпонина с её смуглой кожей, большими тёмными глазами и густой копной каштановых волос сумела быстро очаровать и расположить к себе большинство его товарищей — так Анжольрас остался в меньшинстве, что было совершенно непривычно и даже дико. Собственно с Анжем Понин вела себя предерзко — то и дело пререкалась с ним прямо во время собрания, и никогда не упускала даже малейшей возможности его поддеть. К примеру, она могла ни с того, ни с сего запрыгнуть к Эру на колени, обвить тонкими гибкими руками его шею и склонить головку к нему на плечо, не сводя при этом лукавого взгляда с Анжа — о, он сразу же понимал, что девчонка опять что-то задумала! А Понин тем временем уже трогательно спрашивала Грантера: — Эр, милый, скажи — ведь правда, ты меня любишь? Сильно-сильно любишь? — Ну конечно, люблю! — смеялся в ответ художник и крепко обхватывал одной рукой её тонкий стан. — И ты это прекрасно знаешь. — Тогда нарисуй меня! — требовала Понин, а Анж, изо всех сил старавшийся не обращать внимания на эту странную парочку, недоверчиво хмыкал, подозревая, что всё не так-то просто и сейчас из безотказного болвана Эра вытянут что-нибудь посерьёзней одного лишь рисунка. — Нарисовать? Снова? — удивлённо спрашивал Эр. — Как же мне тебя нарисовать, малышка? Приказывай — я повинуюсь! Тут он делал свободной рукой широкий жест — что угодно для прелестной Понин! — и покорно склонял голову, готовый слушать её приказы. У Анжольраса вся эта пантомима вызывала закономерное отвращение. — Ммммм… — девушка задумчиво прикусывала нижнюю губу, хотя Анж мог бы поклясться, что она всё придумала и продумала заранее. — Знаю! Нарисуй меня в образе Марианны, символа Революции! — На баррикадах и с развевающимся знаменем в руке! — с восторгом соглашался Эр, в то время как Анжу, питавшему глубочайшее уважение и огромный интерес к героям Революции и Третьей республики, оставалось только скрипеть зубами от злости. Или вот ещё: однажды, в самом начале знакомства, оставшись с Анжольрасом практически наедине — или, во всяком случае, вне пределов слышимости остальных друзей, — Понин придирчиво осмотрела его с головы до ног, а затем пренебрежительно бросила: — Никак не пойму — и что он только нашёл в тебе? — Кто? — рассеянно уточнил тогда погруженный в свои мысли Анж, смутно подозревая, что она, возможно, говорила о Мариусе. — Народ Франции, кто ж ещё? — саркастично процедила в ответ Понин и, круто развернувшись, гордо прошествовала к Курфейраку и Жоли, оставив Анжа в лёгком замешательстве. Хуже того, как и Грантер, Эпонина не видела ничего смущающего или неуместного в том, чтобы открыто обсуждать внешность окружающих — с художественной точки зрения, разумеется, но всё же… К тому, что Эр то и дело заводил дурацкие разговоры о схожести Анжа с Аполлоном — об его идеальном профиле, прекрасном телосложении, сиянии кожи и золоте волос, — все привыкли давным-давно. Анжольрас так и вовсе пропускал все восторженные эпитеты художника мимо ушей — это только пустая лесть и скверная попытка обольщения, ничего более. Однако никто не был готов к тому, что и Понин, ничуть не смущаясь, станет рассуждать о «красивом развороте плеч и линии спины» Комбефера, нещадно вгоняя бедолагу в краску, или пуще того — о якобы правильной формы ягодицах Курфейрака или о чудных губах Жоли! И всё же, при всей своей взбалмошности, девушка обладала многими хорошими качествами, была на удивление стойкой и преданной. Эпонину в их клубе любили, её звонкий голос и порывистые движения неизменно разгоняли тоску и уныние даже в самые неудачные для них дни, поэтому временами Анж был отчасти даже благодарен Грантеру за то, что тот привёл к ним подругу. Он позволил ребятам немного поболтать за первыми чашками кофе — они учились на разных факультетах и далеко не всегда встречались на занятиях в течение дня. Когда-то, собравшись вместе, чтобы обсуждать любимые книги, увлекательные, но спорные философские концепции, свои идеалы и стремления, учёбу и политику, они назвались «Друзьями Азбуки». Теперь же, когда они могли и должны были стать чем-то большим, чем неформальный клуб друзей по интересам, их разговоры всё чаще крутились исключительно вокруг разгорающейся всё жарче борьбы с руководством университета — но Анжольрас искренне верил, что они обязаны пойти ещё и не на такие жертвы, чтобы добиться чего-то действительно важного. Поэтому, он дал друзьям поговорить о том, о сём с четверть часа, а потом решительно поднялся и призвал всех к порядку — сегодня им следовало обсудить все детали предстоящего большого митинга, который Анж планировал организовать на площади перед университетом. Постепенно все втянулись в работу — их стол заполнили блокноты с важными пометками, схемы площади, списки учащихся и плотные ватманы, на которых Грантер небрежно, будто нехотя, набросал возможные варианты мотивационных плакатов. Время от времени мадам хозяйка расторопно наполняла их кружки новыми порциями кофе, но ребята, увлечённо спорившие и советовавшиеся друг с другом, едва замечали её за царящим вокруг шумом и гамом. — Ну вот, вроде бы разобрались, что к чему, — после почти полутора часов напряжённой работы, удовлетворенно заметил Комбефер. — Осталось только решить, как лучше всего собрать народ на митинг, — подхватил Курф, с улыбкой принимая полную кружку из рук хозяйки. — Кстати! — встрепенулся Анжольрас. — Эр, ты подготовил те образцы листовок, которые я просил? Грантер, который как раз заказывал для себя очередную порцию красного вина, только плечами пожал: — Ах, нет, я, кажется, совсем забыл об этом… — Вот что ты за человек такой?! — немедленно вознегодовал Анж. — От тебя никакой пользы! Ты ходишь сюда только затем, чтобы раз за разом напиваться! Эпонина тут же гневно вскинулась, явно намереваясь сказать кое-что и о самом Анжольрасе, но не успела. — Тише, тише, разбушевался! — рассмеялся Грантер, выуживая из своей необъятной сумки и протягивая ему пачку пёстрых бумажек. — Всё я сделал. Тебе осталось только выбрать самый лучший вариант и размножить его, потому что я тебе не копировальный аппарат. — Да ну тебя с твоими дурацкими шуточками, — обиженно пробурчал Анж и зашипел, когда Баорель от души пнул его по ноге под столом. На Понин, продолжавшую возмущённо сверкать на него глазами с противоположного края стола, он старался не смотреть. Он и сам прекрасно понимал, что частенько перегибает палку в отношении Эра — тот был, по большому счёту, довольно неплохим малым с широкой душой и добрым сердцем, и Анж порой сам не понимал, что заставляет его обращаться с ним настолько резко и презрительно. Возможно, виной всему было неодобрение, а ещё непонимание. Зачем, ради всего святого, насмешник и циник Грантер упорно продолжает приходить на собрания их клуба-комитета, спорить с Анжольрасом и остальными, чуть ли не открыто сомневаться в достижимости их целей — и всё же, помогать изо всех сил? Он не раз повторял, что Анж может смело на него положиться, но тот не желал полагаться на человека, который, как ему казалось, не верит вообще ни во что, впустую прожигает свою жизнь за выпивкой и развлечениями. Никакая высшая цель, никакая дерзкая мечта не могла зажечь Эра так, как это часто бывало с Анжем — каким же образом он должен проникнуться симпатией к тому, кто совершенно не понимает и не разделяет его стремлений?.. С другой стороны, будучи честным с самим собой, Анжольрас вынужден был признать — пользуясь той непонятной преданностью, которую питал по отношению к нему Эр, он частенько