I wanna be immortal, like a God in the sky I wanna be a silk flower — like I'm never gonna die I wanna live forever. Forever in your heart. And we'll always be together.
…From the end to the start.
***
Тень оставшегося жить вечно, единственного человека на планете — была допущением; никто не знал его имени и того, существовал ли он, нашедший госари, на самом деле. Однако последствия были неопровержимы — после гибели целого взвода лес иссох до последней травинки, а на месте огромного оазиса с водопадами и цветущими яблочными деревьями прорезалась сухость пустыни. Соседние с той (прежде богатой на урожай и травы) местностью, земли были уничтожены в торфяных пожарах, а их жители рассыпаны по всему миру, будучи обречены получить максимум ранг рабов. Потому как лишились родины не по своему желанию и не проиграв в войне, а возвращать было нечего. От былой роскоши осталась только поделившие территории воды, и тогда, на смену прежней эпохе «Трёх Государств» — пришло оставшееся на пустыре «Двуречие Асэ и Эсэ». Двупалая река, на которой позже возвели новые страны, согласно новой легенде, символизировала распад божественной силы надвое. Только теперь, где искать остатки могущества, рассредоточенного по миру — не знал никто. Это как рассыпанные по небу звёзды, до которых нельзя было дотянуться. Поговаривали, что цветущих папоротников боле не существовало, а новое убежище сила, пытавшаяся спрятаться, нашла в самих смертных, которые её никогда не желали. Она выбрала себе людские тела с самыми невинными душами в качестве двух сосудов, потому как знала — лишенные жадности никогда не сумеют использовать её в своих интересах. Они будут идти лишь на поводу у Богов, которым сила принадлежала по праву.Картинка переключается.
Перед взором в настоящем — бескрайняя северная пустыня и такая же нескончаемо огромная армия, медленно приближающаяся к размежевательной линии. Даже не верится, что когда-то в прошлом этих всеобъемлющих песков не существовало. За время, что люди тщетно пытались отыскать госари — сменилось не одно поколение, не один правитель, пало и было возведено с нуля не одно государство. Но по сей день, в настоящем… Разные народы отчаянно искали одно и то же — хотя бы какую-нибудь соломинку, за которую можно схватиться. Вместе с тлеющей надеждой на месте стояла «двуногая» река, разделявшая страны, между которыми помимо тишины пустыни царила война. Анахан в устьях реки Асэ, и противоположный ему Ёнин, стоящий на разветвлении реки Эсэ. Топот лошадиных копыт идёт по нарастающей — и приближавшийся угрозой строй ненадолго замирает в сотне метрах от места назначения. Мужчина, возглавляющий таковой, держится за поводку, почему-то оттягивая момент бойни, хотя подобная пауза не решит ничего — не изменит финала, что должен стать печальным именно для их врагов, ёнинцев. Но пока кони приставляют копыта к копытам, цокая, тот внимательно смотрит в сторону флагов врага. — Если сейчас атакуем, они не сумеют отбиться, командир. Погибло слишком много их людей, и у нас есть все шансы на победу, — вещает точно так же остановившийся рядом наездник — правая рука. Лицо полководца и его правой руки целиком, за исключением тонкой полоски для ясных глаз, закрыто тканью. Оба в сплошных чёрных костюмах, и одеяния выглядит по-смешному тонкими: в отличие от рядовых воинов, складывается впечатление, как будто этих двоих проще ранить. Однако на то есть своё обьяснение — в их краях царствуют не люди, а просто отвратительные песчаные бури, а потому основная защита действует от песка, к тому же, именно в таких одеяниях тело в бою более гибкое, лёгкое и изворотливое. Риски оправдывают себя большим количеством выживших, чем со стороны врагов в тяжелых накидках и доспехах. — Остались одни копейки для пересчета… — Не стоит недооценивать противника только из-за малочисленности, — говорит пониженным тоном командир, косясь в сторону вражеской армии. — Мы ранили многих, но их поведение напоминает затишье перед бурей, к тому же, как видите, они