Командующий держит марлю у своего лица, постоянно промакивая щёку и область переносицы.
Он кривится из-за ощущения покалывания ранок впитавшимся в ткань обеззараживающим раствором и поудобнее устраивает руку, пытаясь словить положение, в котором будет чувствовать себя лучше. Всему виной растянутые не так в рукопашном бою, как из-за свалившейся горящей балки сухожилия; удар оказался достаточно сильным, но оно и не странно, поскольку отколовшийся раскалённый прут летел в Пака с самого потолка. В момент, когда он едва успел прикрыть голову, травма была не шибко ощутима, теперь — видно глазу набухла. Рука пострадала не сильно, но со стороны всё равно выглядит не радужно, будучи перебинтованной, а рассечённая переносица и левая щека вряд ли заживут скоро, если поперечные порезы вообще собираются исчезать бесследно. Уж не думал Пак, что, умудрившись сохранить лицо без особо больших и пугающих шрамов на протяжении стольких лет участий в боях, наверстает упущенное вот так, во время помощи гражданскому. Делать с царапинами было больше нечего, кроме как принять их, как новый узор на теле, и бегать за Сону в свободное время, чтобы забрать у того очередную мазь от ожогов, надеясь, что она чуть сгладит положение.
Пак не вмешивается в разговор «для галочки», но наблюдает за тем, как, стоя на площади в среднем Ёнине, Хисын беседует с одним из глав сгоревшей на границе деревни. Потерявшие свои дома люди были приглашены в верха, чтобы здесь о них позаботились и предоставили временное жильё, до тех пор, пока не отстроят деревню.
Множество деревьев, которые кормили их продаваемым в средний и верхний Ёнин урожаем, правда, уже превратились в пепел. А чтобы их восстановить и десяти лет будет мало: сколько бы ни была хороша почва, у неё тоже есть свой предел — сами по себе деревья не вырастают с нуля настолько быстро. У них в виду только один план — пересадить на новое место уцелевшие, но будет ли их достаточно, чтобы продолжить кормить крестьян с тех почв?
—
Они испугали людей, устроив «показательную резню» посреди центральной улицы, а когда загнали их прятаться в собственных домах — подожгли все до единого. Крестьянам было так страшно, что они не могли выбрать между смертями: умереть в горящем здании или от кинжала неизвестных наёмников…
Главе выпала такая честь, как беседа с будущим королём один на один, пусть Ли позаботился о том, чтобы никто из окружающих этого не узнал, а на улице не образовалось столпотворения: сам полностью закрыл голову капюшоном, скрыл глаза под ним же, все кричащие золотые пряжки и ремень перед спуском оставил во дворце. Когда мужчина уходит, свои пять копеек желает вставить один из присутствовавших в тот вечер солдат, который сопровождал Хисына и Сона до сюда. Никто не собирал целый официальный конвой, чтобы спуститься вниз — не желали привлекать внимания. Всё-таки помощь пострадавшей деревне была не показухой, а искренним жестом сочувствия. Да и Хисыну, который не раскрикивается о своих подвигах направо и налево, куда выгоднее помогать тихо. Тогда земля будет полниться устоявшейся верой в его образ — как минимум из уст деревенского главы всё равно просочится сказание о доброте будущего короля, но так все будут считать, мол, правитель «
не хотел, чтобы об этом знали». Разве это не добавит ему очередных плюсов в личную копилку?
— Господин, — низко кланяется охранник. — Вестей о том, что переговоры отменены, не поступало. Более того, анаханцы, похоже, держат всё в силе.
— Что?
Мимо мужчин проезжает очередная телега с фруктами, издавая сильный шум колёсами, пока жизнь вокруг, в отличие от замолчавшей после трагедии деревни садов, продолжает кипеть. Люди ходят с огромными бидонами свежевыжатых соков и забродивших вулканических вин, с сумками, полными рыночных покупок наперевес. Бегают дети и вместе с ними не менее часто в ногах путаются дворовые кошки, столь же быстро исчезающие в ближайших крупных трещинах между домами. И ничего необыкновенного граждане не замечают — Хисын, спрятавшийся на пару с Соном в простых накидках, отлично сливается с толпой.