просто срывал на нем досаду, когда что-то шло не так, как планировалось. Из-за этого он чувствовал себя исключительно гадко — и ещё противнее становилось потом, когда собственная гордыня мешала даже признать свою очевидную неправоту. Как обычно, Грантер не стал требовать извинений — только отмахнулся и снова переключил всё свое внимание на бокал с вином. Воцарившаяся за столом осуждающая тишина постепенно снова заполнилась голосами — они сообща выбрали самую лучшую, на их взгляд, листовку, и Жоли вызвался сделать нужное количество копий. К концу собрания ни Анж, ни Эр, ни остальные ребята, казалось, уже и не вспоминали о недавней короткой размолвке — да и было ли о чём вспоминать? Ничего не значащие перепалки случались у них по сто раз на дню. Расходились уже заполночь — за разговорами и дружескими шутками время пролетело незаметно. Баорель вызвался проводить домой Понин, которая на прощание крепко расцеловала всех, за исключением Анжольраса — ему девушка запросто и совершенно по-детски показала язык. Собирая свои блокноты с пометками и разбросанные по всему столу бумажки, Анж краем глаза наблюдал за тем, как приятели пытаются растолкать сонного Эра — того, похоже, здорово разморило от вина. — Вставай, Грантер, мы уже уходим, — Комбефер мягко встряхнул его за плечо, а стоявший рядом Курфейрак весело пожурил его: — Тебе стоит меньше пить, дружище! Ей-богу, в таких количествах спиртное потребляют только люди совершенно отчаявшиеся — но это ведь не про тебя, верно? Грантер встряхнул головой и потянулся, невольно застонав от боли в затекшей спине. Несмотря на выпитое на пустой желудок крепкое вино, говорил он вполне связно, да и на ноги поднялся самостоятельно. — А что мне делать, друг Курф, если этот золотоволосый Аполлон, — тут он насмешливо кивнул в сторону Анжа, — ни в какую не желает признавать моих чувств? Тот только фыркнул — чувства у него, как же! Даже если бы Анж мог хоть на мгновение допустить, что Эр к нему неравнодушен, а не просто валяет дурака, как обычно — кто поверит в искренность его чувств? К любви Грантер относился так же цинично и беспечно, как и ко всему остальному. И потом, такой человек, как Эр с его развязным, лишённым всяческих амбиций и стремлений образом жизни, никогда не смог бы привлечь Анжа. Поэтому Анжольрас просто сделал вид, что последняя реплика никоим образом к нему не относится. Он тепло попрощался со всеми друзьями — и с Эром тоже, так и быть! — и поспешил в общежитие, чтобы урвать хотя бы пару часов сна перед началом занятий. С Мариусом они встретились только через два дня, которые тот провёл со своей Козеттой. Окрылённый этой новой любовью, он без конца говорил о своих отношениях с девушкой — что Козетта сказала, что она сделала, как она улыбнулась, какая шутка Мариуса её особенно посмешила, где они обедали и куда пошли гулять потом… Анжольрасу не очень-то хотелось выслушивать все эти откровения, но долг друга вроде как обязывал его поддерживать Мариуса. И потом, они ведь никогда ничего друг другу не обещали, не становились парой официально — оно и к лучшему, а с горьким осадком, который всё же остался в душе, Анжу вполне по силам было примириться. Едва познакомившись, они с Мариусом довольно быстро сошлись — их связывали общие убеждения и жизненные принципы, схожие взгляды на мир и интересы. Затем Анж увлёк друга своими революционными идеями. Мариус регулярно посещал встречи «Друзей Азбуки», постепенно превращавшиеся в собрания студенческого комитета, помогал сочинять речи для выступлений и тексты для листовок, а во время публичных выступлений всегда стоял подле Анжольраса и смотрел, смотрел, смотрел на него восторженным, сияющим взглядом, вдохновляя и поддерживая. Они проводили вместе всё больше времени, и однажды это привело к тому, что Анж и Мариус оказались в одной постели. Им было не то, чтобы очень классно, но достаточно хорошо вместе, однако вскоре страсть, вспыхнувшая между ними яркой искрой, начала затухать. Анж всё отчетливей понимал, что отношения с Мариусом точно не стоят у него в приоритете — наоборот, он не раз жертвовал ими ради дел комитета. Мариус, со своей стороны, то отдалялся, то неожиданно возникал в его жизни вновь, и всё начиналось сначала. Теперь, когда появилась Козетта, Мариус просто метался от неё к Анжольрасу и обратно — они только напрасно мучили друг друга. Но Анж почему-то не находил в себе сил для того, чтобы разорвать эти отношения или хотя бы заставить Мариуса сделать, наконец, выбор. В такой ситуации глупые комплименты и заигрывания Эра, чьё восхищение было то ли глубоко искренним, то ли, что гораздо вероятнее — откровенно издевательским, не вызывали у Анжа ничего, кроме раздражения. И всё же, Мариус с готовностью взялся помогать с листовками и привлечением как можно большего количества студентов на митинг, за что Анжольрас был ему от души благодарен. Общими усилиями им удалось оповестить и собрать на площади перед университетом достаточно много учащихся — и это несмотря на моросивший с самого утра дождь и тот факт, что в пятницу все только и думали о том, как бы поскорее разбежаться по домам! Анж вложил в своё выступление максимум страсти и убедительности — студенты, в толпе которых он смутно различал своих друзей, ловили каждое его слово, а затем разразились целым шквалом аплодисментов и восторженных криков. Глядя на колышущееся у импровизированной трибуны пёстрое и шумное человеческое море, Анжольрас с радостью думал, что это — начало перемен. Тем же вечером они снова собрались всем клубом в кафе, на сей раз — чтобы отпраздновать свой успех. После такого студенты точно начнут активнее включаться в борьбу с авторитарным руководством университета — недовольные голоса будут звучать всё громче, до тех пор, пока не останется ни единой возможности их проигнорировать, как это не раз бывало прежде. Это была несомненная победа. Они ввалились в «Мюзен» шумной и радостной гурьбой, на ходу выкрикивая растерянной хозяйке всевозможные заказы — от вполне безобидных кофе со сладостями до совершенно экзотических напитков и блюд, которые, разумеется, здесь сроду не подавались. Баорель и Комбефер свалили принесённые с митинга плакаты и транспаранты прямо на «их» столик, и все принялись рассаживаться по своим местам, смеясь и обсуждая самые запоминающиеся моменты выступления Анжа. Гаврош, сын хозяев «Мюзена», немедленно оказался рядом — он вообще обожал совать свой неугомонный носишко во все дела комитета, к явному неудовольствию родителей. По правде, Анжольрас тоже считал, что в их клубе и особенно — работе, детям делать нечего, но сегодня ничто, казалось, не могло омрачить его радости, поэтому он только благодушно поинтересовался: — Эй, Гаврош, ты разве не должен помогать маме на кухне? — Неа, маме моя помощь не нужна! — бодро возразил мальчуган, усаживаясь прямо на стол и весело болтая в воздухе ногами. Курфейрак тут же протянул руку, чтобы потрепать его по и без того взъерошенной светловолосой макушке. — А папе? — нарочито строго нахмурился Анж, хотя, на самом деле, вовсе не собирался прогонять Гавроша — ведь сегодня они пришли сюда не планировать новую битву, а праздновать победу. — А папе, наоборот — очень нужна, и поэтому я здесь, — словно нечто само собой разумеющееся, пояснил мальчик, вызвав тем самым взрыв хохота за столом. Карьера революционера явно прельщала Гавроша куда больше карьеры будущего владельца маленькой забегаловки. Курф вроде бы говорил, что хозяева «Мюзена» усыновили этого