не поднимали белый флаг. Противник правда не спешит атаковать повторно, но и не признает поражения; всё дело в том, что для Ёнина на кону стоит слишком много благ, чтобы вот так просто сдаться. Оценивающий взгляд командующего устремляется ещё дальше, туда, где за несколькими сотнями солдат против их тысячи… Столько же палаток, наполненных ранеными. А пока в сторону государства под названием Ёнин идёт повторное наступление подоспевшего подкрепления анаханцев, в одной из натянутых тканевых построек в военном лагере, где пытаются спасти жизни уцелевшим в бою, на коленях подле носилок сидит миниатюрный молодой человек. Крестик свисает с шеи, наполовину спрятанный в разрезе белой ткани — врачебная накидка, которая выделает его безоружность в пучине солдатов лучников и тех, что борятся на мечах. Он же не имеет никакого другого оружия, кроме своих голых ладоней, прикрытых тёмными перчатками; голыми руками парень к людям практически не касается без особой на то нужды, списывая то на кожную аллергию. Свеча напротив дрожит, пуская оранжеватые разводы на прогулку по его бледному лицу, и это заставляет потерять то свой природный оттенок — очаровательный юный румянец. Но сейчас не до него — вокруг гибнут люди, а собственные некогда пухлые щеки впадают вовнутрь от обезвоживания, недоедания и недосыпа. Несколько пробегов до дворца и обратно к границе не придают дополнительного здоровья — врачей катастрафически не хватает ни там, ни здесь, а почти вся защита пущена в направлении северной пустыни — туда, где происходят основные схватки с анаханцами. Юноша проводит краем костяшки по вспотевшему лбу, стараясь убрать мешающую челку. Перед ним на простыне, пропитанной кровью — мужчина, кажется, десятый за последнюю минуту. Неужели анаханцы столь хорошие воины? Свои люди едва ли успевают отбиваться, и нет сомнений, что подобное удержание врага на месте — вопрос времени, которое им выигрывать стоит излишне дорого. Линия фронта всё равно медленно сдвигается вглубь, а палатки постоянно переносят ближе к родным полям. Тех, кого до них даже не доносят — ещё больше, поскольку ранения в большинстве своём смертельны; анаханцы бьют и попадают четко в цель, и частенько то получается с первого раза, будто всю армию учат сражаться по королевскому образцу. Так оно, скорее всего, и есть, учитывая, что правители современного Анахана — солдаты. Солдаты, не боящиеся развязать войну, в отличие от короля Ёнина, что, не желая людских потерь, оттягивает её до последнего. Этот человек, лежащий перед лекарем на носилках… Знакомы две секунды, если вообще знакомыми назвать можно. Ким лишь уточнил его имя наспех, чтобы отвлечь того от жутко жгучей сыворотки, которую налил на распоротую рану, дабы обеззаразить. Корчащийся и хрипящий от боли — всего лишь один из сотни, раны которых за сегодняшний день, пытаясь спасти, обработал Ким. — Я пришёл очень поздно, простите, — тараторит он себе под нос, медленно переводя ладони, которые пытались забинтовать открытые ранения, на собственные колени. Будто совсем не боится испачкать свою белую юбку в чужой крови; и так давно весь измазался в жидкостях, что не должны покидать пределы тела живых людей. Куча жижи, слизи и даже ошметки того, что в норме обязуется оставаться в пределах черепа… Влажными от алого руками парень сжимает ткань на коленях, отчего одежда всё-таки пачкается ещё сильнее и топорщится. Виновато вжимает голову в плечи, пока, сидящий рядом с ним коллега, такой же врачеватель, перевязывает отрубленную руку одному из тяжело раненных — старшего лекаря зовут «просто Хан», и в отличие от Сону, с раненными он старается не поддерживать диалогов; с его собственных слов — не хочет быть последним, с кем они говорят в своей жизни, так как не лучший собеседник. Ким же, обменивающийся разговорами с одним из раненных, ещё совсем юный военный врач, который пришёл под конец атаки — и теперь корит себя сам за то, что не пробыл в этом месте тылом с самого начала. — Как будто что-то бы изменилось, — выдыхает