ventosae molae

Когда зачинщик погони, судя по всему, по ошибке, забывает, где выход — и среди поворотов меж узких домишек выбирает не тот, что ему нужен, запутываясь, Сон становится достаточно близко, чтобы его схватить. Ладонь тянется, пальцы выпрямляются и стремятся далеко вперёд — за краем чужого капюшона. Однако некто принимает реальность и, вместо того, чтобы переступать грани своих возможностей в беге, с осознанием о «скрыться от этого всё равно не получится», тормозит на одних пятках. Песок под его ногами поднимается вверх. Развернувшись, он принимается нападать первым. Сон повторно почти позволяет застать себя врасплох, но вовремя отскакивает. Если бы перед ним стояла задача убить на месте, бой намного бы облегчился — переход на более серьёзные приёмы в виде скрученной шеи мог бы решить всё меньше, чем за минуту, но. Раз хочет узнать хоть немного правды о случившемся, Сону придётся позаботиться о том, чтобы чужак не просто остался жив, а был способен всё рассказать после, когда его удастся скрутить. Сильно повреждать его нельзя, а потому, вместо того, чтобы нападать, как бы он мог с целью убить, командующему приходится выбрать тактику «уворачивания». До поры до времени, пока не просмотрится удобный момент для обездвиживания. Обойтись без травм, выпуская приёмы в ровной стойке — проблематично, а потому Пак принимает решение продолжить перекатыванием на земле и накидывается на незваного гостя, ловко поваливая того точно вниз. Его сильной стороной всегда был не только рукопашным бой, но и анализ. В отличие от других воинов, которые зверели во время борьбы и просто бросались всей своей сутью, будучи готовы ни то пролить всю свою кровь, ни то сразу умереть, утянув за собой в котёл противника, Пак продолжал напряжённо соображать от начала и до самого конца; в самых стрессовых ситуациях он один из немногих, кто был способен с собой совладать. В процессе боя склеивать частички: реакции противника на движения, которые готовили его к следующей атаке. Так Сон мог её предотвратить или свести к менее пагубному результату, раз воин перед ним планировал смертельный приём. Не только как победить, но и как отделаться меньшими потерями, потянуть время или ускорить. Искусство боя никогда не заканчивалось на самом махании кулаками. В Ёнине, как и в остальных государствах, земли носили достаточно искусных бойцов, вот только таких, как Сон, не было нигде. И дело не в технике, которую применяло наученное годами тело. Армия не могла без него, ведь главное, что он делал — просчитывал наперёд, создавал тактику с учётом случившегося и того, что только ждёт впереди. Идти в бой с мыслью, что у тебя целая армия и даже понеся потери ты останешься на коне — такое себе, когда можно идти с параллелью «как сохранить как можно больше своих людей до следующих разов?». Не стоит выигрывать войну за один, ведь единственный бой — далеко не целая война. Конечно, как и во всех остальных случаях, непредсказуемые вещи любили случаться. Но от обычного рядового Пака отличало то, что после них он быстро брал себя в руки. Вот и сейчас, когда враг обманным поворотом делает вид, что собирается наброситься — на деле только бросает ему в глаза полный кулак песка. На неожиданность лучше ответить неожиданностью — Сон не отскакивает, а заставляет тень откатиться куда-то в сторону вместе с ним. Оглядываясь назад уже в момент, когда пытается вытрясти попавшую в глаза пыль, мужчина понимает — только что спас не только себя, но и незнакомца, потому как на место, на котором они лежали секунду назад, сваливается кусок стали, отлетевшей от горящего деревянного столба с указателем на «рощу яблочных садов». Возвращает взгляд к беглецу он уже в момент, когда тот, не растерявшись, выуживает откуда-то совсем маленький металлический квадрат, из которого по щелчку вылетает куда более длинное, тонкое и острое. Лезвие. Как назло, к тому моменту двое оказываются не в узком перекрытии меж домами, по которому бежали ещё какие-то секунды назад, а на вполне открытой площадке — здания в поле зрения складываются в круг, а из возможных выходов на другую улицу только тот, по которому прибежали. И второй, напротив которого находится Сон, перекрывающий тени путь к лёгкому побегу. Не зря же он свалился именно сюда: наверняка противник сейчас думает, что бежать к выходу, откуда сюда попали — чревато