шумного, жизнерадостного мальчонку, чьи биологические родители не могли и не хотели о нем заботиться, и, как ни странно, Эпонина тоже имела какое-то отношение ко всей этой истории. Но Курфейрак не вдавался в подробности, а Анж никогда их и не требовал. — Уделал он тебя, Анж! — рассмеялся Мариус, и Анжольрас действительно бессильно развёл руками, признавая поражение. Понин, которая во время митинга одолжила у кого-то в толпе потрёпанный картуз, чтобы укрыть от дождя свои роскошные волосы, да так и забыла вернуть его владельцу, заняла свободный стул рядом с Мариусом, явно надеясь привлечь его внимание. На другом конце стола Грантер и Комбефер всё ещё обсуждали плакаты и листовки с митинга. — Говорю же, надо было брать те, в которых было больше красного цвета! Красный — это цвет страсти, крови и вина, он всегда привлекает внимание! — горячо доказывал Эр, что-то чиркая угольным карандашом прямо поверх слегка подпорченных дождём ватманов. — А я там ещё вот так крупно вывел большими чёрными буквами… Анжольрас отвлёкся от их разговора на звякнувший над входными дверьми колокольчик — это Жоли, отставший от компании по дороге в кафе, чтобы позвонить матери, наконец, присоединился к ним. Анж приветственно взмахнул рукой, Курфейрак шагнул навстречу новоприбывшему — и тут события стали разворачиваться с космической скоростью. — Эй, это же те придурки, которые сегодня на площади воду мутили! — неожиданно крикнул кто-то за спиной уже переступившего порог Жоли. Похоже, кричал кто-то из группки собравшихся в тени на краю тротуара мужчин — Анж прищурился, но так и не сумел разглядеть их лица. Внезапно его охватило недоброе предчувствие, но прежде, чем Анжольрас или кто-либо из его товарищей успел что-нибудь предпринять, раздался новый крик: — Будете знать, как устраивать беспорядки! — а сразу вслед за этим в двери и окна «Мюзена» полетели камни. Анж отшатнулся от разлетающегося окна и вскинул руку, защищая глаза от осколков стекла, но тут же почувствовал, как они впиваются в незащищенные тканью участки кожи, а его плечо обожгло болью от удара камнем. Пронзительно закричала хозяйка, а вслед за ней Понин, и кто-то из ребят поспешно сдёрнул со стола маленького Гавроша. Анжольрас видел, как пошатнулся в дверях Жоли, как, вскрикнув, свалился навзничь Курф, которому очередной камень попал прямо в голову. Где-то сбоку застонал Мариус, кто-то — в общем шуме и звоне стекла невозможно было понять, кто именно, — кричал ему убраться в сторону, но Анжа будто к полу приморозило. Он не смог заставить себя пошевелиться даже после того, как его одновременно ударило в предплечье и грудь — к счастью, не слишком сильно. Неожиданно рядом с ним возник Грантер — он крепко схватил Анжольраса за руку и потащил куда-то. Анж тихо охнул, когда предназначавшийся ему камень пришёлся по боку Эра, а другой с такой силой ударил его по ноге, что тот едва не рухнул на колени, с трудом сумев выровняться в последнюю секунду. Потрясённый, Анжольрас хотел было вырвать у Эра свою ладонь, чтобы помочь, поддержать, но тот не отпустил его руки до тех пор, пока они не оказались под надёжным прикрытием стены. Мимо них на улицу промчались разъярённые Баорель и Легль, вокруг раздавались испуганные голоса и стоны ни в чём не повинных поздних посетителей «Мюзена» — кто-то поспешно вызывал полицию и скорую помощь, а кто-то пытался самостоятельно помочь раненым. Анжу показалось, что нападение длилось целую вечность, тогда как на самом деле все случилось исключительно быстро. Дальнейшее запомнилось ему отдельными отрывками, похожими на кошмарный сон — ввинчивающийся в уши вой полицейской сирены и резкие окрики офицеров, разгромленное кафе, освещённое тревожными красно-синими огнями мигалок машин скорой помощи, носилки, на которых выносили его тяжело раненых друзей и настойчиво тянущий его за локоть санитар, всё время повторяющий, что Анжа тоже нужно осмотреть. Его мутило, голова казалась тяжёлой и пустой, а многочисленные ссадины и порезы болели и жглись после антисептика, которым их обработали врачи — в какой-то момент Анжольрас просто обнаружил себя сидящим на краю тротуара, невидящим взглядом уставившимся на собственные исцарапанные руки. Он понятия не имел, сколько времени провёл в таком состоянии и куда все подевались, но вокруг было тихо, неправдоподобно спокойно. Комбефер, Жоли, Прувер — где они, что с ними? Господи, он же видел, как Курфейрака, всего залитого кровью, погружали в машину скорой помощи — всё ли с ним хорошо? А с Мариусом? Неужели Гаврош тоже пострадал? Анж вроде бы слышал его голосок, но не мог утверждать с уверенностью. А вот бедную Понин совершенно точно ранили — он видел, как она лежала на полу, прижав тонкую окровавленную ладонь к груди. Но ведь никто из них не умер? Никто из его друзей не погиб этим вечером? Такого просто не могло случиться — нет, только не с ними, не сегодня, ни в коем случае… Вскинувшись, он дёрнулся вперёд, собираясь куда-то срочно бежать и что-то делать, потому что последние мысли буквально раздирали его на части — и едва не столкнулся с Грантером, который, оказывается, всё это время торчал рядом. — Эй, эй, потише! — воскликнул художник, когда неожиданно вскочивший на ноги Анж едва не врезался в него. Анжольрас пошатнулся и невольно ухватился за плечо приятеля — оказывается, его ноги совершенно затекли от долгой неподвижности, и теперь по ним постепенно распространялось неприятное покалывание. — Эр! Где все, что с ними? Почему мы здесь одни? — отчаянно затараторил Анж, быстро оглядываясь по сторонам. Он увидел тёмное кафе с зияющими провалами разбитых окон, подпоясанное желтыми полицейскими лентами, увидел и сверкающие брызги битого стекла на асфальте, но — ни единой живой души. Улица будто вымерла, даже окна окрестных домов — и те светились не все. — Уже довольно поздно, — пояснил Эр, перехватив его полный недоумения взгляд. — Ты просидел тут достаточно долго, врачи хотели и тебя забрать в больницу из-за шока, но места в машинах уже не оставалось, так что я вызвался побыть с тобой, пока они не пришлют ещё кого-нибудь. Не знаю, почему никого так и не прислали — наверное, забыли в общей суматохе, не до нас было. — А ребята? Что… как они? — запнувшись, внутренне обмирая от страха за друзей, спросил Анжольрас. Он наконец-то сумел твердо встать на ноги и поспешно отпустил Эра, припомнив, что ему попали камнем, в том числе, и в плечо — только он не был уверен, в какое именно. Грантер глубоко вздохнул и начал рассказывать — очень серьёзно и обстоятельно, с тревогой вглядываясь в бледное лицо Анжа: — Курфа и Жоли увезли первыми — им здорово досталось, кажется, оба были без сознания. Комбефер поехал с ними, а следом забрали Понин и Мариуса. Её в грудь и руку ранило, а ему по ребрам пришлось, и ещё камнем раздробило ключицу. Думаю, он голову здорово порезал о стекло — все волосы были в крови. Гавроша родители повезли в больницу сами — он почти не плакал, всё терпел и даже отказывался даваться в руки врачам. Фейи довольно легко отделался — его, как и меня, осмотрели и перевязали тут же, но он всё равно подсел в машину к Мариусу и Понин. А Баорель погнался за теми ублюдками и… — Они опять на него напали? — Анж сжал дрожащие ладони в кулаки, наплевав на саднящие порезы. — Да, но скрутить и уволочь в какую-нибудь подворотню так и не сумели. Баорель ведь знатно дерётся, — с заметной гордостью сообщил Эр. — Так что он вернулся весь в синяках, и сразу же отправился в полицейский участок вместе