Какое место в нашей жизни имена занимают на самом деле?
Реальность пропускает всё через свои жернова и продолжает месить, не оставляя ничего от прежнего вида. И спустя тысячелетия не остаётся даже костей — не то что символов. Так неужели всё, что мы есть при жизни, смешается в единое безликое месиво после?
Раз не будет иметь никакого значения потом — разве имеет смысл сейчас?..
***
Люди привыкли верить в то, во что хотят. Сотни тяжелых сапог, оснащенных толстой подошвой, которую затягивает глубоко в торфяные болота и всю топь, которой окружен лес — перебираются по зарослям одни за другими, пока вокруг стоит ночной мрак. Темнота, освященная количеством факелов, не уступающим количеству специальной формы. Но чем легенда отличается от сказаний, от поверий и былин? Тем, что последнее — чем чаще на устах, тем дальше от вымысла. Легенда же — результат исключительно чаяний и надежд. С тех пор, как лето было записано в календарь, как один из сезонов цветения чего-то волшебного — человечество возложило надежды на великую удачу, которая способна настигнуть каждого, кто за неё ухватится. И так, в любой из годов — в ночь с шестой на седьмую отметку в эпицентре самого жаркого времени — сотни тысяч людей шныряли по лесу в поисках его. Госари. — Я видел свечение вдалеке! — кричит тот, что был почти на самом отшибе строя, и ряд макушек оказывается повернут в его сторону. — Где? Согласно той самой легенде — однажды жители небесных стран развязали войну, и Боги, что боялись растерять свои силы в боях, не желая отдавать их соперникам при поражении… Спрятали источники на Земле. Для того, чтобы сохранить свою мощь в нижних слоях атмосферы, Богам пришлось заключить договор с духами, обитавшими на земле, на воде и в огне. Они пообещали, что сохранят «силу» в лесах, на болотах и в вулканах, однако при условии, что любой смертный при должном умении и изворотливости сумеет её найти. Если заслужит — божественная сила в его простых руках станет орудием восстановления справедливости. Справедливости по отношению к его собственной судьбе. Таким образом сами земные духи бы сохранили равновесие добра и зла — рисков потерять и безопасности сохранить оказалась поровну. Небесные Боги, недолго думая, согласились — у них не было другого выбора. Именно так сила, прежде обитавшая намного выше уровня моря и Земли, оказалась внизу — спрятана от глаз развязавших войну божеств и даже людских, но с исключением в виде одной ночи, когда её могли обнаружить лишь смертные. Именно в один единственный день в году обыкновеннейший папоротник, что могли употреблять в пищу, порастал белыми цветами. По этому отличию и можно было обнаружить особенное растение — госари, как правило, не цветут. — Мы должны разделиться. Где ты, говоришь, видел что-то похожее на свечение? Прознавшие о спрятанной божественной силе, смертные ежегодно устраивали опасные поиски. Мужчина протягивает руку, и направление строя меняется — лес гуще, чем можно себе представить: от болота до болота расстояния просто смешные, отчего зона риска превращается в одно сплошное поле. Кругом тина, торф и камыши, но потенциальная смерть проваленными в трясину ничуть их не пугает. Оснащенных с таким усилием, как будто отправились целой армией на поиски политического беглеца, а не мистического растения. Вокруг только звук трескающегося зарницами огня на факелах, шум деревьев, которые угрожающе раскачивает ветер, предлагая разворачиваться назад, и топот несогласных на это солдат. Они не боятся идти до конца, чтобы утонуть в торфяной жиже, поглощенные жадностью к поиску — целью удовлетворить короля, что отправил на риски похуже военных, за самой важной находкой; повыше трофеев. И если взглянуть издалека — видны лишь точки огня, от которого почему-то разносится запах горелой кожи; сотни тысяч огоньков на факелах движутся как будто вместо их сливающихся с беспросветностью болотного леса фигур. С факелами и молитвами, среди пелены непроходимой ночи, они надеялись найти цветущим растение, которое никогда не распускалось ни у кого на глазах. На всеобщем языке его было принято называть папоротником. И о его волшебных свойствах, как и о самом существовании — слагали песни и целые произведения. Пускай никто из жителей Трёх государств, стоящих на