Хан сквозь зубы, когда затягивает жгут на чужой ране посильнее, боковым зрением завидев поникшие вздохи Сону. Этот мальчишка всегда заныривает слишком глубоко в чужие трагедии; а там и задохнуться недалеко. Что ж теперь, в каждое попавшееся на пути болото с головой бросаться? Как бы грубо то ни звучало, а на войне, на которой хороши все средства — включаться в происходящее сердцем себя дороже. Как же он будет переживать все дальнейшие смерти на своих руках? То ли дело Хан — не то чтобы ему было наплевать, однако холодный расчёт позволяет не обращать внимания на стоны и жалобы больных, а просто делать то, что не делать нельзя — и в таком настроении за то же время, что и Сону, старший врач может обработать гораздо больше ран. Вот только Ким талантлив по своему — он лечит не только тело. И если взять двух больных, что неотвратимо скончаются от одинаковых ран, вне зависимости от того, как их обработают — Хан талантливо закрутит повязки, как мог бы закрутить на корзинке с фруктами. А вот Сону, пускай не сможет спасти умирающего от смертельной дыры в груди, как не сможет и Хан — залечит если не видимое, но то, что внутри. Сону хорошо в медицине, однако он — самородок во врачевании души. Потому как умеет сопереживать, как и ставить себя на место других людей. И любой угасающий предпочел бы разделить свой последний на земле диалог вместе с ним. Правитель, который дорожил лекарем Кимом — не отпускал на фронт до последнего, но вот, он здесь; и по крайней мере одному, сохранившему сознание солдату, сумеет оказать душевную поддержку в проводах на тот свет. — Не стоит тебе здесь находиться, — добрасывает Хан односкладно, и Сону в ответ на это тяжело вздыхает. Не потому, что он не должен быть в этом месте и обрабатывать раны всем этим несчастным, а потому, что… Его стране нужна куда более серьезная помощь. — Ты сам прекрасно смекаешь, куда должен пойти и что должен сделать. — Я не могу оставить всех этих людей на тебя одного, — отрицательно вертит головой Сону, но, скорее, имеет в виду, что довершать обработку пятидесяти (и это на одну палатку) стонущих от боли и двум врачам нелегко, а одному уж подавно… — Знаю, но… Лучше бы твои таланты, — вздыхает старший, путаясь в бинтах из-за тремора в руках; всё от усталости, за день поступило безумно много жутких картин, — имели противоположное влияние. А коли не имеют — делай то, что можешь. На это заявление Сону не обижается, а только согласно кивает. Противоположное влияние? Значит, нынешние способности мимо? Да, он тоже так думает.Ведь мысленно Ким Сону всегда был на стороне жизни, а не смерти. И сам хотел получить в подарок нечто совершенно другое: этот же дар Вселенной показался ему холодным и ветреным по одному своему определению. Таким, от которого хотелось, но нельзя было отказаться.
Желания и чаяния достойного человека… Однако этого оказалось слишком мало для того, чтобы сохранить себе право выбора. Ким Сону стало ветродуем, который обязался не задерживать души в телах, приковывая их цепями, лишь бы оставить на месте — а выдувать их оттуда, освобождая, как от кандалов. Как Бог Ветра, который, держа на ладонях целые королевства, мог просто легонько подуть — и пришла бы песчаная буря или целое торнадо. — Господин, — руки раненного, что всё это время находился ниже уровня глаз, хватаются за тонкие запястья как будто в агонии, и крепко те сжимают, заставив всё тело лекаря содрогнуться. — Я не прошу вас меня спасать, потому как… Потому как знаю, что безнадежен. Сону не может с ним спорить, потому что прекрасно знает — шансы не то что на здоровую и счастливую жизнь в дальнейшем, а на то, что протянуть хотя бы до утра следующего дня, у пациента запредельно малы. — Не нужно тешить меня надеждами, просто послушайте, — он сжимает пальцы на кимовских запястьях, которые по-прежнему прикрывают перчатки, сильнее. В такие моменты столь не вовремя вспоминается собственное детство. В Ёу́, много лет назад сгоревшей в пламени деревне снежных лисиц, из которой он