— Во время пожара посланник Анахана зачем-то подошёл к самым воротам и объявил на расстоянии, что Нишимура со своими людьми пойдёт в обход со стороны болот, дабы встретить вас на новом месте, так же в пустыне. Время — чуть больше суток. Они будут ждать вас на границе восточнее.
Ещё и отчитались о переговорах, получается? Боялись, что Хисын всё отменит?
— Сумасшедшие… Самоубийцы. Чего они добиваются после того, что наделали? — специально говорит повелитель негромко, дабы никто не пригрел уши.
— Подготовить пленника для обмена, ваше высочество? — но ответить ему могут только чеканное, по уставу.
— Готовьте, — спокойно соглашается Ли, не срываясь, хотя до безумия хочется рявкнуть; не на подчинённого — на ситуацию.
— Есть!
— Вы серьёзно пойдёте на переговоры после этого? — за спиной Хисына слышится голос ёнинского командующего, который приближается, поддерживая травмированную руку, стоит только их гонцу умотать обратно во дворец первым. Более же высокие чины, видимо, решили сами чуть развеяться в обыкновении среднего города.
— В данной ситуации у нас не остаётся выбора, — Хисын замечает что травмы, что порезы, но решает лишний раз не спрашивать, дабы не портить ему настроение. Разговоры о здоровье всегда несколько табуированные, особенно с Соном. В конце концов, не можешь помочь, зачем лезть? В случае его болячки участие Ли требовалось, потому что он мог на что-нибудь повлиять своими попытками и расспросами, посылом Пака к врачу, умеющему держать рот на замке. А вот возиться с его боевыми ранами, как будто он маленький — не встретит никакой позитивной реакции. Наверняка Сон ненавидит, когда его жалеют, а Ли, даже если не равнодушен к чужим травмам, просто молча надеется, что Паку помогут изобретённые Кимом лекарства.
— А как же гордость? — неспроста интересуется Сон, который до последнего желает сохранить военную самоценность. Не будет же Ёнин пресмыкаться перед этими варварами только потому, что они на всю голову отбитые.
Это не было началом войны, но оказалось громким и унизительным заявлением против охранной силы Ёнина, которая до этого работала на «ура», а теперь вдруг треснула изнутри, как надколотая ваза. Главное, что пока не рассыпалась. Им стоит похлопотать, пока случившееся может расцениваться только как предупреждение и подсказка перепроверить, так ли всё у них хорошо схвачено и поддаётся контролю.
Потому что самому Паку, как военному командиру с хорошим нюхом и интуицией, к настоящему времени уже начинает казаться, что ни черта внутри города они не контролируют. Опаснее последствий такой расхоложённости в этой ситуации могут быть только предшествующие самообман и иллюзии о своём влиянии, потому что впредь начнёт появляться только больше вещей, которые докажут обратное. Свернут уверенность в завтрашнем дне в бараний рог. Ещё вчера, когда передавал приказ «
проверить тюрьму и её жителей», Сон был уверен, что, вопреки ожидаемому крындецу, который обещал прийти вслед за побегом заложника — лучше бы анаханский командир отсутствовал на месте, где его последний раз оставляли. Тогда бы всё можно было сбросить на его побег, мол, все их проблемы от сбежавшего анаханца. Однако, поскольку там он продолжал находиться, как ни в чём не бывало — наивно хлопая ресницами с лицом столь невинным, будто не при делах и даже не знал ни о каком поджоге — Сон сделал вывод, что предателя, помогшего запланировать поджог заранее, придётся искать во дворце. А это было куда более хлопотно и пугающе как для мысли, что всё это время они с Хисыном дружно упускали нечто важное. Изменщика не могло не быть, стоит начать отсчёт с этого — кто-то же методично обливал каждый дом по одному, пока командир Анахана, якобы, палец о палец не ударив сидел в клетке.