двуречии, не видел это растение распустившимся воочию — его так и не решились признать всего лишь вымыслом, жалкой легендой, которую перед сном матери рассказывают детям, что в будущем вырастут и умрут на войне. Станут таким же ничем, как и сами сказки — пустым звуком, в который свелся каждый предсмертный крик. Однако любая из ныне существующих держав продолжала верить и надеяться на то, что отыщет цветок первой — и возымеет непобедимое оружие, которое сделает их правителями всего Двуречия без всяких войн; потому как они станут победителями ещё до триумфа в мечевых схватках. — Что за звуки? — успевает только обернуться на крики, раздавшиеся сквозь пелену леса, глава строя. И его глаза стекленеют от ужаса — сначала густой дым, а затем и пламя разливается по болоту, как вода — и его языки перекидываются с ветки на ветку, за которые, торчащие в виде терний, ещё пару мгновений назад можно было зацепиться. Остаются считанные секунды до того, как смерть в огне настигает оставшихся. Кто-то уронил факел в торфяные заросли, которые горят так же хорошо, как солома в засушливом пригороде. — Ваше величество! — спустя почти неделю, когда от половины выдвинувшегося на поиски цветка арсенала не осталось и следа, подоспевший гонец падает правителю в ноги, чтобы сообщить жуткую новость. «Минуло уже боле сотни ночей — а половина нашей армии так и не была найдена. Никто не знает, что произошло, но говорят, что они погибли, утянутые в огненные болота». Оно и не странно, что цветок предпринимает любые махинации — лишь бы его не нашли, и лес, пускай даёт шанс на находку ровно раз в год, играет не последнюю роль в защите своего сокровища. Держит её до последнего, дабы госари не достался кому попало. Потому как в руках чистого, неоправданного зла — он выступает мощнейшим оружием. Не зря в легенде уточнялось о «справедливости» и «её заслуживших». Знавшие все риски, отправлявшиеся на поиски чудо-цветка не боялись умереть или смертельно травмироваться, ведь потенциальная награда светилась перед глазами мечтой и целиком оправдывала даже самые безбашенные вклады ради её достижения. Госари мог побороться со страшнейшим из недугов, и во все года люди мечтали быть бессмертными — верили в то, что папоротник в состоянии исполнить любое их желание, пускай даже самое мистическое. Иероглифы названия раскладывались на «тайное» и «колдовство», а потому даже если кто-то когда-либо и находил не цветущие растение с цветками, то был обязан скрывать эту тайну за семью печатями, чтобы никто и никогда не отобрал его великолепное счастье. — Что значит не осталось ни следа? — король в тот день очень сильно гневался, ведь на вылазке погибли многие доверенные солдаты и умельцы, которых он не планировал терять так быстро и неоправданно. Потому что желаемого правитель так и не получил. Пропал целый взвод. — А что, если они нашли цветок и просто сбежали? Нашедшие госари могли просить денег, богатств и земель у короля, однако свыше этого он дать не смог бы. У цветка же они могли пожелать исцеления от неизлечимого: пришедшие с боев солдаты возврата отрубленных конечностей; жадная до всего блестящего свита, что и так имела горы шелков и золота — молодости или очень долгого властвования, но. Даже с молодым лицом или способностью восстанавливаться от травм, они бы прожили лишь столько, сколько им было отмерено. Потому как-то, чего нельзя было желать никогда — вечной жизни. Легенда вдобавок гласила, что в случае нарушения этого правила папоротник завянет и прекратит появляться на земле, а на пожелавшего вместе с бессмертием будет наложено страшное проклятие. Вместе же с его эгоистичной просьбой — сила разобьётся надвое, прежний мир изменится до неузнаваемости, а те, что получат частички рассыпавшейся магии — не сумеют насладиться её значением. На протяжении многих лет никто из людей либо не находил папоротник, либо нашедшие не нарушали правило равновесия жизни и смерти — но в один момент… Лес иссох до последней травинки, а на месте огромного оазиса прорезалась сухость пустыни. Соседние с болотами страны были уничтожены в торфяных пожарах, а их жители рассыпаны по всему миру, будучи обречены получить максимум ранг рабов. На этом и закончилась запамятованная глава легенды о госари.Отмотка назад.