с Легле — давать показания. — А Жеан? Он в порядке? — требовательно переспросил Анжольрас, мысленно снова и снова перебиравший в памяти имена и лица друзей — только бы убедиться, что все они живы и теперь в безопасности! — Жив и даже сознания не терял, хотя его осколками, будто картечью ранило. Всё не хотел ехать в больницу и оставлять нас с тобой здесь одних, но врачи настояли. Анжольрас выдохнул, на мгновение прикрыв глаза — всего на мгновение, потому что судьба многих товарищей всё ещё оставалась слишком неопределённой. Эр смотрел на него с состраданием. — Нужно узнать, что там с Курфом, Жоли, Понин и остальными, — твёрдо постановил Анж, снова оглядываясь в поисках какого-нибудь средства передвижения, чтобы добраться до больницы. Интересно, Эр в курсе, в какую вообще больницу их повезли? — Я попробую ещё раз позвонить Ферру, — предложил Грантер, выуживая из кармана своей тёмно-зелёной толстовки мобильник. — Я уже набирал его чуть раньше, и Жеана с Фейи, но никто из них не ответил. Может, у них телефоны забрали? Как-никак, больница… — Всё может быть. К счастью, Комбефер поднял трубку уже после второго-третьего гудка. Голос его звучал неимоверно устало, но говорил Ферр привычно спокойно и рассудительно. — Курфа и Жоли уже перевели из операционной в отделение реанимации. Врачи говорят — жить будут. Там не только камнями швыряли, ты знаешь? У Жоли из лопатки вытащили какую-то железяку, а у Эпонины из раны вроде бы металлические осколки извлекли. Пришлось швы накладывать, но хирург сказал, что шрамы у неё едва заметные останутся. Мариуса тоже подлатали, Козетта с ним рядом. — Что с Гаврошем? И Жеаном? Фейи там с тобой? — они с Эром встали вплотную друг к другу, тесно соприкасаясь плечами и склонёнными головами, чтобы слышать голос Ферра. — О, Анж уже пришёл в себя? Это хорошо, — Комбефер вздохнул с облегчением. — Анж, Гаврошу тоже накладывали швы, но родители сразу же его забрали. Жеана перевязали, но он жутко перенервничал, всё рвался куда-то ехать, кого-то искать, поэтому ему дали успокоительное — сейчас он спит. А Фейи уехал домой — он почти не пострадал, только хотел удостовериться, что все наши в порядке. — Мы тоже сейчас приедем, — сказал Эр, и Анж кивнул, мазнув растрёпанными волосами по его щеке, но Ферр сразу же отмёл эту идею. — Не надо, Эр. В этом нет смысла — Жеан спит, а к остальным всё равно пока никого не пускают. Я скоро поеду к себе, езжайте и вы. Только вот что, не ходите в одиночку, ладно? Я, правда, не думаю, что на нас решились бы напасть снова так скоро, но всё-таки… Отправляйтесь отдыхать, завтра всех повидаете. Было заметно, что Анжольрас категорически не согласен — однако, после долгих и крайне убедительных уговоров Ферра он всё же уступил, клятвенно пообещав не мчаться в больницу на ночь глядя. Такое же обещание было взято и с Грантера — только после этого Комбефер попрощался. Тогда Анж загорелся идеей отправиться в полицейский участок — на помощь Баорелю и Легле, но и тут его ждало полнейшее разочарование. — Ни в коем случае! Тут такой дурдом, вы не представляете! — орал в трубку Баорель, силясь перекричать царящий в участке шум. — Патрульные тащат сюда все подгулявшие компании без разбору, нас постоянно вызывают на опознания, а этот инспектор Жавер — такая сволочь! Посмел заявить, что мы-де сами виноваты в том, что случилось. Ну, уж я ему сказал всё, что думаю о полиции в целом и о нём самом — в частности! Он сейчас у Легля берёт показания, но клянусь, если этот тип ещё хоть раз… — Мы тоже дадим показания! — закричал в трубку и Анж, всё больше распаляясь из-за несправедливого отношения полиции. — Это понятно, их у всех возьмут! Но только не сейчас, ребята, серьёзно. Не хватало ещё, чтобы и ты, Анж, с этим мордоворотом сцепился! Эр, слышишь? Отведи его домой немедленно! На том всё и кончилось. Как бы ни кипятился Анж, как бы не рвался к Понин и друзьям Эр — оба вынуждены были смириться и признать, что прямо сейчас вреда от них, пожалуй, будет куда больше, чем пользы. — Ладно, давай-ка я, действительно, провожу тебя до общежития, — проворчал Грантер. — До него ведь недалеко, да? Анж машинально кивнул и тут же помрачнел, вспомнив, что с недавних пор живёт в комнате один — его сосед, учившийся на старшем курсе, окончил учёбу и благополучно съехал, а нового так и не подселили. Анжольрас подозревал, что причина крылась в его неблагонадёжности — как бы и нового соседа не подбил на бунт против руководства университета! — но он любил уединение и потому вовсе не огорчался из-за своего временного одиночества. Однако сама мысль о том, чтобы остаться самому после сегодняшнего кошмара, чтобы снова и снова переживать всё случившееся и казнить себя за то, что не предвидел опасности, не смог уберечь друзей, которые считают его своим лидером, заставила Анжа болезненно нахмуриться и закусить губу, сдерживая эмоции. Что-то такое, очевидно, всё-таки отразилось на его лице, потому что Эр, всполошившись, поспешно предложил: — Либо давай хотя бы поищем какую-нибудь круглосуточную забегаловку? Не можем же мы всю ночь здесь стоять! Или… или, если ты, конечно, не против, поехали ко мне. Мой дом, правда, далековато отсюда, но ночным автобусом нормально доберёмся. Что скажешь? Эр казался отчаянно сомневающимся, и явно не рассчитывал, что Анжольрас на самом деле согласится отправиться к нему домой — не настолько они ладили, не так хорошо знали друг друга. Анж и сам, в общем-то, удивился, когда быстро кивнул и ответил: — Да, хорошо. Спасибо. Несколько минут Грантер потрясённо и недоверчиво таращился на него, но когда Анж, успевший пожалеть об этом глупом проявлении слабости, хотел было отказаться — опомнился и пробормотал: — Отлично. Ну, пошли тогда? Автобусная остановка буквально в двух шагах. Анжольрас ещё раз кивнул, про себя подивившись тому искреннему восторгу, который зажёгся в глазах Эра, когда он осознал, что его приглашение приняли, и глупой, несмелой улыбке, тронувшей его губы. До чего же всё-таки открытое, выразительное у Эра лицо! Все чувства читаются без труда, даже если Анж не всегда способен понять их природу. Тут он обратил внимание на кое-что ещё — Грантер, который брёл на пару шагов впереди него, указывая путь, заметно прихрамывал. Анжольрасу стало действительно стыдно — он даже не догадался поинтересоваться, как тот себя чувствует, а ведь Эр буквально спас его и даже отчасти прикрыл собой от камней, стекла и чёрт знает, чего ещё, пока он, Анж, просто стоял там, словно мишень на стрельбищах! Кажется, он и о самочувствии Ферра забыл поинтересоваться, когда расспрашивал его обо всех остальных — хорош лидер, ничего не скажешь… — Эй, Эр, а ты сам-то как? Нога сильно болит? Тот едва не сбился с шага и поспешно свёл лопатки, выпрямляя устало ссутуленную спину, неосознанно подражая безупречной осанке самого Анжа. — Да нормально. Ушибы, конечно, болят, и порезов хватает, но руки не пострадали — и то хорошо, — обернувшись, Эр как можно беспечнее улыбнулся хмурому Анжольрасу, и даже взмахнул рукой в подтверждение своих слов. Верно, Эр ведь художник. Ему нужно беречь руки и особенно — пальцы. На мгновение Анж вспомнил, как эти самые пальцы крепко ухватились за его ладонь, оттаскивая с линии огня. Если подумать, в момент нападения Грантер сидел дальше всех от окон и дверей — они с Комбефером ещё обсуждали плакаты с митинга. Значит, он мог бы вообще не пострадать, если бы не ринулся спасать Анжа. Ему захотелось спросить — почему? Тебе же всё это не нужно — вся эта борьба, вера и, как выяснилось сегодня, сопряжённый с ними риск. Но Анж знал, что Грантер скорее всего в очередной раз отшутится: «Я просто не мог допустить, чтобы нечто настолько прекрасное хоть немного пострадало!» или «Получать раны во имя настоящей любви — очень почётно, Аполлон», либо вообще «Я сделал это ради тебя». Анжольрас не хотел слышать это снова, особенно сегодня. Так что, они в молчании добрели до совершенно безлюдной в такой поздний час остановки, дождались своего автобуса, — тоже практически пустого, если не считать пары припозднившихся домой сонных пьяниц, — и заняли места в конце салона. И только тогда Анжа прорвало — он минута за минутой, кадр за кадром вспоминал сегодняшний митинг, вечер в кафе, начинавшийся так хорошо и весело, а закончившийся бойней, искажённые болью лица друзей, и в груди у него постепенно разрасталась тёмная, тяжёлая ярость. — Никогда бы не подумал, что они пойдут на такое! — не сдержавшись, воскликнул он, заставив сидевшего рядом Грантера вздрогнуть. — Ты имеешь в виду руководство университета? — А кого же ещё? Готов поклясться, что они наняли напавших на нас мерзавцев, как только узнали о предстоящем митинге! — с горячей убеждённостью заявил Анж. — Тогда на нас напали бы до него, а не после, — резонно заметил Эр, повернувшись к собеседнику и едва заметно поморщившись от боли в боку. — И скорее всего, выследили бы поодиночке. — Просто поймать и избить каждого из нас по отдельности было бы подло, но недостаточно эффектно. А сегодня была показательная акция, — подумав, уточнил Анжольрас. — И это доказывает, что мы на верном пути, Эр! Они боятся нас, потому что знают, что мы можем победить, можем заставить их изменить политику университета. То, что сегодня в нас полетели камни… — Радуйся, что не пули, — мрачно бросил Грантер и Анж, уже летевший на крыльях вдохновения, практически мысленно сочинявший речь для нового митинга, осёкся и поёжился под его пронзительным взглядом. — Ты сгущаешь краски, Эр. А даже… А даже если бы им и хватило на это дерзости — чего стоят жизни маленьких людей в сравнении с лучшим, справедливым будущим? — Чего стоят жизни наших друзей? — негромко, как-то печально повторил Эр, и Анж тут же понял, что хватил через край. Такое случалось с ним довольно часто — стоило только чересчур увлечься. Некоторое время они просидели в молчании — Анжольрас просто не знал, как верно сформулировать «Что бы ты обо мне ни думал сейчас, я ни за что не принёс бы всех вас в жертву, существует множество других возможностей победить, а если нет — я придумаю их сам», а Грантер, вероятно, вообще больше не хотел с ним разговаривать. Но внезапно художник заговорил — заговорил с той безнадёжной горечью, с которой часто говорил об окружающем мире: — Ты говоришь о будущем, о переменах к лучшему, но правда в том, что светлый завтрашний день никогда не бывает таким, каким мечталось. Допустим, ты добьёшься своего и университет пойдет на уступки, изменит свои устаревшие и закоснелые правила — но только на бумаге, Анж. Это будет простая формальность, широкий жест, усмиряющий бурю, а затем какой-нибудь профессор продолжит обращаться со студентами, как с низшими существами, и портить жизнь тем из них, кто ему по какой-то идиотской причине не нравится, как делал это всегда. Ты не сможешь сделать людей лучше, не изгонишь всех жадных до власти и почёта старых самодуров. А изменения, если они и наступают, приходят нескоро, не в полной мере и обходятся, как правило, очень дорого. — Если так рассуждать, изменения не наступят вообще, — резко возразил Анжольрас, на которого подобные взгляды всегда производили самое неприятное и гнетущее впечатление. Грантер был старше его и остальных ребят, но в такие моменты его слова были продиктованы не только и не столько житейской мудростью, сколько нежеланием бороться, решением заранее смириться и ничего не делать. Как бы Анж не относился к горе-художнику, трусом он его не считал, иначе просто не стал бы допускать в свой круг — а рассуждать подобным образом, по его мнению, могли только трусы. — То, что мы делаем сегодня, завтра изменит жизнь каждого студента к лучшему, если только у нас хватит на это мужества, — подумав, добавил Анж. — Я верю в отважных людей. Он ожидал, что Грантер снова начнёт спорить с ним, осыплет насмешками его слишком идеалистические убеждения, но ошибся. — А я верю в одного человека, — Эр посмотрел на него почти с нежностью. — Правда, он стоит всех людей на свете. Обычно после таких слов Анжольрас пренебрежительно фыркал или непреклонно требовал немедленно прекратить нести всякую чушь. Но сегодня Грантер оказался рядом с ним в минуту опасности, помог и остался подле него до тех пор, пока Анж не сбросил с себя вызванное шоком оцепенение, а потом ещё и предложил ему пристанище, поэтому он не стал в который раз объяснять Эру, почему у него нет шанса на взаимность, на что бы он там не рассчитывал. И потом, после всего пережитого, хотелось быть хоть чуточку мягче с бестолковым, непутёвым приятелем, который упорно цеплялся за Анжа, как за единственный луч света в кромешной тьме. Пусть то, что Грантер ценит его так высоко, поможет Анжу стать ещё лучше. И как знать — возможно, что-то в нём и Эру поможет стать лучше, чем он есть. Прошло не менее сорока минут, прежде чем Грантер осторожно потянул Анжольраса за рукав лёгкой куртки красного цвета, наброшенной на плечи поверх светлой, но запятнанной подсохшей кровью и грязью рубашки — приехали. Выйдя из автобуса, он огляделся по сторонам, но так и не сумел понять, в какой части города находится. От Курфа Анж знал, что, время от времени продавая свои картины и понемногу подрабатывая тут и там, Эр снимает небольшой частный дом — художнику для работы необходимы свет, пространство и тишина, — но никогда не интересовался, где именно тот живёт. — Где это мы? — после нескольких тщетных попыток сориентироваться, спросил Анж. Грантер снова шёл впереди, и довольно бодро, словно близость дома прибавляла ему сил. — Ммммм, — Эр задумчиво почесал затылок, стараясь подобрать какой-нибудь знакомый парню ориентир. — Площадь Вогезов* знаешь? Мы совсем рядом с ней — из моих окон можно разглядеть тот сквер на площади. — Хорошее местечко. — Гораздо лучше той дыры, где я жил раньше, — беспечно, стараясь не замечать осуждающего взгляда приятеля, согласился Эр. — Здесь чисто и довольно тихо, а по утрам прекрасный свет для рисования. О, ну вот мы и пришли! Они как раз свернули в боковую улочку, которая тянулась вверх по холму — и вот там, на вершине его, стоял аккуратный двухэтажный дом с небольшим палисадником. В темноте он казался на удивление старомодным, каким-то маленьким и неказистым по сравнению с более современными постройками, мимо которых они сейчас шли. И всё же, Анж не понимал, как мог Эр с его нерегулярным доходом вольного художника и постоянными расходами на выпивку снимать целый дом? — Хозяйка сдаёт только первый этаж, — словно прочитав его мысли, объяснил Грантер. — На втором настоящий склад всякого барахла, кажется, ещё со времен Революции — старая мебель, флаги, ящики какие-то. Я туда даже соваться не решаюсь — ещё завалит всем этим хламом! Мне и первого этажа с лихвой хватает. Он отворил едва слышно заскрипевшую калитку и взмахом руки предложил Анжу следовать за ним по узенькой плиточной тропинке, которая вела прямо к крыльцу. Когда-то, наверное, здесь был ухоженный маленький садик, но ни нынешние хозяева дома, ни тем более Эр не