встречей с другими ёнинцами. Думает, что командующий успел вызвать подмогу и сейчас к ним приближается хвост, а потому единственный возможный выход сейчас у того за спиной. Хотя это не так и командир никого позвать не успел, Пак знает, что чужак не станет рисковать. Недолго лежащий в центре песка, повернув голову в сторону противника, мужчина ухмыляется. На точно такой же ошибке попались соратники тени ранее, когда спутали запустившего в них стрелу местного жителя с начавшими атаку воинами ёнинской армии, и от греха подальше ускакали. Какие-то они трусливые, как для учинённого ими открытого нападения, нет? Счёт идёт на количество морганий, когда тень собирает волю не так в руку, как в лезвие, хотя бой вроде как был кулачным. И Сон поспешно уворачивается от очередного тычка, который приходится в землю — на место, где только что был его глаз. Ещё один важный пункт для умного солдата: если ты играешь по правилам, не ожидай, что твой противник тоже не станет их нарушать. Пак растерял своё снаряжение, пока сам пробирался в горящий дом, пытаясь помочь населению, поэтому не то чтобы у него был выбор «что-то нарушить». Благо, несмотря на оружейный перевес и безумство, тень оказывается весьма медлительной — ни то сбита замутнившим рассудок песком, ни то запахом гари, въедающимся под кожу. Снова ткнув мимо, некто поднимает полные эмоций и чистого раздражения глаза, сверля ими солдата. Скорость притуплённых кашлем двоих (и Сона, и силуэта) оказывается одинаковой, а потому и финал схватки, которая должна была бы закончиться победой более сильного, оказывается под вопросом. Пак, лишённый какого-либо оружия, помимо собственных рук, имея перед собой весьма умело обращающегося с кинжалом противника — в первостепенные задачи выбирает необходимость лишить того лезвия. Сейчас они — единственные на этом отрезке земли. Все помощники Сона заняты тушением этого безобразия, а вот человек тень… Остались ли его подельники прятаться где-то в незагоревшейся части рощи? Тогда они могли бы прийти сюда, и командир Ёнина оказался бы в настоящем просаке. Паку не узнать этого до момента, когда всё может обернуться катастрофой, но он и не стремится. Только делает, что привык. Борется. Командующий Ёнина выбивает лезвие, отбрасывает то далеко ногой, когда силуэт срывается вслед повторно. Они снова катаются по земле, стоит только командиру потянуть его на себя за лодыжку, а когда противник оказывается лишён единственного оружия, выглядит весьма растерянным. Неужели не силён в рукопашном бою и уже заранее чувствует, что уступит? Единственное, за что может зацепиться Сон, когда оказывается на опасной близости — это за особенность его одеяний. Само строение ткани особенное, едва заметные мелкие узоры на ней, и дело не в том, что она «просто чёрная». Помимо маски, закрывающей лицо, на голове незнакомца восседает капюшон с плотно натянутой тканью «шапки», на лике видны только глаза. А что, если этот человек видный в Ёнине?.. И чуть что, его сразу могли бы узнать? Может, некто пытается скрыть личность или расовую принадлежность и верит, что балаклава даст необходимую защиту? Но не имеющий на себе ничего, кроме обычной военной формы, Сон так не считает. Для него накидка незнакомца — отличная возможность. Которой он тут же пользуется, когда, подскочив на ноги, делает вид, как будто собирается осуществить подсечку. Этим он отвлекает внимание и, в последний момент, перенаправив силу в скорость пальцев — хватается за часть ткани, прикрывающую голову и волосы противника. Но не с целью стянуть. Мужчина тянет её на себя, обходя наёмника полукругом, после чего он фактически оказывается в его руках. Держать своё тело к телу столь же злого наёмника не менее опасно, поэтому Сон сохраняет минимальное расстояние, пользуясь чужой одеждой. Он крепко стягивает её за оба шва, обернув вокруг шеи, и, не ожидавший такого поворота чужак, как будто нарочно старается ни издавать никаких звуков, а лишь приглушённо хрипит. Что ж, отлично — получилось. Теперь незнакомец в руках командующего. Убивать он его не намерен, но после лёгкий придушки выбьет из тисков сознания и, когда силы покинут тень хотя бы вполовину, он сможет повалить его на пол. Затем — стянет маску и по одному строению лица поймёт, кто перед ним находится. Ибо внешность всех жителей близлежащих районов знает, как свои пять пальцев: захватчик по своей природе обязан разуметь, как выглядят его потенциальные жертвы. Анаханец это, какой-нибудь инаннец или вовсе… Один из якобы погибших целым народом выживший на острове матиец. Какой бы забавой обернулось наткнуться на представителя призрачной ныне державы. Загоревшийся мыслями о возможной личности заговорщика, который, скорее всего, принимал участие в поджоге — Сон держит себя и его в напряжении. Он сдвигает ткань, тянет ту в разные стороны, пока на подкорке подмечает, что… Габариты перебежчика оказываются гораздо меньше, чем ему казалось ранее. Плечи уже, как и всё строение тела скромнее. Тонкие пальцы чужака надрывно дрожат, пока накопленного в лёгких кислорода становится всё меньше, а нового поступить не может из-за удушья. Создание цепляется за линию собственной ткани, пытаясь ту ослабить и наверняка сокрушается по поводу того, что по глупости упущенное лезвие находится чуть дальше, чем в метре, и воспользоваться им из такой позиции невозможно. А ведь будь что-то острое, он бы разрезал платок — а так иронично получится, что от своей же одежды сдаст последнюю позицию. Но не так просто — как будто промедлив в попытке «ещё раз подумать», поджигатель как будто принимает осознанное решение и, прокусывая дырку в центре, разрывает пальцами всю оставшуюся ткань, когда та раздаётся порванной на части линией. Сон отскакивает, когда давление обрывается, высвобождая наёмника из его тисков и даёт тому путь к свежему воздуху. Но вместе с тем… Пак в удивлении хмурится, когда замечает, как вместе с тканью по плечам незнакомца спадает… Чужак бросается к лезвию, чей блеск снова его привлёк. Коса. Это девушка?.. Пак, понимая, что не успеет угнаться — делает рывок, чтобы не позволить тени добраться до оружия, наваливаясь весом всего тела. Незнакомый силуэт, как и предполагалось, валится вместе с ним, но Сон успевает протянуть руку. Вместе с тем — схватиться за нож и, уже когда разворачивается к ней — замахивается. Девушка слабее физически, как и ожидалось, однако её тело куда изворотливее — это в корне меняет понимание данной схватки; Пак делает вывод, что взять ту измором не получится. Она успевает увернуться первый раз, успеет ещё второй и третий, точно песчаная змея. За эти секунды командир принимает решение, что её нужно хотя бы ранить, чтобы не ушла далеко или в случае, если является служанкой где-то поблизости — сразу же была видна издалека в виду кричащего плечевого ранения. Чтобы впредь не сумела скрыться, когда они начнут поиски. Командующий успевает замахнуться в сторону её сгиба локтя, чтобы пырнуть туда, но она ловко выкатывается из-под рук. Однако лезвие умудряется обрубить отброшенную в сторону косу, а она встаёт на четвереньки, выпучив глаза. Снова между ними образовывается расстояние, дающее время для отдышки. Едва соединения вдох с выдохом, она поднимает глаза, сверля его со всей ненавистью, как будто обещает «ещё вернуться и взять реванш», а затем… Буквально подскакивает с колен. Резко оказавшись стоять на ровный ногах, с вздымающейся вверх грудью, она игнорирует ощущение потряхивания в теле и молча вытягивает руку в сторону. Но зачем?.. Что значит этот жест? Пак не сразу понимает, к чему это, но чувствует, что в этом явно нет ничего хорошо. Совсем скоро сзади слышится свист, топот лошадиных копыт, и в ту же секунду на бешеной скорости мимо не так проскакивает, как пролетает наездник в похожей на её одежде и, схватив за выпяченное в сторону запястье, рывком утягивает её на седло, чтобы так же быстро ускакать. В руках Сона отрубленной остаётся только толстая, густая, чёрная коса. Такие волосы особенные, они — как определяющий фактор, которым придётся крыть, когда сюда прибудет разбираться вторая царская часть воинов. — Анаханцы… — шепчет Сон себе под нос, покрепче сжимая остатки связанных резникой, чужих, рассыпающихся в ладони волос. — Почему их так мало… Почему не целая армия, а пара человек? Опоздавший на доли секунд, выступающий подкреплением человек Сона приближается сюда со стороны другого выхода. Пак разворачивается к бегущему к нему коллеге. — Вы в порядке? — кричит он, сам не понимая, насколько громко звучит, но и его вопрос Сон игнорирует, перекрывая куда более важным, своим приказом: — Нужно срочно проверить, на месте ли анаханский командующий! Немедленно передайте во дворец! — рявкает Пак. Раз это