родом — тоже существовало множество мифов. Например… Та самая легенда о цветущем госари. И Сону, что всю жизнь слушал эти сказания от давно почившей матушки перед сном, не раз представлял, что именно будет делать, если вдруг найдёт волшебные травы и возымеет какую-нибудь магическую силу, прямо как настоящий колдун. — Прошу вас, пожалуйста… — Я слушаю… Я слышу вас… И обязательно запомню то, что вы скажете. Сону с самого начала знал — если бы он нашел госари самостоятельно, то обязательно пожелал бы заполучить дар целительства. И спасать людей. Кажется, примерно в то время, пока ещё не понимал устройства жизни, маленький Ким, наслушавшись сказок, впервые обзавёлся мечтой — стать лекарем, сохранять жизни, что держатся на волоске. Даже если он не маг (их же не существует…) и не обладает внечеловеческой силой. Хотя бы теми подручными средствами, своими знаниями и доступными простому смертному умениями, смелостью, в конце концов — он хотел бы продлевать лета, облагораживать то, что на первый взгляд уже безвозвратно потеряно. Избавлять других от боли и страданий. И он действительно частично исполнил последний пункт, ведь лишал людей предсмертных мучений и тех, что они, возможно, испытывали в процессе жизни. К тому же, как перевалило за семнадцатое лето, отправился на фронт врачом — солдат из хлипкого лисёнка получился бы никудышным, скорее пушечным мясом, потому как оказался бы убит в первый же день атак. Следовало использовать его таланты по назначению — у каждого таковые были свои. А потому этот раненный перед ним, будучи при смерти — вызывал восхищение своими: мужественностью, преданностью стране и своим любимым. — Найдите мою жену, Бокхи… И скажите ей, скажите, что в этом мире никогда не было, нет, и уже ни за что не появится того, что я полюблю больше, чем её. Ни человека, ни повода. — Хорошо, не волнуйтесь. Я постараюсь отыскать её… Бокхи, так? Военная медицина научила Сону многим вещам в его жизни — в том числе показала, как выглядят те сотни людей у смертного одра. Поначалу казалось, что их может окутывать лишь страх перед неизбежным — затуманивать разум, закупоривать уши, напоминать о человеческой жадности и эгоистичности, чтобы не было слышно никаких других звуков, перекрывать обоняние, дабы ощутимым чудился лишь осязаемый запах подступающей гибели, но… Но он был не прав. О чём они думают и чего желают в тот момент? Поразительно, но в последние минуты жизни люди вспоминают о тех, кто позволил им чувствовать себя живыми. Тех, о ком они волнуются больше, чем об умирающих себе. Ким не позволяет себе растеряться и спешит обхватить дрожащую ладонь мужчины, со дна зрачков которого начинает поблёскивать предогония — смерть вот-вот настигнет его, хотя Сону ему этого совсем не желает, лишний раз сожалея о том, что никогда не находил госари и не становился способным исцелять самые страшные недуги. И прогонять всяких женщин с косой. — Ещё, прошу вас, найдите и скажите Ын… Солдат, что лежал у него под руками, кажется, хрипит ещё одно имя, после чего его глаза теряют блеск, каменея, не успев закрыться ествественным образом — так и покидает мир, не смыкая век. Мальчик сильно закусывает губы, стараясь пересилить этой физической болью горечь, что просто не может не скапливаться в уголках его глаз — и протягивает ладонь, чтобы мягко закрыть веки мужчины, чья грудь была проколота копьем насквозь, но сохранила достаточно сил, чтобы позволить ему прожить ещё около часа. На улице же стоящий перед размежевательной линией вражеский командир медлит. Он продолжает странный диалог вместе с правой рукой, не спеша отдавать приказ о нападении — те несколько линий врагов на конях напротив них просто смешны, потому как не сдержат силу анаханцев столь малым арсеналом. — Я могу предчувствовать запах гари, — твердит командир, — знаешь, Нишимура… — Вы ведь не собираетесь развернуть меня, и… — Собираюсь, — ухмыляется командующий, после чего бросает смиряющий взгляд на названного, — отправляйся со второй половиной в отступление, а