В тот самый день, когда часть армии канула в жидком огне — погибли действительно все. Точнее — почти. Среди тел, что остались на тлеющем, выпускающем ещё больше дыма, болоте — к тёмному, невидимому из-за зарослей звёздному небу протягивается испачканная в слякоти ладонь. Дрожащая, она хватается за берег, к которому обугленное тело, чудом выжившее, по такой же счастливой случайности прибило. В нос бьёт запах горящей плоти, а собственная обвисшая, обожженная кожа, которую не отличишь от свисающих с тела кусков одежды — ведь цвета и уровень обгорелости одинаковы — сводит с ума пульсирующей болью. Он ползёт из последних сил, сам не зная куда, но что-то его ведёт. Дорога существует, чтобы на чём-то закончиться. Медленно поднимающий голову в момент, когда мало чем похож на человека (больше на живой труп), но ощущает разорванность затлевшего мяса на лице, и этот невыносимый мерзкий запах, когда сумасшедше улыбается, а по задымленному, пустынному лесу проносится умалишенный смех. Если о таком и говорить в легендах — то в тех, которые рассказывают детям перед сном, чтобы заставить тех быть послушными посредством испуга. Однако не думает и о том, что испугался бы себя сам, увидев со стороны. Мужчина тянет свою руку (или же то, что от неё осталось), чтобы прикоснуться к нему. Распустившемуся на его глазах, у берега торфяного болота, что погубил столько его побратимов и сослуживцев — цветку папоротника. — Нашёл тебя… Я нашёл тебя первый и единственный, — смех становится совсем глухим, когда смешивается с кашлем, и молодой мужчина прячет свой облезший до крови нос в собственном предплечье, пытаясь закрыться от усилившегося потока дымки. Дышать становится почти невозможно. Он чувствует, что остаются секунды — но ему больше некуда спешить. Не за чем, когда главное — перед ним. Части ткани на том, что было под его накидкой, до сих пор охвачены островками огня, и догорают вместе с запутанными локонами грязно-зелёного торфа за спиной. Родившийся в грязи, вышедший из грязи и обратно вошедший в неё же — тот, кому было суждено умереть, затянутым или сгоревшим в жиже из крови, пота, топи и камышей… Обычный рядовой пережил командующего и весь взвод: простой, ничем не выделяющийся ни по талантам, ни по внешним и физическим данным, солдат-шестерка, а не кто-то другой. Он, безымянный рядовой, что должен был умереть со всеми остальными в первых рядах — в первых рядах дожил до момента справедливости, и не думает ни о чем другом, кроме как о… — Справедливость, — он срывает цветок, позабыв о законах и предупреждениях, связанных с легендой, — отдай мне мою справедливость. За меня и за тысячи солдат. Никогда не думал, что ты настоящий и что тебя возможно найти. Эта большая удача… — продолжает не то смеяться, ни то плакать на грани, обхватывая цветок папоротника обеими дрожащими ладонями, и не верит собственным глазам, когда тот начинает светиться. Только говорит-говорит-говорит, наплевав на то, что его никто не услышит, потому как колдовское растение ещё раньше, чем он открыл рот, поняло, чего желает нашедший его умелец. С такими ожогами то, что он по-прежнему двигался, можно было списать на состояние шока, а вот что касается перспективы дойти обратно до города и вернуться в собственный дом к родным — из разряда невозможного. С ожогами, когда тело уже черное и дымится, рядовой — не жилец, а потому имеет право захотеть чего-то для себя. Но чего, коли насладиться богатствами при жизни ему боле не светит? Живым обугленным трупом, что отныне может шевелить только губами и моргать, он набирает полные лёгкие воздуха, чтобы выкрикнуть ещё громче на случай, если вдруг хоть одно Божество не услышало его достаточно чётко: — Я хочу жить…— проваливается он в тремор и панику, осознавая происходящее. — Хочу пережить не только весь взвод, но и короля! И весь существующий на этих землях народ! — кричит он во всю силу, обращаясь к цветку, — коли существует известная лишь тебе одному справедливость… Я… Характер, впитанный с материнским молоком — и миллионы обедов, которые она готовила своим детям. Те мириады раз, что гладила по голове и читала сказки перед сном — вот бы перепрожить все мгновения…