анаханцы, вряд ли бы они решили затеять всё на ровном месте. Особенно, когда единственный человек, который мог принимать решения, уже принял склоняющее участвовать в переговорах, а не нападать. Что-то подсказывает Паку, что Нишимура не настолько глуп, чтобы в одиночку устроить подобное противоречие. Или же они так отвлекают внимание? — Скорее всего, сидящий за решеткой анаханский командир мог как-то выбраться оттуда или передать свой план, который поможет в собственном вызволении, своим людям, пробравшимся в замок, — делится своими догадками ёнинский командир. Или, чего хуже — тем, кто присутствовал в этом замке всегда. — Что вы имеете в виду? — сомневается рядовой. — И как будете поступать, если окажется, что он до сих пор в нашей тюрьме? Как командующий Анахана мог договориться со своими людьми из-за решетки? Он вряд ли владеет силой мысли и способен передавать её на расстоянии. — Необязательно силой мысли, — вздыхает Сон, — я думаю, что во дворце завёлся кто-то, кто всё это время носил ему передачки. Помогал. — Что вы будете делать в таком случае? — Помощник врага страшнее, чем сам враг, потому что действия первого хотя бы можно предугадать, — и после недолгой паузы, — а вот перевертыши — это худшее, что только можно придумать. Конечно же я убью его, если найду. Убью любого, кто угрожает Ёнину. — Но я не понимаю одного… — Не понимаешь чего? — заметно раздражается не так утомившийся в бою, сколько разочарованный его финалом Сон; он ведь почти схватил девчонку, а появившийся из ниоткуда наездник, чего и следовало ожидать, вернулся за ней и всё испортил. Конечно, анаханцы же никогда не бросают своих. На это и стоит уповать, ища крысу во дворце — просто так гнить в одиночестве своего капитана они бы не бросили. — Почему, если анаханцы уже решили идти на мирные переговоры, они вдруг на нас нападают? — звучит резонно со стороны коллеги. — Не исключено, что одна действующая власть Анахана приняла отдельное решение, пока другая добиралась сюда через пустыню, — предполагает Сон. — Мнения могли разделиться? — Наверное… — Я так понимаю, что без командира Анахана там, по ту сторону двуречия, сущий бардак. — Если, конечно, он сам не контролирует этот самый бардак на расстоянии, — подмечает командующий, хмурясь. Власть одной и той же страны не сходится во мнениях, или же. Они действительно решили застать ёнинцев врасплох? Заставили расслабиться в ожидании своего прихода, а затем устроили такое, чтобы отвлечь внимание. Прежде всех прочих выводов, Сон настаивает на том, что им надо срочно проверить жителя темницы. Возможно, командующий управлял на расстоянии. А возможно… Его там, внутри, уже давно нет.

***

Хисын размашистым шагом ступает в свои покои, чтобы, пролетев через них уже переодетым, рвануть в нижний Ёнин, где разверзся погром. — Где наш командующий? — Он принял решение выдвинуться раньше вас, ваше высочество. — Известно, что с деревней? — Люди в чёрных одеждах подожгли её, но не остановились на огне — помимо уничтожения урожая и зимних заготовок принялись убивать местных жителей, крестьян, рабов и приезжих на поля. Зацепили несколько рядов ветряных мельниц, пламя быстро перекинулось на поле мискантуса в округе. Скорее всего, это были анаханцы. — Анаханцы? Как посмели? Да ещё в день переговоров… И они верят, что после этого я пойду им на уступки, сдержу все обещания по поводу нашего договора? После этого они на полном серьёзе считают, что я продолжу им верить и произведу обмен? Животные… Он бежит, не дождавшись прислугу, которая обычно должна в этом помогать — надевает на себя военное обмундирование, накидку, штаны и сапоги на голые ноги, потому что свою дворцовую обувь минуту назад отдал Сону. Самое страшное заключается в том, что, если варвары и уверены, мол, им никак это не аукнется (по крайней мере в ближайшее время) — то они, скорее всего, правы, потому что свободой выбора Хисын на данный момент не шибко располагает. — Ты уверен, что это были анаханцы? — собирая оружие, Ли ненадолго медлит. — Как вы это поняли? — Да, повелитель… — низко кланяется мужчина. — Это не мог быть кто-либо другой. Все признаки их культуры на лицо, а ещё, как говорят воины, схожий характер владения мечом, движения. Сам командующий Сон через часового передал о том, что это точно они. И это подтвердит любой, кто когда-либо встречался с воинами заречья на