— Когда на кону стоит что-то важное, — опускает голову Хисын, сам с трудом признавая сказанное, — совсем не до гордости. Держать у себя их командира дольше положенного будет хуже нам же самим, — поясняет, вглядываясь в толпу, и поправляет свой капюшон. Люди спокойно ходят мимо них, не подозревая, что представители династии седоволосых Ли стоят прямо в центре густо заполненной в это время рыночной улицы, пока краски от натянутых вместо потолка тканей играют вдали. Они существуют в цветных переулках с торговыми лавками, но отблесками перекидываются аж сюда, на обычную плитку. — В наших интересах от него поскорее избавиться.
— Совсем забыл показать кое-что.
Сон отводит в сторону и протягивает ладонь, в которой лежит полупрозрачный свёрток. Раскрывает его, бумажный, чтобы показать то самое. Виднеется всё та же собранная пряжкой коса.
— Это лишнее неопровержимое доказательство, — заверяет командир, — только у анаханцев настолько густые волосы, цвет — точно воронье крыло. Я случайно обрезал их, когда пустился вдогонку за девушкой солдатом.
— Уверен, что анаханские? — продолжает всячески задавать один и тот же вопрос Ли, будто бы неосознанно увиливает от мысли о том, что дело идёт к войне.
— Вы много раз видели волосы нашего пленника? — а вот Пак более чем готов напрямую столкнуться с её течением. Их разница только в том, что разгребать последствия придётся Хисыну. Сон создан воевать, а Ли — решать, ради чего. Потому и опасения у них всегда разные, и стимул к тому, чтобы что-либо начинать или заканчивать. Именно по этой причине каждый должен быть на своём месте: правитель у трона, а воин у полигона.
Если поменять их местами, практика показывает — быть трагедии. — Один в один. Мы могли бы взять анаханские волосы с собой на переговоры, чтобы не позволить врагам дать заднюю. Они же, наверное, начнут всё отрицать и отнекиваться.
Здорово, что Пак учитывает ещё и это, но всё-таки…
— Разве у них есть женщины воины?
— Страна военизированная, обучаются и участвуют в миссиях все, раз хотят хорошей жизни. Но это ещё не всё, что нужно иметь в виду.
— Что ещё?
— Я хотел поговорить с вами кое о чём в том же направлении. У меня есть странное чувство, глаголящее о том, что кто-то наведывается к командующему Анахана в темнице, пока стражники и мы этого не видим.
Они подбираются ближе к стене, которая разграничивает средний Ёнин с нижним, оставаясь в тени, что отбрасывает, будучи поистине огромной — в жизни не перелезешь; да её только птицы и перелетают. Двое остаются в стороне, чтобы вжаться в серую каменную кладку, слившись с ней вдали от красок рынка и продолжить перешёптывания, оба натягивая капюшоны, скрывающие пепельный цвет волос, до предела. В плане отсутствия утечки информации даже у шумной площади среднего города вести диалог получается куда безопаснее, чем в тихом дворце.
— Кто-то?
— Да, — озадаченно вскидывает брови мужчина, чувствуя, как внимательно замечание воспринимает Хисын и с каким подмечанием деталей пытается его выслушать. — Кто-то
из наших людей может быть на его стороне.
— Почему ты решил, что именно из наших? Разве сюда не мог накануне проникнуть кто-то из анаханцев?
— Во-первых, проникнуть за пределы границы не такая простая задача. Во-вторых, даже если бы им это удалось, попасть сюда для них только полбеды. Насколько мне известно, в сравнении со столицей Анахана,
Анахой, строение наших улиц в корне отличается. И анаханцам плохо понятны запутанные карты с нашими дворами и рощами. Внутренние чертежи среднего и нижнего города никогда не покидали пределы Ёнина, а для чужаков он всё равно, что лабиринт. Разве могли бы они отправить кого-то, кто плохо знает эту местность? Сами бы не разобрались, нуждались в поводыре. Даже та поджигательница, чьи волосы я обрезал, заблудилась меж домов, пока пыталась от меня сбежать. К тому же, их поведение, возможно, идёт вразрез с поведением второй половины их же правительства. Одна часть договорилась не нападать, а вторая придумала что-то своё отдельно, как я погляжу. Разве это не указывает на то, что помимо правой руки, Нишимуры, у них было, кому управлять процессией? Не думаю, что нападение решил спланировать анаханский король или кто-то из совета. Именно они сейчас должны сидеть тихо. А вот те, кто находится ближе к делу, то есть к нам…
Возраст и опыт, позволяющие плечам ёнинского командующего казаться столь широкими и надёжными, говорят всеми этими словами — смог ли бы обычный человек прийти ко всем его умозаключениям? Годы, проведённые в казармах и на стратегических точках, взятых в плен и разгромленных его усилиями городах, дают о себе знать. С Соном Ёнин никогда не пропадёт, даже если в попытке его защитить им придётся преодолеть определённые трудности.
