***
После налета они сидели у костра и молча подсчитывали крышки. Оба отлично знали тактику бандитов с хайвэев, прячущихся за старые рекламные щиты несуразно большого размера, когда больше укромных мест для организации засад не было, и на мили вокруг простиралась лишь голая Пустошь со случайными деревьями и камнями, но и помыслить не могли, что она сработает, и они смогут застать работорговцев врасплох. Либер предположил, что караванщики отваливали некоторую сумму хозяйничающей на данной территории банде рейдеров, и потому не ожидали нападения. В принципе, это звучало логично, но тогда им следовало сматываться – рейдеры, настолько умные, что берут плату за проход, обычно не любят, когда на их угодьях кто-то вырезает торговцев, кроме них самих. Нападение было произведено успешно – все четверо оставшихся в живых после заварушки у разграбленного поселения мульих детей встретили свою кончину, а они отделались лишь легкими ранами, которые уже затянулись под целебным воздействием лечебных зелий, созданных заботливыми единорогами Министерства Мира двести лет назад. – В общей сумме, двести девятнадцать крышечек, – наконец произнес гуль, ссыпая всю добычу в мешочек и завязывая его кусочком бечевки при помощи своего телекинеза, – Если продадим что-нибудь из барахла, то выбьем, наверное, еще крышек тридцать-сорок, но не больше. Я говорил тебе, следует забрать их вооружение? – Я не вьючная скотина, – буркнул сталлионградец и, схватившись зубами за изображавшую вертел палку, перевернул ее, чтобы освобожденное от тирании экзоскелета мясо радтаракана прожарилось равномерно. Он не был уверен, что его желудок благосклонно воспримет этот ужин, но следует пожинать плоды своих поступков. Он чудом убедил Либера отдать почти всю еду и все оружие и броню работорговцев освобожденным пони, поскольку они явно нуждались и в припасах, и в стволах сильнее, чем два вооруженных до зубов наемника, один из которых, к тому же, был гулем. – Ты уверен, что они съедобны? – Либер покосился на достаточно крупные и даже немного аппетитные, по мнению Владимира, куски. – Я готовил и ел радсвинов и белок, когда не было растительной пищи – флегматично отозвался жеребец, – и знаешь, есть можно, хоть и невкусно. А эти штуки размером с кошку, так почему бы им не быть съедобными? – Варвар, – если бы нос гуля не провалился давным-давно, он бы сейчас наверняка брезгливо его наморщил. Судя по сокращению мышц под кожей, он даже героически попытался это сделать, вступив в спор с собственной природой. – Ты что-то говорил про двести крышек, – напомнил сталлионградец, оставив в покое «вертел». – Да, точно. Две с половиной сотни крышек на двоих – это по сто двадцать пять крышек каждому, а зима близко. Работу найти будет тяжело, к тому же, я сомневаюсь, что любой из нас проживет на эти деньги дольше недели. Однако, двое могут преуспеть там, где сломает себе шею один, и таким образом, обеспечить себе сытую зиму. Не смотри на меня так! Мне есть не надо, но зимы я предпочитаю проводить в тепле. Гули к холоду мало приспособлены. Поэтому, как бы ты мне омерзителен не был… – Иными словами, – со смешком прервал его излияния Владимир, – ты хочешь, чтобы я своей тушей заслонял твое тщедушное тельце от пуль вместо щита, когда окажется, что ты «забыл заполнить» спидлодеры и тебе приходится загружать пули по старинке, как сегодня. – Допустим, – фыркнул гуль, – но ты, бля, не можешь отрицать того, что тебе бы хотелось, чтобы я продолжал спасать тебя от подобравшихся слишком близко и стреляющих слишком метко. И вообще, смени эти свои гранатометы на что-нибудь более практичное и безопасное. Скажем, легкие пулеметы? – Сменю, – пообещал Владимир, сам уже не раз убеждавшийся в ошибочности своего выбора в оружии. Он давно бы избавился от этих дур, если бы ему хватало денег. Торговаться сталлионрадец любил еще меньше, чем оставлять незакрытый долг. – Ну так? – Либер с надеждой протянул ему то копыто, на котором еще была кожа, – Напарники? – А, чтоб тебя разнесло, – неожиданно легко для себя самого согласился Владимир и пожал протянутую конечность, – Так и быть, напарники. Но только до зимы – дольше я выносить твою вонь не смогу. – Два месяца и ни минутой дольше, если только я не пристрелю тебя раньше, идиёт. И да, всеми сделками буду заниматься я, понял? И они вернулись к созерцанию жарящихся остатков радтараканов и рассеянному слушанию льющегося из портативного радиоприемника голоса DJ Pon3, снова рассказывающего о каких-то героях с другого конца Пустоши, уверенные, что этот импровизированный союз долго не выдержит. Рассорились и раскололись окончательно они только спустя почти два года.Друзья