границе, в бою. Ошибки или путаницы не могло быть. У пробравшихся за наши горизонты поджигателей были полностью чёрные волосы, бледная кожа, одежды, точно такие же маски, как и у жителей пустыни, закрыты лица и волосы… А в пустыне больше никто не живёт. Раз командующий подтвердил, то сомнений быть не может… У Сона свои счета с теми головорезами. — К тому же, их человека видели у ворот на лошади перед самым моментом поджога. Он был всего один, но это выглядит достаточно подозрительно. Возможно, подосланный пришёл отвлекать внимание башенных караульных с более северной стороны, чтобы те не сразу заметили пожар в садах, когда он ещё был мелким. Хисын опускает глаза. Ситуация становится всё сложнее и непонятнее. Ради чего он пытается пойти на уступки варварам? Наступает себе на горло, сдерживаясь. Как волевой правитель со стержнем, он должен был бы ответить агрессией на агрессию и как минимум сорвать переговоры, отказавшись от них. Анаханцы, вместо того, чтобы на них прийти, решили подсунуть вот такого кота в мешке, отчего-то уверенные, что Ли не изменит своего мнения и отказаться от договорённости не сумеет? Они не могли знать этого наверняка, ведь он никому не рассказывал о своих причинах. С чего они решили, что он никуда не денется, даже если это правда? Как будто это надо только Хисыну… Дождь превращает поле боя в одну большую лужу, которая, смешавшись с грязью — становится сплошной вязкой жижей. Ноги на ней заплетаются, воины поскальзываются, но, вопреки погоде, сами Небеса сегодня на стороне ёнинцев. Ожесточенный бой длится несколько часов. Хисын идёт во главе борьбы за земли, потому что позволить им откусить хотя бы часть лесов не смеет. Однако в течении боя его интерес забирает не только принципиальный вопрос «отвоевания», а странное ощущение хищного любопытства, направленное на закрытую телегу, приковывающую взгляд. Кого они держали в перевозке, кого прятали за тканевыми шторками? Кого пытались защитить? Он явно не относился к солдатам. Зачем его сюда притащили? Это и привлекло внимание воющего на стороне своей справедливости Хисына. То, что в принципе не должно было — резать он обязывался без разбора, ведь все и каждый здесь, не являющийся «своим воином», угрожали его стране. Однако Ли подбирается к охраняемой повозке медленно, сквозь становящиеся трупами тела анаханских солдат, которых поражает его меч. Он становится всё ближе к тому, что оставляет вопросы. Не могли же они привезти сюда, в столь опасное место, самого короля или его приемников? Или же это такой новый способ казни у анаханцев — взять с собой в бой человека, у которого нет шансов выжить? Они пытались от него избавиться? Пока Ли приближается достаточно, некто приоткрывает шторки. И, не увидев ничего указывающего на безопасность, зачем-то выходит из своего шаткого укрытия. В руки самой смерти. Шляпа с привязанными к ней ровными браслетами, которые шатаются и блестят при движении. Одежды из простейшей как для царских кровей ткани. Лёгкая поступь — он оказывается снаружи, словно ожидает своей участи — первого же меча, который долетит к его беззащитному телу. И это не может стать меч, который принадлежит не Хисыну. Преследует ощущение, словно Ли идёт по чьему-то сценарию, словно он в принципе и не мог не сунуться в эту сторону, в которую ему было вовсе не надо, ведь с безоружным посреди боя в один счёт справился бы кто-то другой, но. Это как будто нельзя было допустить, даже если от своей судьбы было возможно отказаться — Ли не стал. Он напротив, позволил всему вокруг к ней себя подтолкнуть. Словно каждое движение вымерено, каждый поворот и каждая смена позиции ног. Они сами его ведут, сами его несут, а сквозняк, выдувающий по одной косточке рёбер, которые на защитят сердце от главной чумы человечества — подскажут ему направление. Попутный ветер подталкивает в спину. Всё ближе и ближе. Блеск вытянутого из держала оружия, свист рассекающего воздух лезвия — контакт дождевой воды с металлом и то, как она отскакивает от меча, только его касаясь. Кусочки воды разлетаются в стороны вместе с телами, что пытаются защищаться и атаковать, брызги распадается на части от удара об лезвие хисынового меча, который разрубает даже её — но та самая вспышка замирает на кончике острия вместе с последней каплей. В конце концов приводя взгляд туда, куда была должна, словно подсказка с небес — точно к чистой коже. Последняя подсказка, спущенная оттуда. Больше они не нужны, потому что впервые в жизни Хисын ощущает себя по-настоящему на своём месте. Когда стоит перед другим человеком. Вместе с тем его, импульс, в жалких дюймах от чужой тонкой шеи останавливает крепко сжимающая оружие в борьбе против силы инерции, кисть воина. Если бы он отпустил себя, нож бы давно проткнул кожу, но он не позволит всему случиться столь просто. Хисын замирает перед таким же живым, но смиренно не шевелящимся телом. Глаза в глаза. Почему-то именно в момент, когда тёплый карий встречается с холодным, затягивая глубины неизведанного, но в то же время с рождения знакомого — два не соединяющихся океана находят общие границы, хотя не смешиваются до последнего. Зато в этих глазах Хисын видит что-то гораздо большее, чем просто «жизнь», какую мог просматривать в очах тех, кого когда-то любил. Эти заставляют поверить в то, что никакого «до» не было, что всё, оставшееся позади, было просто подготовкой и Хисыну вовсе показалось. Потому что правда… Она здесь, перед ним. И больше нигде. В этих глазах, стоя под проливным ливнем, который вдруг заканчивается только над их головами, он видит начало и конец всего сущего. Как противоположные ноты становятся единым гармоничным звуком, смерть видит жизнь, а цветок превращается в крапиву — небо, бывшее затянутым тучами, проливает на землю одну единственную полоску света. На них. Конец света и тысячи смертей продолжаются, но отныне где-то в стороне. Сквозь Хисына как будто проходит не луч давно прятавшегося солнца, а сама молния, заставляющая сердце не остановиться, а забиться с силой, которую не смогло бы выдержать человеческое тело. Вот и его нравы с принципами не выдерживают, когда незнакомый мужчина в церковных одеяниях медленно стягивает с себя шляпу, показывая, что никакой он в поле не воин. Стоит посреди центра резни, крови и криков, без оружия — как будто уповает на силу одного Бога, а его единственное — блеск с крестиком на груди, висящим наперевес. Молитва, застывшая в тишине; рёв снаружи были слишком громким для того, чтобы заслужить его молчание. Он приоткрывает губы, чтобы издать звук. И заставляет поверить: Это тоже оружие, причём хуже клинка. Оно и есть. Голос, когда он такой. С поразительно спокойным тоном и выражением лица, готовый к собственной гибели, перед очередным взмахом ёнинского меча, на всеобщем мужчина говорит Хисыну лишь одно: — Я искренне сожалею, господин, что Бог позволил нашей встрече состояться. Оттуда и начинается хисыново помешательство. Наверняка ему было настолько страшно умирать, что все видимые процессы онемели. Но после того, как остался в живых по воле ёнинца наяву, он не покидал мысли Ли ни на секунду. Интересно, как он сейчас? Думал ли о нём сам? В голове всплывает эпизод недалёкого прошлого: как в одном из ожесточённых межсезоновых боёв, когда небо без конца на части разрывали ливневые муссоны, пополнявшие устья двух рек, он прорывается сквозь защиты анаханцев к закрытой перевозке в середине строя, надеясь застукать и обезглавить там какого-нибудь наследника, впервые попавшего на поле боя, но там находит только напуганного служителя храма. Помнит, как блестело лезвие, на которое приземлялись капли дождя, и как он резко закончился, позволив облакам расступиться только над своей головой, пролить свет на два силуэта в центре пустыни. Помнит, как это случилось, когда он направил оружие на тонкую смуглую шею, ни на секунду не отводя взгляда с чужих глаз. И как так и не смог оставить на ней никаких кровавых следов, согласившись на удержание битвы ради переговоров — обе стороны подняли флаги цвета рек в знак временной остановки. Уже тогда Хисын решил, что возьмёт перерыв, но растянул эти переговоры на полную, лишь чтобы послушать, что ему скажет священник, «не желающий зла». — Пойдём, — укладывая оружие за плечо, Хисын направляется к выходу вместе с привязанными к нему солдатами. Да, нормальный бы правитель подумал наперед и не стал нянчиться с обнаглевшими противниками — он бы тут же отменил переговоры, оставив командующего в заложниках себе, но. Как бы там ни было и как бы сильно его ни злили враги, у Ли не остаётся выбора. Что бы они ни творили, Хисыну всё равно придётся отдать им заложника в лице командующего Пака. Раз он настолько жаждет получить желаемое себе взамен.