— К чему ты клонишь? — пытается ухватиться за нить Хисын, щурясь и напрягаясь чужому анализу не меньше, потому что Пак бывает не прав только когда рубит с горяча, но сейчас он абсолютно уверен и спокоен.
— Я верю, что анаханец, этот командующий с такой же, как у меня, фамилией, — усмехается Сон, прикусывая и без того треснутую от жажды губу в раздражении, — управляет частью своих людей из нашей тюрьмы. Приказы поступают отсюда, откуда можно получить базовую информацию о городах на всех уровнях. Потому что, в противном случае, любой бы их план не был действителен на неизведанной местности. Но даже успешно собрав информацию здесь, перебежчик не сумел бы много раз выйти за пределы границы и вернуться обратно незамеченным. Значит, он оставался, притворяясь своим, чтобы не выделяться, копил и выдавал тактическую базу на месте, и действовал согласно установленному плану, пока сюда не заявились поджигатели. Возможно, служил передатчиком писем между заложником и подельниками. Вам так не кажется? Кто организатор — вот в чём вопрос, и на него я отвечаю именем командира Анахана. Без сторонней помощи с осуществлением задуманного он в темнице бы не справился.
— Если даже представить, что твои доводы имеют место быть, а разорванным надвое планом анаханцев управлял командующий, сидящий в нашей тюрьме… Тогда кто это может быть, по твоему мнению? Тот, кто ему всё рассказывал. Какой-то помощник, который сливается с толпой? То есть, некто из дворцовых?
— Не имею ни малейшего понятия, — вздыхает Сон, — но просто предупреждаю вас о своих планах, чтобы вы не истолковали моё поведение превратно, как-нибудь встретив посреди коридора.
Пак опирается на стену за спиной, расслабляясь, пытается закинуть голову назад и взглянуть на небо. Адамово яблоко пару раз перекатывается по шее с гулким глотком, потому что нервы, всё же, по-прежнему на пределе. Они все знают очень уж мало, а единственное, в чём уверены, так это в том, что опасность не выдуманная. Тучи плывут с привычной скоростью: ветер не сильный, а значит, как параллельно думает Сон, уцелевшие ветряные мельницы на границе крутятся привычно, в полсилы. Символы нужно искать в природе, она всегда даёт знаки. Сегодня говорит о том, что всё надо делать плавно и поэтапно. Без резких рывков, чтобы не спугнуть змею, пригретую в королевских коридорах. И Пак, получивший свой знак, принимает решение поделиться планом только с Хисыном.
Он просто сделает то, чего от него ждут Небеса — позволит себе вмешаться туда, куда прежде не направлял ни толики внимания. На что, возможно, мог периодически неосознанно закрывать глаза.
— Ближайшие ночи я буду покидать военный корпус и наблюдать за движением внутри дворца. Уверен, что такими темпами рано или поздно наткнусь на кого-нибудь по дороге к темнице, раз до сих пор его не удалось поймать стражам, — обещает ёнинский командующий. — Кто бы это ни был, встретив его посреди ночи на пути к месту удержания анаханца — мы смело сможем расценить нарушение столь простого правила отсидки по комнатам ночью, как государственную измену.
— Хорошо, если ты веришь в эту мысль, а она не дурная, и считаешь, что сможешь выяснить, кто перебежчик — я даю своё добро, — на удивление легко соглашается Ли; видимо, после услышанного он приблизился к тому, чтобы испить из чаши отчаяния. — Надо только напомнить слугам об усиленном на это время комендантском часе. Пока не поймаем крысу, наказание за присутствие вне пределов комнат должно быть более ужесточённым, так и передай. Не меняй никаких правил внутри самой темницы, чтобы анаханец ничего не заподозрил и не успел никому передать никаких предостережений. Его помощник не сможет принять решение залечь на дно самостоятельно без приказа, а даже зная о переменах правил дворца, всё равно должен найти способ, чтобы связаться с узником и сообщить об опасности первым. Поэтому правило оставаться в койке он рано или поздно нарушит.