мне оставь мою. Чтобы нас с соперником было поровну. Ты мне, — резко теряет всякие формальности в речи мужчина, — нужен живым. — С чего вы взяли, что кто-то сможет прервать мою жизнь? — надменно дергает головой Нишимура (а имя совсем не звучит, как типичное анаханское). — Их же совсем мало, и мы могли бы сразу… — Не проявляй жадность, когда время проявлять её не пришло. Всё не просто так выглядит столь лёгким в достижении, — наклоняет голову вперед, глядя на вражеский лагерь исподлобья, — похоже на ловушку, и у меня плохое предчувствие. Не стоит считать себя бессмертным только из-за талантов, — кивает брюнет в заключение, прежде чем развернуть напарника, а затем довершает, возвращаясь к уважительности в речи: — Я их не преуменьшаю, поймите, но точно знаю одну важную вещь. Уверенность не берется из ниоткуда, а вера имеет под собой особый фундамент, как и любое здание. В противном бы случае оно рухнуло. — О чём вы? — О том, что у этих людей может быть секретное оружие. — Какое же? Я точно знаю об этом. — Пока я питаю только догадки, подробности не имеют значения. Просто поверьте на слово, вы ведь знаете меня не первый год. «Потому что в противном случае они бы уже давно сдались, поняв, что с нами им не справиться» У ёнинцев не было многочисленной действующей армии, но талантливые и хорошо обученные воины — да. Нападения же анаханцев начались недавно и очень внезапно, со сменой власти. Отец командира взошёл на трон, открыв начало правления династии Паков. Оставил дяде на попечение содержимое строчки «армия», а младшего сына, Пак Сонхуна, вместо престола отдал в бразды правления маршаллов, чтобы сделать из него настоящего мужчину; может, с перспективой занять трон, когда не станет родителя. И самостоятельно тот дослужился до серьёзного поста полководца к своим тридцати с лишним годам. Во всяком случае, даже не будучи королём, командир был мужчиной — вторым после отца человеком в столице Áнаха, да и во всём королевстве Анаха́н. Будучи древнейшей, но всё ещё продолжающей стремительный рост после долгой тишины цивилизацией — Анахан задался целью поглотить новые земли. С Ёнином разделяла только пустыня, и хоть страна была небольшой, её климат, в отличие от анаханского, мог снабдить засушливую землю большим количеством посевов, фруктов, пастбищ, да и в принципе территорией с полями и зелеными склонами, которые можно было возделать. Им нужна была эта земля, вот только всё оказалось не таким простым. Согласно плану, Ёнꭒ́н должен был пасть в первый же день внезапных нападений, вот только что-то помешало. Кто-то помешал. Очевидцев, кажется, практически не было, но тот самый дядя, бывший глава армии, погиб в схватке. Со своей многотысячным воинством против порядка двух сотен. С события прошло всего несколько месяцев, но о случившемся стало привычно говорить, как о легенде: мол, король маленького и с виду слабого, но внезапно хорошо держащего оборону Ёнина не так прост, он — приверженец древней магии, и даже с малым населением и таким же смешным в сравнении с анаханским, запасом оружия, одними своими чарами готов уложить в гробы миллион воинов. Сколько бы сильными они ни были. Пришедший на замену вслед за павшим родственником — командующий был готов переписать историю несоответствия и однажды покорить Ёнин на Эсэ. Но не это было главной задачей. Говорят, что в древности папоротников было много, но с каждым годом становилось всё меньше, пока не осталось совсем. Но положенная земле сила, спустившаяся с небес с целью принадлежать этому миру и направлять человечество — всё равно так бы или иначе нашла бы себе выход. И желающих овладеть ею никогда бы не стало меньше. Поиски источника, будь то конкретный цветок или ещё что-то, стали частью культуры и продолжались на протяжении тысяч лет, пока, когда цифры не перевалили за размытые обозначения, не осталось ни одного госари, а вместо цветка люди не начали…Искать других людей, потенциально овладевших колдовской магией, что некогда носил в себе папоротник.