26 августа 2017 г. в 21:17
Владимир не мог сказать с уверенностью, где было хуже – посреди голой равнины, на зараженной магической радиацией почве которой не росло ни единой живой былинки, или же на улицах бывших мегаполисов, перегороженных строительным хламом от развалин разрушенных взрывными волнами и неумолимым временем зданий, но он справедливо считал, что летом Пустошь выглядела намного унылей. Зимой пустынный и скорбный ландшафт хотя бы исчезал под покровом белого, а кое-где зеленого, снега, да и серо-стальное навеки закрытое небо не давило так сильно. Хотя, конечно, зиму никто больше не ждал с радостью – это было время голода и холода, когда все пони прятались. Рейдеры забивались в свои норы, пытаясь прожить на награбленном добре, торговцы подсчитывали прибыли и убытки, фермеры, в зависимости от года, либо отдыхали от трудов, либо хрустели объеденными давным-давно початками кукурузы, а мусорщики… ну, эта профессия была опасной по многим причинам. Пустошь замирала даже здесь, а в Сталлионграде, где зимы были не в пример суровее еще когда погодой заведовали пегасы, жизнь вообще, почитай, останавливалась. Но, конечно, каким бы хорошим не был сезон, кто-нибудь все равно не переживал холодов. Иногда Владимиру вспоминались бабушкины сказки, и тогда ему казалось, что из-за царящих на Пустоши раздора и насилия в Эквестрию на время возвращаются злокозненные вендиго, торжествующе завывая за окнами, но сил добрых пони пока достаточно, чтобы зима не настала навсегда…
Впрочем, сейчас это не имело смысла. Сейчас была осенняя ночь, и он несся по темному коридору, в который превратился теперь пролом между скалами, молясь Богиням, чтобы он не кончился тупиком. В принципе, можно было бы абстрагироваться от реальности, представляя себя участником Забега Осенних Листьев, но этого не давали сделать мысли о преследователях, от которых он бежал, спасая свою шкуру, а также жалобы висящего на спине груза, бросить который жеребцу не позволяли совесть и банальная логика.
– На кой хрен ты меня тащишь, дебил? – простонал ему в ухо Либер, – Я могу идти, а не идти, так ковылять.
– Ага, можешь. Ты совсем дурной становишься, когда в тебя попадают, гуль? – недовольно буркнул сталлионградец, не сбиваясь с галопа, – И тогда нас точно настигают работорговцы. А если я тебя бросаю, то они все равно узнают, куда я бегу, даже если ты молчишь, как рыба. Ноль трупов лучше два трупов, понимаешь?
Гуль замолчал на некоторое время. Владимир надеялся, что здравый смысл пересилит дурацкую гордость. Ага, как же.
– Слышь, у меня есть в седельных сумках лечебное зелье, – снова начал он, – Мы не настолько в поле ХМА, чтобы…
– Da jopp tvaju matt! – не выдержал жеребец, – Мы не можем останавливаться, гнилые твои мозги! Ты можешь попытаться выпить его на ходу, но я не хочу, чтобы оно расплескалось впустую, ясно?
– Ублюдок. – носовая ость гуля неприятно тыкалась в шею Владимира. Тот лишь наклонил голову и ринулся дальше.
Он клял себя за то, что оказался невнимательным. Настолько невнимательным, что сообразил, с кем связался, только когда над фермерским поселением, откуда, как он думал, должен был стартовать караван с урожаем, взвился огонь, а полусонных пони под звуки стрельбы принялись вытаскивать из домов и надевать им на шею взрывающиеся ошейники. Но зато, когда до него дошло, он так взъярился, что тут же со всей силы лягнул ближайшего подельника, очень надеясь повредить ему что-нибудь важное, и своим неожиданным предательством сорвал всю отлаженность действий работорговцев. Владимир не считал себя хорошим и высокоморальным пони, наоборот – таких пони ему часто приходилось убивать, как за крышки, так и просто за еду и чистую воду, но работорговля… этим он не занимался никогда и очень надеялся, что не займется, да вот теперь на нем несмываемое пятно позора, как на участнике рейда по порабощению пони.