— Тогда-то мы его и поймаем… — кивает Сон, убедившись, что они с Хисыном правильно поняли друг друга.
— Да. Присматривайся к людям во дворце и в прочее время. Сдаётся, что подосланником может быть кто-то из новоприбывших рабов. Если начать замечать более мелкие вещи, — мнёт собственные запястья Ли, пребывая в раздумьях, — задача облегчится.
Не хотелось бы, конечно, чтобы зараза сидела среди свежей прислуги, ведь Хисын хотел как лучше, когда её набирал.
— Думаете, кто-то из немых? — как раз эти опасения командующий и чувствует, ибо с самого начала не считал, что появление немолвящих может усовершенствовать их жизнь во дворце.
— Необязательно, всего лишь допуски.
— Как тогда они общаются с анаханским командиром, если предатель немой? — но кидаться к крайности
«а я говорил» Сон не спешит; сам пытается мыслить трезво до конца. Каждый немолвящий во дворце плюс минус из разных стран и, как они понимают, жестовые языки отличаются, как и обыкновенные. Между собой спеться они бы не смогли, но вот найти метод взаимодействовать с заключённым…
— Возможно, анаханский командующий знает язык жестов другой страны, — первым признаёт Хисын. — Или же здесь притаился кто-то, близкий к Анахану по-другому. Уверен, что там есть свой тип речи для немолвящих. Ты, во всяком случае, попытайся выяснить, в чём дело странного, противоречивого поведения наших соседей из пустыни. Единственное, что я знаю точно — чистокровных анаханцев среди рабов затесаться никак не могло.
Они молчат пару секунд после того, как Сон коротко кивает, а потом Хисын сам продолжает диалог, утаскивая его за собой в сторону рынка, чтобы прогуляться:
— Расскажи мне, чем ты так занят последнее время, что не болеешь? — по пути переключает он тему, видно, пытаясь отвлечься от того решения, что нельзя изменить, а своё утешение находит в мирской жизни: в орущих о скидках жирных торговцах и маленьких детях, таскающих свежие фрукты с краёв полок.
Один такой ребёнок почти врезается в Хисына во время побега, обходя его полукругом, но Ли привычно ловит того, чтобы помочь оббежать себя аккуратнее без набитой шишки. Странно, что это так сильно напоминает ему о Сону.
— Вернулся к любимому занятию, повелитель, — на вид легкомысленно подыгрывает ему командующий, прыскающий в смехе от увиденного мальчишки, который делает невинные глаза человека, который «никогда в жизни не крал» и протягивает пустыми руки для подтверждения, но весь его рот измазан в соке от несмываемой с первого раза шелковицы.
— К скульптуре? — провожает ребёнка взглядом Ли, решив оставить дела земные тем, кто привык в них существовать, когда ребёнок убегает, так и не позволив купцу себя догнать.
— Абсолютно верно.
— Мазь настолько помогла, что снова можешь стоять часами перед своими статуями, а не валяться с жаром? — Ли деланно стряхивает тяжесть с плечей, прокашливаясь и чуть выпрямляясь, когда они заходят вглубь.
— Да, я чувствую себя намного лучше.
— Рад слышать.
— И всё благодаря Ким Сону, — внезапно называет знакомое имя Сон, из-за чего только расслабившегося наполовину Хисына как кипятком ошпаривает, накрывая новой волной. Он всё продолжает пользоваться капюшоном, пряча в нём отчего-то приобретающие оттенок чувства вины глаза, но командующий продолжает: — Его усилиями я снова могу заниматься любимым делом. Но мне было хорошо бы сходить к нему и выпросить ещё одну мазь, — тыкает Пак на лицо, которое продолжает промакивать раствором, что Ким ему дал, — от ожогов. Иначе они не пройдут вообще, и что я буду делать, когда из-за этого начну нравиться женщинам ещё больше? Не отобьюсь же от них, и быть беде.