Могло ли быть такое, что первым эту силу заполучил ёнинский правитель? У Ёнина на Э́сэ, раз он простоял столько лет и продолжал оказывать только пассивное сопротивление, были свои козыри. Командир Пак пришёл сюда на свой страх и риск в первую очередь для того, чтобы узнать, в чём или в ком скрывается их секрет. — Хан, — слышится голос, когда в палатку врывается один из руководителей блокпоста, правой руки командира, мигом зовущий старшего лекаря. — Снаружи началась бойня, хотя анаханцы отказались от половины собственной армии. — Отказались, но их по-прежнему больше, — равнодушным тоном тараторит Хан, что всё это время помогал другим раненным, — боюсь, сами не справимся. — Разворачивайте оставшихся, — слышится тоненький голосок, прервавший не успевший начаться спор, и правая рука ёнинского полка (сам командующий Ёнина остался во дворце, так как ему не здоровилось) поворачивается в сторону Сону, поднимающегося на ноги с колен после того, как накрывает лицо погибшего на собственных руках воина белой простыней. — С…— заикается мужчина, не веря, что лекарь за одну ночь прибыл сюда из самого дворца, наконец заполучив разрешение на участие в битве от короля. — …Сейчас?.. А таковое король мог дать только в случае, если бы их дела были совсем плохи. — Да. Скажете в королевстве, что победили своими силами. Оттащите раненных от границы, позаботьтесь об оставшихся. Отзовите действующих солдат перед уходом. Не забудьте убедиться, что отошли от меня на достаточное расстояние. Сону больше не выглядит столь беззащитным и слабеньким — с прямой осанкой и нынешней уверенностью кажется рослым при своём низком росте, а в его голосе мелькает то режущее и колющее, что обычно сравнивают со взмахами воинских мечей; настолько тяжелых и острых, что Ким даже не пытался брать в руки. Однако это не мешает ощущать убежденность в собственном перевесе, даже если он не заявляет о себе внешне. — А т-ты?.. — сбивается с нормальной ровной речи вошедший секунду назад мужчина, когда видит младшего из их врачебной группы. — А я останусь, — один раз, но уверенно кивает Сону, сжав ладони в кулаки, пока ровной струной замирает перед выходом. Он на секунду одергивает ткань палатки, чтобы сверится с видом линии фронта — она на том же расстоянии, на котором была, когда он её запомнил, или передвинулась к ним ещё ближе прежнего? Анаханцы точно силились загнать своих людей под самые ровы Ёнинского замка. — Х-хан? — переспрашвает мужчина у старшего лекаря с сомнением в голосе, не прекращая заикаться, потому как не знает о Ким Сону много тех важных вещей, которые знает Хан. И дело не в заботе или искреннем человеческом переживании — для него, как и прочих высших чинов, люди не более, чем куски мяса. Просто смерть Ким Сону практически равняется собственной — таковой ни правой руке командира, ни даже самому командиру король ни за что не простит. А потому за лекаря Кима есть повод лишний раз трястись и терять ровность речи потому же. Не все в курсе, но наслышаны о главных симпатиях короля Ёнина и о том, что Ким Сону он лично признал неприкосновенным. А потому мальчишку на всей территории Ёнина и Эсэ, хотели того или нет — обязались уважать. Хан цокает, закидывает голову и флегматично вздыхает, отбрасывая инструменты, что пытался промыть из фляжки спиртного. Как же он устал от этих сомнений и уточнений — сейчас Ким наверняка выглядит в глазах отступающих солдат, как тот, кто решил свести счеты с жизнью. Потому что оставить этого человека один на один с толпой вооруженных до зубов анаханцев — то же самое, что сбросить со скалы закутанного в пеленки младенца. Кощунство. Вздор. Однако, сбитые с прицела нежной и миловидной внешностью — люди совсем забывают, что Ким Сону тоже мужчина. И если его характер не заслуживает называться стальным — то людей с таковым просто не существует. — Он знает, что делает. Поступай, как он сказал, — коротко кивает успокоившийся парень в ответ. — Сону проверенный человек, и пусть мы не знаем, какие — у него свои методы. Не мешай нашему золоту нас защищать. Переносим уцелевших, раненных менее серьезно, и отходим на самое большое из возможных