подумали расчистить его и привести в надлежащий вид — кусты разрослись широко и буйно, старые деревья с пышными кронами днём, должно быть, отбрасывали густую чернильную тень, а стебли травы и дикорастущих цветов по высоте достигали коленей. Впрочем, именно такое окружение, дикое и хаотичное, подходило дому Эра больше всего. Художник отворил дверь и зажёг свет в прихожей. Анж неуверенно ступил на чёрно-белую шахматную плитку, которой был вымощен пол и осмотрелся, хотя ничего особенного поначалу не увидел — только громоздкую деревянную вешалку с помутневшим от времени зеркалом, где на крючках висели кожанка Эра и пара длинных вязаных шарфов, которые он носил в холода, и беспорядочно сваленную по другую сторону от двери обувь. Дождавшись, пока Анж повесит на крючок и свою куртку и, не иначе как ему в назидание, аккуратно и ровно поставит свои ботинки у вешалки, Эр снова потащил его за собой, на ходу зажигая свет и рассказывая, что где находится. — Так, здесь ванная комната и уборная, а потом, если повернуть налево — кухня. Вон там раньше была гостиная, но мне она ни к чему, так что я переделал её в свою мастерскую, а ещё одну комнатку — в спальню. — Ты играешь на пианино? — удивился Анжольрас, заметив инструмент в закутке между бывшей гостиной и спальней. Он знал, что Эр умеет играть на гитаре — тот пару раз приносил её на встречи «Друзей Азбуки», — и неплохо поёт. Анжу, пожалуй, нравился его приятный, мягкий баритон, но потом им стало не до песен — началась борьба, отнимавшая все силы и время. — Ну да, ещё с детства. Ничего особенного, я думаю, — тем не менее, Грантер ласково провёл ладонью по опущенной крышке пианино. — Оно уже стояло тут, когда я въехал — расстроенное, конечно, но я привёл его в порядок и с тех пор иногда играю. — Это… здорово. Правда, здорово, Эр, — приятно удивлённый, он даже похвалил приятеля, что, по правде сказать, случалось крайне редко. Тот счастливо заулыбался в ответ, но тут же спохватился: — Чёрт, никудышний из меня хозяин — держу тебя в коридоре! Ты, наверное, хочешь умыться? Где ванная, я тебе уже показал. Так, что ещё?.. А! Ты голоден? Я не уверен, что на кухне найдётся что-нибудь выдающееся, но уж свежий хлеб с сыром и овощи точно должны быть. — Чая или кофе будет достаточно, спасибо, — торопливо отказался Анж. Он действительно практически ничего не съел за день, а понаблюдать за суетящимся на кухне Грантером могло быть довольно занятно, но усталость перевешивала в нём и голод, и любопытство — хотелось только выпить чего-нибудь горячего, завернуться в одеяло и поскорее уснуть. — Тогда как будешь готов — милости просим на кухню. В ванной Анж первым делом тщательно вымыл руки, чтобы избавиться от запахов крови и антисептика. Некоторое время он изучал своё бледное хмурое лицо в висевшем над раковиной квадратном зеркале, а затем, будто очнувшись, поспешно выключил воду и отправился к Эру — невежливо заставлять хозяина дома ждать. Тем более, что сегодня непутёвый художник, вопреки обыкновению, явно постарался показать себя с лучшей стороны. На кухне Эр уже успел заварить в большом, явно некогда принадлежавшем к фарфоровому парадному сервизу, чайнике крепкий ароматный чай — очевидно, большая часть здешней кухонной утвари была, как и мебель, хозяйской. Украшенные затейливым орнаментом из роз и покрытые перламутром чайник и чашки с блюдцами живо напомнили Анжольрасу о степенных чаепитиях, которые устраивала в своей богато обставленной гостиной его матушка. Сам он рассорился с родителями ещё несколько лет назад, и с тех пор без малейших сожалений позабыл и о светских приёмах, и о фарфоровой посуде, и даже о финансовой поддержке своей обеспеченной семьи. — Держи, — Грантер неловким, суетливым движением подвинул к гостю чашку, выдавая этим своё волнение. Тот вежливо поблагодарил, а сделав первый обжигающий глоток — и вовсе зажмурился от удовольствия. Оказывается, он успел замёрзнуть, и сам этого не замечал до тех пор, пока горячее питьё не начало согревать его изнутри. Открыв глаза, Анж даже смутился — Эр сидел прямо напротив и смотрел на него почти с умилением. Обычно у Анжольраса не возникало проблем с тем, чтобы подобрать нужные слова, да и сбить его с толку было не так-то просто, но Эр легко справился с этим — так и не придумав, чем заполнить неловкую тишину, Анж принялся с преувеличенным интересом осматривать кухню. Взгляд его скользнул по выкрашенным в зелёный цвет стенам с единственной картиной-эскизом в простой деревянной раме, по старой плите, шкафчикам и длинному разделочному столу к мерно гудящему холодильнику и окну за ним. На широком подоконнике стояло три затейливо раскрашенных цветочных горшка, почему-то пустых, а занавесок на кухне не было вовсе, поэтому можно было отчётливо увидеть крупные тёмно-зелёные листья старого узловатого дерева, выросшего под самой стеной дома. — Почему те горшки на окне стоят пустые? — поинтересовался Анж. Судя по всему, Эр раскрасил их сам, каждый по-своему — сложными узорами из цветов, листьев и морских ракушек. Художник оглянулся, чтобы посмотреть на них, и виновато пожал плечами: — Это Жеан подарил — с цветами, разумеется. Там было два гиацинта и, кажется, одна маленькая синяя фиалка. Он притащил их мне в качестве благодарности за тот его портрет, который я нарисовал, помнишь? Анж кивнул — однажды Грантер действительно пришёл на очередное собрание их клуба-комитета с небольшим прямоугольником, завёрнутым в плотную упаковочную бумагу, и торжественно вручил его удивлённому Жеану Пруверу. Развернув бумагу, тот ахнул — под ней обнаружился прекрасный портрет в вычурной раме. Зная о горячем интересе друга к Средневековью, Эр изобразил Жеана в старомодном камзоле с расшитыми жемчугом длинными рукавами, и с полевыми цветами, вплетёнными в его длинные, золотисто-русые волосы. Даже Анж с готовностью признал, что портрет их юного поэта написан с большим мастерством — неудивительно, что Прувер захотел как-то отблагодарить художника за такой неожиданный и чудесный подарок! И вполне естественно, что он преподнёс Грантеру именно цветы — Жеан давно увлекался разведением растений, у себя в квартире он умудрился вырастить на подоконниках настоящий сад в разномастных горшочках. — Увы, цветы погибли, — продолжал тем временем Эр. — То ли я неправильно за ними ухаживал, то ли место для них неудачное оказалось — ветки дерева здорово затеняют окно. А я ведь даже горшки раскрасить успел, чтобы им рослось приятнее. — Поэтому и не выбросил? Стало жаль работы? — Да нет, какая там работа? — художник только плечами пожал. — Но выбрасывать их мне действительно жалко — как-никак, подарок. — Звучит слишком сентиментально для такого циника, как ты, Эр! — недоверчиво фыркнул Анж, а Грантер лукаво ухмыльнулся и развёл руками — мол, такой вот я человек-парадокс, прошу любить и жаловать! Они молчали, пока не допили чай, а потом Эр бодро хлопнул в ладоши и предложил: — Что ж, на правах гостя можешь идти в душ первым. Полотенце найдёшь в шкафчике под раковиной, а вот халата у меня нет, уж прости. — Обойдусь и без халата, — проворчал Анж. За кого Эр его принимает — за изнеженного сноба-аристократа, что ли? — Лучше, если можешь, одолжи мне какую-нибудь футболку. А если не можешь, то и не страшно… — Футболку? Ох, твоя рубашка! — Эр, похоже, впервые обратил внимание на плачевное состояние его одежды. — Конечно, сейчас что-нибудь подберу. А свои вещи можешь оставить прямо на машинке — я потом засуну их в стирку, когда сам пойду мыться. К