Пони меняются

      Улица. Все клишированные истории заканчиваются на пустынной улице посреди застроенного жмущимися друг к другу деревянными квадратными домиками и хижинами городка, по которой гуляет лишь несущий пыль и мчащий впереди себя перекати-поле ветер. Он вздувает одежду, заставляет щурить глаза и дышит бесплодием и Пустошью. Но сейчас, против законов жанра, было безветренно, да и пони прохаживались туда-сюда по этому широкому коридору, разделяющему основные части Новой Эпплузы. Гуль курил у входа в тот самый салун, из которого Владимир пулей вылетел почти три с половиной года назад, спасаясь от него. Сталлионградец улыбнулся и направил свои копыта в его сторону. Конечно же, Либер смотрел на жеребят, игравших в догонялки на расстоянии футов в пятнадцать от него, смотрел тем же взглядом, что и на Владимира в тот чудовищно далекий день, когда он позволил малышам небольшой ксенофобской общины под странным названием «Республика», не разделявшим воззрения родителей, взобраться на себя и катал их по кругу, смеющихся от восторга. Тогда во взгляде единорога были те же тоска и, зависть, что ли? К нему ни один жеребенок не рисковал подойти (на самом деле, им пришлось серьезно потрудиться, чтобы угрюмые плохо вооруженные пони, стоявшие на страже поселения, его вообще впустили), да и если бы подошел, то он бы, скорее всего, сердито отпугнул его.       Конечно, Либер заметил сталлионградца первым. Он встал, по привычке изящно роняя окурок изо рта, и расставил ноги, готовый чуть что мгновенно выхватить револьверы. На нем был новый плащ, но он наверняка приказал создать внутренние карманы для своих «девочек». Ебучий консерватор.       – Здоров будь, канистра-водка, – Владимир поморщился, сам не зная, от всегдашнего гульего хрипа, или от дичайшего акцента, с которым были произнесены эти сталлионградские слова, – Твои рейдеры все еще убивать и грабить, или уже торговать?       – Ты знаешь, что когда говоришь на моем языке, то выглядишь, как идиот? – поинтересовался уже-не-наемник, поправляя папаху и даже не пытаясь подавить смешок.       – Нахуй тебя, – обиделся гуль, явно полагавший, что его лингвистические изыскания привели к достойному результату.       – Нет, нахуй тебя, кожаный пони, – передразнил его Владимир, ухмыляясь.       – Так что ты сюда заявился? – Либер перешел на обычное эквестрийское наречие, – Нет, я, конечно, рад видеть, что ты и твоя шапка в добром здравии и у тебя, после того, как ты, чертов пидор, со мной пососался, даже не начала выпадать шерсть, но ты мог написать, а не посещать меня лично.       – Тут другое дело, вонючка, – отмахнулся копытом жеребец, – Причем для тебя очень важное.       – Что, Гаудине Грозоперой, могучей властительнице «торгового города», – гуль уселся на круп и, как смог, окавычил воздух передними копытами, – требуются наемники?       – Нет. – Владимир глубоко вздохнул, а затем поднял взгляд и вгляделся в насмешливые глаза бывшего напарника, – Через Разбитое Копыто проходила маленькая гуль-единорог с желто-зеленой шерсткой и странным зеленым лимоном на кьютимарке, которая ищет своего старшего братца.       – Когда? – разом напрягшийся гуль все-таки не смог полностью убрать дрожь из голоса.       – Четыре дня назад. Она сказала, что возвращается в Мэйнхеттен. Я сразу же поспешил к тебе. Ну что, гниющая шкура, – сталлионградец вновь усмехнулся, – теперь ты рад моему прибытию?       – Ты… Лайм… – внезапно гуль бросился на шею Владимиру и расцеловал его в обе щеки. Сталлионградца, как и тогда, в коридорах Разбитого Копыта, пробрала дрожь отвращения, смешанная с удовольствием, – Спасибо тебе! Спасибо…       – Либер, твою мать, старый ублюдок, отпусти меня! Тут жеребята, блять, смотрят!       – Тамблвид, – произнес единорог, разжав хватку и вновь усевшись перед ним.       – Чегось? – не понял жеребец.       – Тамблвид Гарден. Меня так зовут. «Либер» – просто сценический псевдоним. – гуль улыбнулся, явив миру свои желтые, но – хвала Селестии! – не гнилые зубы, – Напарник? Ты не против присоединиться ко мне в этом небольшом приключении?       – Конечно, напарник. – Владимир залихватски сдвинул папаху на лоб, – Мы ведь лучшие наемники в Эквестрии, не так ли?       – А те, кто не верят, могут пойти нахуй!       И они оба – гуль и сталлионградец – расхохотались, как идиоты, и их смех несся к вечному облачному покрову, два столетия отлучающему истерзанную вечной резней старую добрую Эквестрию от прямого солнечного света, подтверждая давнюю истину – пусть война никогда не меняется, меняются пони. И иногда, в порядке исключения, в лучшую сторону.

***

      – А потом они упали и начали трахаться!       – Мистер, Вы правда очень плохой рассказчик.       – А то я сам не знаю.