Хисын посмеивается, подмечая то, как его поведение остаётся привычным несмотря ни на что. Со своими близкими людьми весьма заносчивый по природе командующий очень смягчается и даже кажется забавным. Ли рад, что может лицезреть нечто, закрытое для обычных глаз, как будто, не связанные кровными узами, они приходятся друг другу семьей — в случае с Паком братьями, носящими один и тот же цвет волос.
Но Сону…
Ах, Сону. Снова о нём. Да. Всё его заслугами, и опять к этому сводится начало любой хисыновой мысли. Особенно той, которая начинается со слова «семья». А ещё заставляет наследника вспомнить о висящем на шее гирями, потому как не законченном, так ни к чему и не пришедшему их диалоге на балконе. Вспоминаются намокшие от волнения глаза юноши, устремлённые на старшего, приоткрытые в сомнении
«а стоит ли ещё что-то добавить» уста, маленькие ладони, сжимающиеся в кулаках до скрипа защитных перчаток. Его вопросы были столь душераздирающими — показались такими ещё тогда. Конечно же Хисын заметил каждую из его реакций.
«Вы считаете, что я буду обузой?»
«
А если бы у меня совершенно не было никакой силы?!..»
»…Заботились ли бы вы обо мне так же?»
«Остался бы я для вас особенным, важным человеком?»
Он звучал, как маленький котёнок, не продравший глаза, но потерявший ориентир раньше срока. Он нуждался в сторонней помощи, в которой Хисын не имел права ему отказать. То, каким Ким был растерянным и расстроенным… Что тогда, что сейчас — сердце разрывается при одной попытке осознать, что допустил, чтобы Сону по-настоящему чувствовал себя подобным образом. Его ожидающий какого-нибудь дельного ответа лик и маленькая надежда, сверкнувшая на дне янтарных зрачков, стали последний каплей.
Но на деле так и не получили никакого ответа, кроме обещания, что двое смогут поговорить позже.
Сейчас начинает казаться, что Хисын такой дурак, всё-таки, раз не сумел сделать ничего в тот момент. А дурак ли? Было ли данное им обещание пустым звуком? Быть растерянным в столь сомнительной ситуации — когда тебя застали врасплох со всех сторон, начиная от чьих-то личных переживаний, направленных в твою сторону, и продолжая далеко не личной угрозой для целого государства, сопровождающейся неизвестностью — не грех. Не грех, если растерянность не касается дворцовых дел, а Сону к ним, пожалуй, относится, так что да — Ли круглое дурачье. Потому что не справиться с Сону и его настроением — всё равно, что не справиться с целым государством. И провинившемуся Хисыну стоит как можно скорее начать соображать на уровне мудрого правителя, а не выбитого из колеи юнца — он обязан вернуть в равновесие свои чаши весов, найти решение, которое удовлетворит чувства каждого, но. Стоит признаться, что, даже отмотай он время чуть назад и снова окажись перед Кимом в одну из самых неспокойных ночей за последнее время — всё равно бы не поступил умнее. В тот момент он просто не знал, как иначе, и суть в том, что не знает этого до сих пор. И не придёт к верному выводу, пока здорово не побьётся лбом о невидимую стену недопонимания. На место Сону очень сомнительно, что сумеет встать хоть когда-нибудь.
Ни одному человеку во Вселенной не удастся воссоздать условия, которые позволят пройти нога в ногу тот же путь, что в страданиях исходили босые пятки лекаря Кима, прежде чем он впервые пришёл и осел в Ёнине. У него гораздо больше поводов для переживаний, ибо таковым прошлое неотвратимо влияет на настоящее. Таковым прошлое невозможно забыть.
Возможно, понимая хотя бы эту простую истину, Хисыну стоило его обнять, тихо прижать к себе, погладить по голове? Повести себя как мудрый старший, успокаивающий нервничающего младшего. Но, если задуматься, это же тоже могло вызвать неоднозначную реакцию. Сону всячески подходил к нему сам, сокращая расстояние, но, в то же время — пятился назад ровно столько раз, сколько делал шаг вперёд или тянул ладонь навстречу к нему Ли. Это же было заметно, видно. Ким наверняка пытался оберегать его и начал бы обвинять себя, что не справился, если бы Хисын всё-таки нарушил «безопасное расстояние» первым.