***

— Боже правый… — прикрывая рот кончиками пальцев, восторгается Юнджин. Рабыни вместе с Воном, который увязался хвостиком, затесались на крайнем открытом балконе с верхних этажей. Здесь достаточно высоко, чтобы увидеть, как вдали по горизонту расползается густой дым, исходящий из растущего очага огня. — Судя по расстоянию, — на удивление спокойно делает вывод Чэвон, — горит нижний Ёнин. — Похоже на яблочную деревню, — с переживанием заключает Ынчэ. Вон двигает одни зрачки при словах «яблоки». Когда он был младше, пускай сейчас совсем не уместно об этом думать, днями напролёт мог есть одни только яблоки. Странно, что это бесполезное воспоминание приплетается и вклинивается сейчас, когда не приносит Вону ничего, кроме странных ассоциаций шаткого настоящего с зыбким прошлым. Вопреки всему, в отличие от девушек, он особо не переживает. — А как же все те запасы фруктов… — Думаешь поджог? — Не знаю… Никто не давал команды об эвакуации. В случае опасности сигнал спасаться дворец должен получать первым. — Значит, хочешь сказать, что опасности пока что нет? — Остаётся только ждать, и рано или поздно увидим всё сами… Девушки вздыхают, наблюдая за пламенем. Вон смотрит перед собой как и всегда — молча. Отчего-то языки разрастающегося на границах огня, едва уловимые взглядом отсюда, но наверняка доходящие до серьёзных габаритов на месте (достаточных, чтобы сравнять с землей целое поселение) — сдаются ему самым прекрасным явлением на земле, которое он видел за последнее время. — Как же страшно… — вдруг на грани вскрика издаёт писк, а затем и более сдавленно сопит девушка, усевшись на колени от невозможности совладать с собой. Она сильно жмурится и закрывает уши ладонями, чтобы не слышать, как остальные переговариваются, упрощая столь жуткие вещи. И не видеть, как гибнет кусок земли, ставшей ей домом. Интересно, она искренне любит Ёнин? Потому что любить в жизни больше нечего. Ынчэ оказывается довольно нежной и ранимой вопреки тому, что её деревня у подножья однажды была в числе «захваченных». Должно быть рассказы не врали, говоря о том, что тогда жители не столкнулись с особой жестокостью, а отделались малым. Но ведь захват всё равно остаётся самим собой — никто не приходил, чтобы сделать их жизнь лучше. Они просто предложили выбор: сделай, как мы хотим, или умри. Сомнительное право решать свою судьбу самому, когда оба пути плохие. Боялась ли она до сих пор, не тешась представлениями, что однажды произойдет её миновавшее? Что-то поистине жуткое? Нечто такое, что даже присниться не сможет. Юнджин подбегает, чтобы её успокоить, погладив по голове. Опускает руку на спину с выпирающими от недоедания косточками, к девушке, чуть ли не упавшей в позу на колени. — Пойдем в комнату, Ынчэ-я. Выпрямись и отвернись. Не стоит смотреть на это… Всё будет хорошо. — Верно. Пожар далеко, мы — высоко, а значит в безопасности. У Ёнина сильная армия, он точно будет в порядке. Ведь так? Пойдем. Ты с нами, Вон? Нужно уходить, пока никто не сделал нам замечание за то, что скучковались вместо того, чтобы тихо спать. И правда: пожар пожаром, а завтра всё равно вставать по расписанию и трудиться, делая вид, как будто ночью ничего не произошло. Все рабы же обязаны сидеть в своих комнатах, и даже в случае тревоги ни за что её не покидать до особого распоряжения, которого до сих пор не последовало. Почему же? Дай Бог, что так оно и будет в этот раз — всё обойдётся пустяком, о котором властям удастся умолчать. Игнорировать правду возможно, а значит, приключившееся не так уж серьёзно. Парень кивает, напоследок доверительно наладив зрителельный контакт с Юнджин, молчаливо обещая последовать за девушками спустя секунды, когда они исчезают за поворотами первыми, все трое — двое из которых в попытках успокоить ранимую младшую. Что ж, войну она вряд ли переживет вопреки своему умению ходить призраком и сливаться со стенами. Вон ещё недолго смотрит вслед, дождавшись, пока они уйдут, после чего разворачивается обратно к потрясающему виду горящего пламенем горизонта на одних пятках; предвкушение полнит сердце. Где-то там сейчас наверняка заживо горят люди, годами выращенный ими урожай. Все старания и любовь, которые они туда вкладывали. Яблоки, конечно, жалко, как саму идею о том, что есть их в большом количестве не получится ближайшее время, от недостатка сгоревших деревьев, но вот всё остальное… Яблоки, как то, что Ёнин потерял первым — Вон до конца жизни ел бы с удовольствием, постоянно вспоминая этот день, как начало. «И извини, что следила за тобой», — вот, что говорила Ынчэ, считая, что ей было за что извиняться. Вон эстафетой прогоняет эти слова в голове и всё думает: была ли это она от начала и до конца? Ещё в зале, на общих сборах, когда он почувствовал на себе взгляд. Она ли была его