расстояние. Ты меня понял? — П-понял, Хан… — расторопно кивает мужчина. — Сону, сколько у нас времени? — Я буду тянуть до последнего, вы же постарайтесь так скоро, как сможете. — Хорошо, — и напоследок, — удачи. Разве может такой, как Сону, состоящий из одних костей да кожи — защищать? Коли ему самому необходима защита. Но. О тех, кто хоть раз в жизни видел госари в своём расцвете сил, не было ничего известно — один из правящих королей, отправившийся на его поиски и не нашедший ничего, был уверен: кто-то его опередил. Цветок не исчез сам и не «не расцвел» одним летом, а был найден и вырван с корнем. Шаманы подсказали, что искать того, кто пожелал себе бессмертия, можно не пытаться — он теперь неприкосновенен. И поскольку последний из цветущих папоротников был сорван, а сорвавший его пожелал что-то поистине запретное — божественная сила досталась ему единственному, и оберегала бы его до конца. Однако рассыпавшиеся остатки принялись искать все на тот момент ещё «Три государства». Звенящее железо — пролетающий в сантиметрах от лица меч остаётся о себе напоминанием в виде глубоко пореза, когда в миг вместе с тканью, что прикрывала нижнюю часть лица, пролетает сбоку, царапая ещё и скулу. Мужчина вовремя уворачивается, однако теперь его лицо полностью открыто — спадает даже накидка, прятавшая густые смоляные волосы. Стоит признать, что даже несмотря на малочисленность и плохую подготовленность (ведь на ёнинцев последние сотню лет никто и не нападал, а пустые земли в роли соседей были лишь на руку) — отличные воины. Их технике стоит позавидовать. Но и сами анаханцы — стена. В их стране нет нормальных ресурсов, а потому вместо того, чтобы посвящать себя садам или пожинать урожай, как это делают зажиточные ёнинцы, они тратят все свои годы на ручные и мечевые бои. Чего уж говорить о командире, для которого армия — равно вся жизнь. Кровь проливается — лезвия протыкают доспехи, разрезают шеи, отделяя те от плеч, вонзаются в глаза, ещё живые тела оказываются затоптаны и поглощены, добиты в суматохе. Крики, отрубленные пальцы, руки и ноги, проткнутая плоть, куча крови, буквально растворяющейся в воздухе каплями и пролетающая мимо зрачков полководца Анахана, пыль и запах смерти, что приходит естественным образом, вместе с войной — пришедшие из северной пустыни ведут, продвигаясь далеко за линию фронта ёнинцев и снося палатки с оставшимися раненными — почти все стоящие у границы. Люди же сзади отступают, пока борящиеся солдаты отвечают анаханцам тем же — убийством. Однако всё это, как и раны в бою — проходят мимо фигуры, границы чьего силуэта словно подсвечены изнутри. Выглядят ли так избранные?.. Командир анаханцев похож на нарисованное провидение, и наблюдающий за ним издалека, из-под приоткрытого края уцелевшей, но опустевшей ткани палатки, мальчик признает, что от таких спирает дыхание. Словно от самой судьбы в человеческом обличии. Впервые удаётся увидеть его без тёмной тканевой маски, потому ту противник разрезал ножом — командующий в ответ сделал то же самое уже с его шеей. Статный, высокий — с волосами такими же, как вся анаханская одежда, но светлой кожей. Отросшие пряди с такой скоростью летают в воздухе, когда тот лавирует между чужими атаками, что даже на таком расстоянии Сону кажется, что способен заметить, как некоторые части прядей мужчины попадают под летящие на него лезвия, и пускай само тело вражеского командира остаётся целым, вовремя нагибаясь и минуя — рассыпаясь, отрубленные куски чёлки падают вниз, летая по воздуху отрезанными линиями. Здесь даже капля пота на вес золота — он учитывает каждое движение, уворачивается и атакует так, как будто поцелован Богом войны, который убережет своё дитя от неё же. Словно способен замедлять время для себя и ускорять его в глазах противника. Но, в отличие от всех других людей, пусть Сону восхищается и питает уважение к этому молодому, а уже великому воину, знает — он, пускай и невероятен, всего лишь человек, у которого нет никаких привилегий перед смертью. Какое бы чаяние и желание просто находиться поблизости, наблюдая, ни вызывала его внешность, Ким уверен — он — главная угроза для