Но чего он тогда хотел? Каких ответов и жестов поддержки, чтобы убедиться в том, что он ценен сам по себе?
Хисын всё подробно анализирует, стараясь подходить к вопросу больше с холодной головой. Пусть сам имеет определённые эмоции в стороне случившегося, если в их с Сону отношениях будет целых два эмоциональных человека и ноль здравомыслящих, далеко корабль этого сотрудничества не уплывёт. Они просто оба сядут на мель и будут реветь взахлёб на пару с жителями песков (
крабами и рыбами) — Ли достаточно умён для того, чтобы этого не допустить. А потому взять роль осознанного решит на себя.
Осталось только придумать, как, если впрямую дотянуться до лекаря с лаской запрещено в виду собственной безопасности. Но оставлять это без ответа и продолжения точно нельзя. Мало ли что Сону ещё надумает в расстроенных чувствах?
Ким скорее примет своё сердце таким, какое оно есть — разочарованным и разбитым — а затем просто уйдёт. Он когда-то уже бросал то, что было ему родным. А значит имеет достаточно силы и выдержки, чтобы, как больно ни было, отказаться от всего, что причиняет ему страдания. Особенно учитывая историю за его плечами, Хисын уверен, что Сону не из тех, кто проглотит обиду и будет дальше молча терпеть. Он приложит все усилия и, сквозь самое громкое желание «хочу остаться» отпустит то, что тащит его на дно. Сбежит от плохого.
Нет, стать тем самым «
плохим, которое следует покинуть» никак нельзя, а допустить его уход Сону Ли уж точно не сможет: здесь вмешивается что-то гораздо более рациональное, чем личный интерес.
— Поскольку тебе настолько легче, что ты даже столь быстро попал на полигон вместо того, чтобы страдать с лихорадкой — мы оба должны быть благодарны только одному человеку. Следует выдать официальную награду лекарю Киму, чтобы его похвалило больше людей. Он заслужил.
Во имя дальнейшего развития талант должен быть признан и всячески поощрён.
…чтобы Сону больше не сомневался в своей важности, и не искушался другими, не имеющими смысла вещами.
— Так точно. Хотите, чтобы я подготовил для него какой-нибудь подарок?
***
Монстр ходит по замку.
Вон отворачивает своё лицо, когда мимо него проплывает светловолосый, бледный мальчишка. Он провожает его глазами уж излишне откровенно, потому что видит второй раз в жизни, а замешательство испытывает по-прежнему нечеловеческой силы. Но до последнего не ловит на себе встречного взгляда.
— В следующий раз не смотри так в открытую, — совет откуда-то сбоку следует очень даже по делу. — Они могут заметить и разозлиться. Хотя я тебя понимаю, он красивый. Да и вообще не злобный, просто занимает очень близкий к будущему королю пост, поэтому на твоём месте я бы не испытывала судьбу и не гневила горного Бога. Мало ли, он покажет себя с той стороны, с которой мы его ещё не видели? Сегодня тебе повезло, что все заняты своими делами и не склонны от скуки цепляться за нас, жалких рабов.
Вон вытягивает руки вверх и подаёт очередной край ткани с округлым отверстием, чтобы девушка прицепила тот за торчащие у потолка палочки. Не внушительная конструкция оправдала это сравнение, потому что вместе с перекладиной и самой шторой свалилась посреди коридора ночью.
— На лекаре Киме нет лица с тех пор, как он проснулся от звука колокола, — говорит совсем тихо, но так, чтобы было слышно только Вону, Ынчэ, стоящая на стремянке, пока мальчишка занят очень важной задачей. Важной, потому что двойная. Он не только подаёт инструменты и стиранные тряпки, чтобы служанка их подвесила, но ещё и страхует её, выполняющую чуть ли не акробатические движения на шаткой деревянной лестнице, снизу. Ынчэ продвигается медленно, видимо, не желая покидать коридор слишком быстро. Придерживает край сорванной ткани и науживает дырки на шесты у потолка одну за другой.
