***
Уилл помнит как сейчас, как проходил кастинг, подписывал контракт и свыкался с мыслью, что теперь уж точно ничего не изменить. Как пытался внушить себе, что решение продиктовано исключительно соображениями карьерных перспектив и возможностью засветиться. «У тебя большой потенциал», — сказал ему как-то агент, и он даже был склонен с ним согласиться. Пока разум пережёвывал это, принимал как данность, сердце лихорадочно коротило от мысли, с кем ему придётся работать. Семь букв в имени. Несколько лет дружбы. И воспоминание, которым не поделился бы ни за что. Потому что хранил и лелеял, потому что только для них, личное, сокровенное, ценное. Нужное. За приступом паники наступило принятие. Всё улеглось. Первой его встретила рыжеволосая чертовка с осенне-зелёными глазами, улыбнулась, протянула ему руку и отчего-то по-детски смутилась. Он позволил себе поверить, что его опасения не сбудутся. На краткий миг буря в душе сменилась на штиль. Секунда. И заразительный добродушный смех всё перевернул в нём. Наивность залило кислотой, а расслабленность вымочили в растворителе. Едко-противная, неживая, фальшивая улыбка. Тошно от самого себя. — Уилл, дружище, — сгрёб в объятьях, и Тюдор соврал бы себе, что не ёкнуло, не торкнуло, не скрутило. Только от лжи отучен с детства, а самообман склонен считать проявлением слабости. Дом оторвался от него ровно через тридцать секунд. Тридцать секунд, когда его внутренности устроили настоящие американские горки. Дом оторвался от него через полминуты. А он думал о том, что снова пропал. Нырнул, как тогда. И не выбраться ни за что. Дом касался его плеч и спины тридцать тысяч миллисекунд, и каждая из них была его маленьким Армагеддоном. Уилл начал снова дышать, только когда в павильон зашёл смеющийся Айзая, и он мысленно поблагодарил небеса за это.***
Кэтрин милая. Он понимает это сразу. Она искренняя, солнечная и чуточку неземная. С ней легко, весело и почти не тянет туда, к тому, кому не очень-то и нужен теперь. Кэтрин — солнце: горит так же ярко, согревая всех вокруг. Кэт поделилась бы теплом и с ним, но он тоскует по дождливой осени, по туману, влажному воздуху и лондонской квартире, хранящей столько ярких картин прошлого, что даже такой горячей звезде не потягаться. Кэтрин тёплая и открытая. Душа нараспашку и доверчивый взгляд слегка пожелтевшей листвы. А он слишком закрыт, чтобы дать шанс, не откровенен до конца. Кэтрин тянется к нему, не особенно скрывая, не таясь. И он может абсолютно точно сказать, что не задевает. Кэтрин видит, что взаимности нет, но не настаивает. А он (не)много себя презирает за это.***
Доминик вваливается в гримёрную, как к себе домой, заставляя скрипеть не дверь, а заржавевшие, но никуда не девшиеся. Бережно хранимые, вспыхнувшие с новой силой чувства. — Истинный джентльмен, да? — издевается, ухмыляясь. Тюдору бы перестать моргать да из-под век стереть, выжечь. «— Интересно, каково целовать тебя? — Дом в пьяном угаре, не соображает. Уилл трезвеет на удивление быстро, когда губы Шервуда сминают его собственные, а сердце пробивает грудину от таких экспериментов. — Проверил? — выдохнет хрипло, так и не отпуская. — Хочу ещё. В сознании сносит стоп-кран после убийственно-правильного «хочу»». — Ты о чём? — не смотреть только. Это не сложно. — Да так, птичка нашептала, что у вас с Кэтрин не клеится, — подходит ближе, и по рецепторам ударяют до сих пор не забытые нотки лемонграсса.— Не стоило давать ей надежд, — расслабленно-снисходительный тон наждачкой по рёбрам. — Не лезь, — цедит до того взбешённо, не успевает себя осадить. — Это нечестно по отношению к ней, — приближается, вынуждая встать, чтобы не смотреть снизу вверх. Потому что и без того поник под этим взглядом, под светлыми волосами, хамоватым изгибом губ, вкус которых он так хотел бы забыть. — Не тебе говорить мне о честности, Ник, — прицепилось ещё тогда, когда познакомились, не расслышали, а Уилл решил, что как все сокращать его имя он не станет. Заклеймит и оставит что-то себе. Что-то, что не отнять никому. — Да что ты…. — попытки поспорить прерываются живым воспоминанием. Которое на то, в лондонской квартире, ничуть не похоже. Доминик не сопротивляется, но и не отвечает. А Уилл, как и тогда, умирает. Снова. Его профессионализм с треском разошёлся по шву. Чувства и разум — два разорванных полотнища, которые, кажется, теперь не сшить. А тот, у кого игла, смотрит растерянно, не догадываясь, какую власть имеет над ним.