Гранатометы он применить не мог – это было бы самоубийством, и работорговцы это тоже понимали, поэтому, отойдя от первоначального шока, принялись стрелять по нему. К тому времени он уже затоптал двоих или троих, и готовился принять героическую смерть от проникающих через броню пехотинца времен Войны свинцовых пчел, когда с криком «Беги, идиёт!» на его сторону внезапно встал Либер, отвлекая на себя часть внимания бывших союзников. Обескураженный этим не меньше них, сталлионградец, пораскинув мозгами, почел за лучшее последовать этому пылкому совету и бросился прочь. Гуль, опустошив магазины своих пистолетов, побежал было за ним, когда чьи-то метко выпущенные пули одна за другой вонзились в его левую заднюю ногу, заставляя вонючую, гноящуюся сукровицу, заменявшую ему кровь, брызнуть из ран, а его самого тяжело свалиться на землю, лишь чудом не обрывая заклинания телекинеза. У них была небольшая фора, но даже если бы преследователи были в паре футов от них, то ведомый честью Владимир все равно бы сделал то, что должен был: вернулся к пытающемуся подняться Либеру и помог ему, мало что соображающему, забраться к себе на спину, после чего бросился с места в карьер, уходя от работорговцев и горящего селения.
Почему наверняка знавший, что им предстоит сделать, Либер пришел к нему на помощь? Пару дней каждый из них охотно бы завалил другого, если бы не было угрозы собственной смерти, да и сейчас Владимир не испытывал никаких особых чувств к этому гниющему ублюдку и не сомневался, что гуль точно так же терпеть его не может, но мотивы неожиданного союзника сейчас отходили на второй план. Главное – спастись.
По его прикидкам, они преодолели километра четыре. Вряд ли работорговцы отвлекутся от разграбления деревни на их преследование, так что они, скорее всего, в относительной безопасности. Он перешел на шаг и Либер заворочался на его спине.
– Чего ты хочешь? – произнес Владимир, глядя на гуля через плечо.
– Там, в трех ярдах, небольшое углубление с радиоактивной жижей. Дай мне слезть и поваляться там.
– Как ты разглядел это в темноте?
– Я не слепой, канистра с водкой – там летает пара блотспрайтов. – гуль таки умудрился слезть с него и теперь стоял, поджав ногу и глядя на еле различимый нарыв на лице Пустоши, – Мне нужно полежать там полчаса. Может час, – Либер сделал на пробу шаг вперед и скривился, – Проблема в том, что я буду немного похож на линяющего краба, так что тебе придется меня посторожить. Но будь уверен, револьверы я буду держать под копытом, мулий сын.
– Я не сражаюсь с беззащитными, зомби. – пробасил сталлионградец. Пару дней назад он бы плюнул на все и оставил его здесь, но не теперь.
– Тот рейдер-единорог, Долбанутый Повар, которого ты разнес на куски гранатами, очень мог за себя постоять. – саркастично откликнулся тот, продолжая ковылять к излучающей едва различимый зеленоватый свет луже.
– Кажется, тогда ты собирался пустить ему пулю в лоб, – парировал Владимир, шагая за ним.
Либер ничего не ответил на это, лишь скинул плащ на землю и прыгнул в яму, прямо в нездоровую зелень. Послышалось довольное фырканье. Блотспрайты улетели. Владимир молча стоял и вслушивался в ночную тишину, прерываемую лишь звуками плещущегося в зараженной воде гуля. В темноте вокруг кое-как угадывались камни и уродливые стволы мертвых деревьев, когда-то окружавших этот участок хайвэя живописной рощей. Впереди виднелось что-то темное и крупное – наверное, перевернутый экипаж, пассажиров которого, ехавших из Мэйнхеттена, застали врасплох разрушившие Хуффингтон зебринские ракеты с мегазаклинаниями, вплетенными в амулеты и фетиши. Наверное, их скелеты до сих пор были там, не похороненные и забытые.