утру они, может, и высохнут. — Спасибо, — искренне поблагодарил его Анж. Будучи редкостным аккуратистом, он содрогался при мысли о том, что после душа придётся опять натягивать на себя грязную рубашку со следами крови, и запыленные штаны, в которых он сидел прямо на асфальте. Но Эр уже успел вскочить с места и умчаться в спальню — или где там у него хранится одежда? — поэтому его ответное «Не за что!» донеслось до Анжольраса откуда-то из глубины дома. После долгого, чудовищного долгого и тяжёлого дня горячий душ показался Анжу настоящим благословением. Правда, мягкие домашние штаны Грантера оказались ему ожидаемо коротковаты, а мятая футболка, наоборот — слишком широкой в плечах и талии, но это были сущие пустяки. Анж решил дождаться, пока Эр не закончит мыться — как-то нехорошо было бы уйти спать, не пожелав ему даже доброй ночи, и к тому же, он понятия не имел, стоит ли ему идти в хозяйскую спальню, или здесь имеется и гостевая комната. Чтобы не скучать, он решил повнимательнее осмотреть немногочисленные картины в таких же простых деревянных рамах, что и на кухне, которые были развешены в пастельно-розовом коридоре и возле двери в мастерскую Эра — это оказались карандашные наброски с запечатлёнными на них парижскими улицами. Тенистые переулки и дымные, полутёмные бары, маленькие уютные кафе и булочные, скверы с прогуливающимися по аллеям влюблёнными парочками, людные площади со стайкой голубей у фонтана в центре, и даже один акварельный пейзаж набережной Сены — Курфейрак не ошибся, когда заметил однажды, что Грантер знает Париж лучше, чем самого себя. Правда, Анж не нашёл ни одной фотографии с семьёй или друзьями, и это показалось ему странным — но может, Эр хранит настолько личные вещи в спальне? — Не стой в коридоре с влажными волосами, а то ещё простудишься, — обеспокоенно сказал Эр, хотя его собственные непослушные тёмные кудри мокрыми завитушками липли к шее и лбу. — Ты меня, что ли, дожидался? — Прости. Я просто не знал, есть ли у тебя гостевая комната, и где она находится, — вздрогнув, поспешил оправдаться Анж. Он так глубоко задумался о картинах Эра, что не заметил, как тот подошёл совсем близко. — Неа, ничего такого здесь нет, да и гости бывают у меня не так уж часто. Поэтому, ты будешь спать в спальне, а я — на диване в мастерской. И не спорь, пожалуйста, — Грантер решительно оборвал уже готового возражать Анжа. — Я всё равно уйду в мастерскую, что бы ты сейчас не сказал. Вот только возьму одну подушку и запасное одеяло. — Мы могли бы спать на твоей кровати вместе, если она, конечно, достаточно широкая! — тем не менее, заспорил было Анжольрас, но тут же осёкся и вспыхнул, стоило Эру обернуться и окинуть его дразнящим взглядом. — Ты бы не рисковал, делая мне такие предложения, Аполлон! Сейчас ночь и мы здесь совсем одни, а ты так изумительно красив, что я могу и согласиться — но кто знает, сумею ли держать себя в руках? — Перестань, — возмутился Анж. — Я же с тобой серьёзно поговорить пытаюсь, а ты опять начинаешь это чёрт знает что! Он собирался сообщить Эру, что эти его якобы смущающие шуточки, на самом деле, вовсе не достигают цели, а затем переупрямить-таки своенравного художника, но замолчал и совсем по-дурацки завертел головой, впервые оказавшись в спальне. Стены здесь были выкрашены в приятный и тёплый золотисто-бежевый цвет — наверное, переехав в старый дом, Эр попросту заново побелил и перекрасил каждую комнату. Мебель — громоздкий платяной шкаф с резными дверцами, светлый пузатый комод на изогнутых ножках и парочка стульев с розовато-лиловой обивкой, действительно широкая кровать с фигурной деревянной спинкой и маленькая прикроватная тумбочка, — явно некогда были частью хозяйской обстановки, потому что сам Грантер вряд ли выбрал бы для себя что-то настолько вычурное. Правда, он и сюда умудрился привнести вечно царивший в его жизни беспорядок — одежда висела тут и там, наброшенная на спинки стульев и даже приоткрытую дверцу шкафа, а комод оказался завален всякой всячиной, от блокнотов, карандашей и буклетов художественных выставок до расчёски, зарядного устройства для телефона, пачки сигарет и музыкальных дисков. Кроме того, Эру, очевидно, не хватало книжного шкафа или хотя бы полки, поэтому книги он хранил высокими стопками-башенками на подоконнике, а то и прямо на дощатом деревянном полу возле кровати. Ноутбук стоял на прикроватной тумбочке, тоже в окружении всевозможных бумажек, безделушек и пустой кофейной чашки. С трудом заставив себя отвести взгляд от этого безобразия — серьёзно, как Эр вообще умудряется находить в подобном бедламе хоть что-то? — Анж снова обратил внимание на стены. Здесь не было городских пейзажей, как не было и снимков с родными и друзьями, зато над комодом висел чёрно-белый эскиз того самого портрета Жеана, который Грантер затем перерисовал на картине, и нежный набросок с задумчивой, мечтательной Понин, а прямо над кроватью — его, Анжа, цветной портрет. Эр изобразил его с наброшенным на одно плечо на манер плаща красным знаменем и в венке из сияющих, бело-золотых цветов — героем легенд и мифов с суровым взглядом и величием в чертах. Проследив за направлением взгляда притихшего Анжа, Эр заметно напрягся, очевидно, ожидая закономерных вопросов. И Анжольрас действительно спросил, но из-за неожиданности — вовсе не о том, о чем собирался. — Почему у тебя нет ни одной фотографии с семьёй? С родителями? — Что? — удивился Грантер. Он, в свою очередь, тоже обвёл спальню растерянным взглядом. — Ну, полагаю, моим отцу и матери не очень-то хотелось бы видеть, в каком скотском состоянии я иногда являюсь домой — пусть даже смотреть на это им пришлось бы только с фотографии. Он криво, как-то виновато улыбнулся, словно предлагал обратить его ответ в неудачную шутку, но Анжу было вовсе не смешно — слишком уж горько прозвучали слова Грантера. — А мне, думаешь, приятно на это смотреть? — резко поинтересовался Анжольрас, кивнув на собственный портрет на стене, и тут же пожалел об этом, потому что вид у Эра стал совсем несчастный. Совсем недавно Ферр советовал ему быть хоть чуточку мягче и терпимей по отношению к их другу, потому что при всех своих очевидных недостатках, Грантер оставался неизменно преданным их компании, и особенно, разумеется, Анжу. Более того, из-за этих своих недостатков он и нуждался в дружеской поддержке! И всё же, Анж раз за разом окатывал его презрением, словно ушатом холодной воды. Ему стало стыдно, и ещё больше — жаль непутёвого, всего какого-то изломанного и истрёпанного Эра, который осознавал, что разрушает себя, но всё равно не мог остановиться. — Эр, прости меня. Я не должен был так говорить, — Анж шагнул ближе и положил руку ему на плечо, сжимая несильно, но ощутимо. — Нет, нет, ничего, — Эр отчаянно замотал головой, так что мелкие брызги с его мокрых волос попали на футболку Анжа. — Я знаю, что ты прав, конечно же, прав! Этот портрет… думаю, он здесь в качестве напоминания. Напоминания об идеале, которого мне не достичь, но в который я могу верить. — Прекрати это, ради бога! — воскликнул потрясённый таким откровением Анжольрас и обхватил его поникшие плечи уже двумя руками, чтобы то ли удержать от этого ужасного, унизительного самобичевания, то ли встряхнуть хорошенько. — Я вовсе не стремлюсь быть чьим-то идеалом и не хочу, чтобы ты превозносил меня подобным образом! — Но, увы, это не нам с тобой решать, Аполлон, — печально улыбнулся художник. — Так есть, и так будет. — Да что ж мне с тобой