Ёнина на Эсэ, которому душой и телой служит сам Сону. А любую потенциальную угрозу он обязан обезвредить, коли имеет дар. Силу. Абсолютно все в тайне боялись того, что носителя древней силы скорее отыщет вражеская держава. Потому как в таком случае она бы завладела нешуточной властью, серьезным перевесом в войне. Маленькая ножка давно покинула предел, который прятал лекаря в белых простынях и обволакивал запахом трав, пахучих мазей и бинтов, пропитанных кровью. Он больше не наблюдает. Та часть армии Ёнина, что стояла на защите этой линии, медленно расступается, а затем и вовсе исчезает из виду, покидая ближайших радиус. Сону оборачивается назад, лишний раз убеждаясь, что его люди, которые решили отступить, отошли достаточно далеко. И по направлению к смеси из оставшихся ёнинцев и превозмогающих их анаханцев, медленно шагает в самое пламя боя с уверенностью, как будто его не может проткнуть ни меч, ни стрела — оказывается почти в центре поля — перед мессивом из людей. И, медленно тянущийся к краю тёмных перчаток, осторожно стягивает сначала левую, а затем и правую. Медленно садящийся на сухой пустынный грунт, ощущающий пульсацию подземных ключей где-то на глубине — Ким прикрывает глаза, и все звуки исчезают. Голая ладонь расправленной касается к самой Земле. И в это самое мгновение звуки не кажутся отсутствующими только внутри головы — они улетучиваются и снаружи. Крик и грохот, сопровождаемый сражениями, разрезающими воздух и кожу лезвиями, свистом парящих стрел — стихают, сходя на нет. А Ким Сону медленно раскрывает глаза. Происходит всё это, пока командующий Анахана продолжает бой с оставшимися ёнинцами, плечом к плечу со своими соратниками, вот только постепенно, анаханцы и единицы ёнинцев начинают валиться вовсе не поверженными мечом. Кровь падает на поверхность, покидающая пределы рта, стекающая вниз по пересохшим губам. И те, кто ещё не получал серьезных ран — корчатся в жутких предсмертных конвульсиях, хватаясь за шею. А затем… Они просто падают замертво, как игровые фигурки — без видимых на то причин. Все пару сотен. Но причины есть, и они имеют человеческое имя.…И как бы мог выглядеть человек, нашедший последний цветок госари?
Ким медленно поднимает голову, когда в метре от него на землю с неба приземляется такая же, обездвиженная в полёте птица. А затем ещё несколько, и ещё — вместе с людьми……И насколько бы была божественна в своей губительности для врага оставшаяся от него, исчезнувшего в чужой выгоде, сила?
Растрепанная чёлка спадает на глаза командира, когда он убивает очередного ёнинца, настолько увлеченный битвой и владением собственным оружием, что, медленно поднимающийся с колен и сплевывающий кровь куда-то в бок, совсем не замечает, как… На всём поле боя остаётся один-одинешенек. Единственным выжившим.Сону сожалеет о том, что не умеет побеждать смерть. И победа его не тешит, когда она такая.
Сону сожалеет о том, что умеет нести её в своих руках, как синицу, посмертно сорванную с неба — и приносить к людям, убивая сотни и тысячи даже не силой удара, а одним своим мягким прикосновением.
Потому что, сам того не желая, в виде дара он получил никак не исцеление — а способность умерщвлять.
В центре пустыни, среди свалившихся на ровном месте от неизвестной напасти тел и убитых ещё раньше, в лужах крови и полной тишине, остаются стоять друг напротив друга всего два оставшихся в живых тела — смотрящий точно вперёд генерал Пак, сжимающий в крупных ладонях своё оружие, отчего чудится, будто сама сталь скрипит под давлением этих пальцев, и абсолютно безоружный, хрупкий, маленький и слабый, но… — А секретное оружие у ёнинцев оказалось гораздо миловиднее, чем я ожидал, — улыбаясь, командующий чувствует, как трескаются уголки пересохших во время боя губ, единственных во всём отряде не обрамленных собственной кровью, и впервые подобное движение на лице, в виде уплывших вверх уголков, выглядит столь искренне. …Отнюдь не беспомощный. Из двух возможных вариантов от распавшейся на части силы цветка получивший не благословение, а проклятие.Приносящий не жизнь и исцеление раненным, как мечтал, а смерть неуязвимым — Ким Сону.