– Слушай, канистра с водкой, я давно хотел спросить, – донесшийся из-за спины хрип единорога нарушил ход размышлений сталлионградца и отвлек его от созерцания унылого слаборазличимого пейзажа, представлявших собой лицо нынешней Эквестрии, – что это за дурацкий головной убор, который ты носишь, не снимая?
– Мы называем такие «папахами», – пожал плечами Владимир, окончательно уверившись, что вокруг нет ничего опасного, что хотело бы их сожрать, и усаживаясь на круп, – В Сталлионграде многие их носят, как и ушанки.
– И на кой она тебе здесь? – поинтересовался гуль, – У нас не настолько холодно летом, чтобы носить теплые шапки.
– А на кой тебе твой берет, зомби? – резко ответил вопросом на вопрос сталлионградец.
– Прикрывать лысину, – донесся не несущий ни капли юмора в себе ответ.
Владимир не выдержал и фыркнул.
– Что ты ржешь? Я, что, сейчас шутил, что ли? – обиженно спросил гуль, чья грива действительно представляла собой несколько зачесанных налево прядей цвета молочного шоколада. Наемник вздохнул, вспоминая, как однажды в детстве, роясь в довоенных холодильниках в поисках еды, обнаружил недоеденный, но чудом не покрывшийся плесенью и не испортившийся за все эти годы, торт. И хотя после дележки его на всю семью ему досталась лишь небольшая часть, он до сих пор не мог забыть его божественного вкуса. А какой он, должно быть, был двести лет назад…
– Наверное, она напоминает мне о доме, – наконец, произнес он, отвлекаясь от блаженных воспоминаний.
– Если ты так скучаешь по родине, на кой черт ты тогда приперся к нам, на основную Пустошь? Оставался бы у себя на севере, танцевал с яо-гаями и глушил водку.
– Домой мне дороги нет, – поморщился жеребец, – Небольшие проблемы и маленькие враги. К тому же, я слышал, что Эквестрия – страна богатства и свободы.
– На данный момент – страна крови и грязи, – вздохнул Либер, – Хотя нет, она всегда такой была.
Вновь воцарилось молчание, на этот раз более гнетущее, так как гуль больше не плескался. Похоже, он просто сидел, прислонившись к краю ямы, и наслаждался радиацией. И тогда Владимир решился.
– Слушай, мушиная наживка, ты мне не нравишься, и я тебе не нравлюсь, и мы оба это знаем. Зачем ты пришел мне на помощь?
Еще некоторое время гуль молчал, и сталлионградец уже подумал было, что этой тайне придется остаться нераскрытой, когда он, наконец, прохрипел:
– Ты помнишь, когда мы вытаскивали взрослых из домов, за ними бросились их жеребята. Работорговцам они были не нужны – не могут работать так, как их родители, но… Короче, когда ты взбесился и принялся топтать их, я решил не вмешиваться, посмотреть, кто кого. В конце концов, ты мне только мешал. И тогда я заметил, что маленькая кобылка-единорог смотрит на меня и плачет. На какой-то момент… – Либер сделал паузу, вздохнул и продолжил: – На какой-то момент я принял ее за свою сестру. И тогда у меня в голове что-то перемкнуло и я бросился к тебе.
– У тебя была сестра?
– Агась. До бомб. В тот день она должна была остаться вместе с мамой, но когда я вернулся домой уже гулем, то нашел только один труп. Она пропала, и… Тьфу ты, блять! – внезапно завопил он, – Ты, мулий сын, заставил меня расчувствоваться!
– Так ты умеешь чувствовать что-то кроме жажды наживы? – издевательски поинтересовался Владимир.
– Да иди ты, – буркнул Либер из ямы, – Что ты хоть теперь собираешься делать, канистра с водкой?
– Есть только один разумный и честный выход из этого дерьма, – Владимир поднялся на ноги и устремил взгляд к горизонту, где еле-еле начинало светать, – Исправить то, что я сделал, и спасти рабов.
– Ты идиёт, – вздохнул гуль, – но я, так и быть, к тебе присоединюсь. Не потому, что ты меня спас – мы ведь теперь квиты, причина другая.
– Хочешь посмотреть, как я сломаю себе шею, пытаясь прыгнуть выше головы?
– И это тоже. Но в основном потому, что я не хочу уходить из этого дела без хоть какого-нибудь профита. А немного доброй славы, полученной в результате ограбления и убийства – это всегда приятно.
Владимир лишь усмехнулся и, в порядке исключения, ничего не сказал.