делать… — практически зарычал Анж, уже приготовившись, несмотря на усталость, переубеждать Эра столько, сколько понадобится. Прав был Ферр — нужно было быть мягче, нужно было быть терпеливей… Но кто знал, что Грантер, вроде бы такой нахальный и самоуверенный, настолько близко к сердцу принимает все его выпады? Ведь он никогда не отказывался от доброго спора с Анжольрасом, не боялся подвергать сомнениям, а иногда и колким насмешкам его громкие и пафосные речи о свободе, справедливости, равенстве — о прекрасном новом мире. Он начал было говорить, но и Эр тоже, поэтому оба они замолкли на полуслове. А потом Эр обратил внимание на руки Анжа, которые тот по-прежнему держал на его плечах. Нахмурившись, художник перехватил правую ладонь парня, поднял ближе к глазам, чтобы рассмотреть ссадины и порезы, которые раньше хотя бы частично скрывали рукава рубашки. — Я не знал, что их так много, — тихо заметил Эр, забирая в свою тёплую крепкую руку и левую ладонь Анжа, бережно скользя кончиками пальцев по белым полоскам пластырей. — Я помогал донести до скорой Понин, когда тебя осматривали. — Это не имеет значения. Я просто… Тут Анж осёкся и задохнулся, потому что Эр вдруг порывисто прижался к особенно большой ссадине на его левом запястье губами — губы у него оказались горячие и дрожащие, — а затем продолжил покрывать быстрыми, но осторожными, едва ощутимыми поцелуями его руки. Он закрыл глаза, но на лице его, которое Анж привык считать обаятельным, но не классически красивым, читались и нежность, и благоговение, и печаль, и какая-то странная, затаённая тоска — всё это вместе делало лицо Грантера прекрасным и светлым, как на картине. Действия Эра, его покорно склонённая над тонкими белыми руками голова, его прерывистое дыхание, щекотавшее кожу, саднившее раны — всё это казалось диким, сюрреалистичным, совершенно безумным. Серьёзно, они вдвоем находятся в доме Эра, в его спальне, и он осыпает поцелуями ладони и запястья Анжа! Кто вообще в наше время целует руки, тем более — другому мужчине? Разве влюблённые целуют не в губы? Мог бы Эр сделать то же самое для кого-либо ещё? Делал ли такое раньше? Это должно было казаться Анжу нездоровым, но вместо этого по телу одна за другой прокатывались горячие волны, и от переполнявших его сознание беспорядочных мыслей, вопросов кружило голову. Он не был уверен, что знает ответы на каждый из них, но на один знал точно — нет, никому другому Эр не стал бы столь трепетно целовать раскрытые, подрагивающие ладони, ни перед кем другим не склонил бы вот так свою упрямую буйную голову. Такое — только для Анжа, ему одному, и понимание этого буквально пьянило. Но вот Эр остановился — так же внезапно, как начал. Он длинно, прерывисто выдохнул в ладони Анжа, и только потом отважился поднять голову, чтобы встретиться с ним взглядом, одновременно извиняющимся и вызывающим. Они смотрели друг другу в глаза целую маленькую вечность, а затем Анжольрас, как ни странно, первым шагнул вперёд. Эр был ниже его, поэтому Анжу пришлось немного наклониться, но именно Эр резко подался навстречу, и первый коснулся его губ, и обхватил руками его спину — неуверенно и мягко, точно птица крыльями. Это стало для Анжа последней каплей. Если прежде где-то на краю его помутненного сознания ещё звенели тревожные колокольчики, и голос разума настойчиво напоминал, что всё это ему не нужно, что он не должен сейчас позволять Грантеру — Грантеру! — целовать его, потому что потом непременно возникнут сложности, то вот эта дурацкая нежность, эта совершенно не вязавшаяся с образом Эра робость заставили Анжа полностью отбросить свое хвалёное здравомыслие. Он обхватил его за пояс и прижался всем телом — если Эру ещё требовалось какое-то разрешение на большее, то он его получил. Теперь его руки, казалось, были везде — в волосах, на шее, вниз по спине до самой талии и снова вверх вдоль боков, — а губы зажигали румянцем кожу Анжольраса на скулах, переносице, подбородке и шее, а потом возвращались к его рту. Их поцелуи становились всё более беспорядочными и дикими, пару раз они едва не стукнулись губами и один раз точно ощутимо столкнулись лбами, но не обратили на это никакого внимания. Если нежность Эра заставила Анжа забыть о благоразумии, то сменившая её страсть грозила вообще смять и снести его, подобно урагану. В течение, по меньшей мере, пяти минут они бестолково кружили по комнате, слишком захваченные происходящим, чтобы остановиться и отдышаться, а потом, дважды наткнувшись на комод, всё-таки свалились на кровать. Обоих едва не колотило от напряжения — Анжу так и вовсе казалось, что из-за разом хлынувшей на него лавины ощущений его бьёт озноб. И эти ощущения все нарастали, потому что Эр склонился над ним, распростёртым на спине, с разметавшимися по простыне волосами, чтобы снова и снова ласкать его шею, ключицы и даже предплечья — всё, до чего он мог дотянуться, не снимая с Анжа футболки. Впрочем, минутой позже он задрал-таки мешающую ткань и прижался губами к его груди, заставив Анжольраса выгнуться и застонать. Каждое новое прикосновение делало его ещё более жадным и нетерпеливым — оттолкнув от себя Эра, Анж сел и рывком стянул с себя футболку, заставив его сделать то же самое со своей. Плечи Грантера оказались шире и крепче его собственных, а кожа — более смуглой под белыми пальцами Анжа, когда он провел ими по тяжело вздымающейся груди. На плече, напротив рёбер и на боку темнели синяки, которые Эр, вероятно, мог бы и не получить, если бы не бросился к Анжу. Тот благодарно коснулся одного из них губами, а Грантер, выдохнув, снова осторожно уложил его на спину. Очевидно, он подал Эру ценную идею — теперь тот планомерно зацеловывал каждый тонкий мелкий порез на лице Анжа, каждый оставленный камнями след на его груди и плечах, и шептал что-то бессвязное, то яростное, то, наоборот, успокаивающее. Анж терялся в ощущениях, тонул в них — слишком много всего и совсем не так, как было у них с Мариусом. А потом Эр, проследив губами путь вдоль его живота, потянул с него штаны и бельё, склонился меж разведенных подрагивающих бёдер — и всё стало ещё безумнее, слишком хорошо и слишком невыносимо одновременно. Анж застонал, почти вскрикнул, вцепился в плотные тёмные кудри Грантера, и, кажется, даже умолял его о чём-то — "остановись", "не останавливайся" либо что угодно ещё, потому что тот испытывал его на прочность, то и дело прерываясь, чтобы легко поцеловать внутреннюю сторону его бедра или погладить по колену. Долго это не продлилось — Эр был слишком хорош и, кроме того, он ещё раньше довёл Анжа практически до помешательства. Он круто выгнулся и охнул, растворяясь в удовольствии и мелькавших перед глазами вспышках света. Анж не знал, как пришёл к финалу сам Эр — когда он, наконец, опомнился, тот лежал рядом, обхватив его за талию и уткнувшись лбом в его плечо, совершенно расслабленный и умиротворённый. — Эр… — Анжольрас честно попытался заговорить, но выходило паршиво, он едва мог ворочать языком. — Утром всё, — Грантер прижал указательный палец к его зацелованным и покрасневшим губам. — Отдыхай, мой Аполлон. Тебе нужно хоть немного поспать. Анж согласно вздохнул, чувствуя себя полностью опустошённым и ужасно сонным. Он едва осознал, что Эр встал с кровати, чтобы аккуратно обтереть его и себя какой-то подобранной с пола тряпкой, а затем погасить в спальне свет. Засыпая, Анж чувствовал, как Грантер обнимает его, свернувшегося в клубок, со спины, окружая своим теплом, и тихо шепчет слова любви.