обладательницей? Странно, что остаётся место навязчивым «что, если»: её присутствие не столь тяжелое, как то, что запомнилось проползшими мурашками по коже. Была ли она той, кто за ним приглядывал, растворяя свой силуэт точно призраком в воздухе — каждый раз, когда Вон устремлял на него свой взгляд? Он бы не сомневался так сильно, если бы не начал чувствовать это неописуемое ощущение вновь — прямо сейчас, но отнюдь не за спиной, а где-то поблизости. Была ли она той, кто следовал за ним по пятам и в пустынном коридоре, в секторе рабов? Возможно, из всех раз от неё там был только один процент. Ведь теперь её увели старшие, а «наблюдение» осталось ощутимо кожей. Особенно странным всё становится в момент, когда мимо пролетает белый мотылёк — точно такой же, каких Вон видел по пути в средний Ёнин, на полях. Стоит ли истолковывать это, как знак? Откинув все легенды о сущностях, прячущихся в колонах дворцовых коридоров. Кто тот монстр, о котором все говорят? Может, Ынчэ подоспела и предотвратила страшное в последний момент? Вон так и уснет с этими мыслями перед началом тяжелого (как никак первого) трудового дня — когда до рассвета остаётся всего-ничего. Жалкие часы как рукой снимет; сотрёт ночь — как с потухшего лица неба слёзы стирает рассветная дымка. Сону вот, стоя на таком же продуваемом балконе и глядя на трагедию, всегда переживал, что застанет время, когда с Хисыном что-то случится. У самого всегда было столько шансов его защитить, но лекарь не мог присутствовать с ним всегда и везде — сам будущий повелитель этого не желал, веря, что по возможности обязан справляться со своими надобностями сам. Сону был поддержкой и страховкой, которая позволяла чувствовать себя уверенно. Хисын был единственным, в чем своё благословение находила душа Сону. Неважно, кем Ким приходился ему, но Хисын был семьей. И если бы с ним что-то случилось — Сону бы себе ни за что не простил. Он пообещал, что ни ногой не покинет дворец до его возвращения, что они обязательно поговорят позже (даже если обещание тесно связано с ложью во благо), но, на самом деле, если понадобится — Ким будет первым на очереди тех, кто возьмёт меч, который никогда не держал в руках, и ринется в бой в передних рядах. Он не желает быть никем. Но это он так думает, дальше зайти может, возможно, лишь на словах. А сумеет ли в деле? Не испугается ли? Слова командующего Анахана, такого подлеца, снова, как назло, сеют в нем бесконечного размера тряску. Может быть Сону и правда всего лишь трус? Ослушаться Хисына нельзя — по крайне мере сегодня точно. Иначе из просто труса он переквалифицируется в предателя. Пределы Ким Сону излишне легко ощутимы и быстро дают о себе знать. Всё это остаётся вопросом и лишним поводом усомниться в себе и своей ценности, ведь порой сила Ким Сону отказывается работать. И он действительно может сыскать время, когда становится совершенно беззащитным — к примеру, когда слишком много её тратит. И от самой настоящей войны защитить Ёнин бы не смог. Слабый телом, и сильный магией рук Сону чувствует себя бессильным и обесточенными. Слабый в выражениях, и сильный духом Сону чувствует, что безумно боится. Он ненавидит огонь, отказываясь признавать, что всё способно сгореть. Как, чуть не забрав его собственную жизнь, сгорело тогда.

Господи, спаси и сохрани Ёнинскую землю, как свой родной дом.

Готовый молиться до самого рассвета о том, чтобы пожар потушили, Сону желает распасться на мелкие части, отдать любую жертву, лишь бы происходящее не усугубилось и не обернулось ничем поистине жутким. Но отчего-то лекарь, носящий смерть на кончиках своих рук, буквально телом ощущает её, существующую где-то вне, списывает это на ворошащий душу огонь вдали. Особенный запах горящей кожи совсем рядом, поблизости, и. Стоящий на краю балкона, он отвлекается на ощущение взгляда со стороны — но зрачкам не приходится долго искать. Встречный импульс в миг находит своё осознание в отражении второй пары карих — силуэт на балконе с выступа поодаль, который с этого расстояния видится донельзя хорошо, селит в Ким Сону что-то странное. Животное, пугающее, жуткое. Особенно в момент, когда, привлекая внимание в направлении, в котором движется, мимо кимового носа пролетает чёрный полевой мотылёк. Вон, в чью сторону сворачивает белая бабочка, пролетая мимо точно такой же чёрной, словно противоположности находят своё пересечение в воздухе — смотрит на парня, стоящего на балконе правее, в упор, на грани человеческого улыбаясь своим навязчивым домыслам о будущем. Направление, заданное обеими мотыльками, словно подсказкой оборачивает их головы друг на друга. Однако… Под тем же Небом, на той же высоте балкона, глядя на горящую деревню поодаль, Вон молится о совсем противоположном тому, о чём молится Сону.

До последней щепки. Вот бы всё здесь сгорело.