Вчера, пока солдаты активировались из-за тревоги и по приказу, видимо, верхушки, зачем-то принялись обыскивать дворец, Вон еле успел добраться до комнаты незамеченным. Большинство из них спускались куда-то вниз, пробегая как раз по этим самым коридорам. Множество тканей пострадало, когда кто-то наступил на середину, края которой касались пола, и снёс держало целиком во время напряжённых «поисков». Что они искали или проверяли не особо понятно, но, во всяком случае, рабы теперь должны по наступлении утра, справившись сначала с сортировкой круп и стиркой, разбирать хлам, который здесь навели.
А Вон всюду таскаться за старшей
(на самом деле Ынчэ младше по возрасту), которая за него поручилась.
— Ты меня понял? — возвращает его в реальность девчушка, переспросив в очередной раз, пока разворачивается с недовольным лицом.
Вон понимающе кивает.
— Он наверняка двигается в направлении склада с лечебными препаратами, чтобы помочь собрать аптечку раненным во вчерашнем пожаре, — снова отвернувшись, рабыня объясняет так, как будто не она закончила вечер истерикой, испугавшись того, что по сути даже не было такой уж большой проблемой: пожар затушили, слухи разнесли, все всех уведомили, что ничего серьёзного там не было. — Говорят, что пострадали люди. Дворец согласился лично выделить необходимые мази и лекарства для каждого крестьянина, поэтому ответственные из деревни прибыли в верхний и средний Ёнин, чтобы их получить.
Если бы Вон мог говорить, он бы непременно уточнил, не было ли это нападением или как минимум началом войны, а на ожидаемый ответ сказал бы «жаль». А ещё жаль, что даже вспомнив о том разговоре, как и об отсутствующем его заключения, Вон никак не может переспросить Ынчэ.
» — Эти монстры до сих пор ходят по замку… Спят в прежних покоях и проходят мимо нас ежедневно… Смотрят свысока, делая вид, как будто они — Боги, а не твари, вышедшие прямиком из преисподней»
Попросить её назвать те самые имена, вернув к теме — невозможно. Вон никак не объяснит ей на руках. Листок, как помнит, использовать нельзя до по-настоящему важного момента. Что ж, ещё никогда его так не разрывал факт собственной немоты. Мириться с ним здесь невыносимо.
Ынчэ медленно спускается со стремянки, закончив с канделябрами. После чего присаживается на корточки к Вону и помогает собрать остатки старой поменянной шторы, которая безобразно длинная для того, чтобы её сумел сложить один человек. Девушка делает вид повышенной занятости вместе с мальчишкой, когда слышит, как несколько стражников проходят вдоль коридора. Не хотелось бы привлекать к себе их внимание, но есть и плюсы: обыкновенные солдаты не требуют тех же почестей, что члены официальной королевской когорты, им можно не кланяться в ноги, и радоваться тому, что на рабов они реагируют, как на невидимок. То есть не замечают перед собой вообще.
Но пока рабыня тихонечко изображает из себя призрака, Вон портит всю малину, периферийным зрением глядя на проходящих мимо. Высовывается первым, будто нарывается, хотя поистине всё происходит неспециально и неосознанно. А затем, вдруг, девчонка, которая сидела лицом к той стороне прохода, замирает, как увидевшее хищника животное. Напрягается всем телом, а схватив Вона за кисть, волочёт на себя, заставляя встать.
— Молчи, молчи, вот сейчас молчи. А, — почти отвешивает она себе по лбу щелбан, — ты же и так… В общем, ты понял. Отвернись и иди за мной! Не смотри туда, себе же дороже. Под ноги смотри! Скорее.
Она почти что хватает успевшего только растеряться Вона за шкирку, чтобы развернуть в противоположную сторону, когда тот глупит с правильным направлением, в котором держит тело. Наконец они оба прижимаются к стене, встав в ровную позу, и покорно склоняют головы. Точнее, это Вон повторяет за девчонкой, как за ответственной, потому что понятия не имеет, как себя вести. Да и почему ему тоже не совсем понятно — он к нынешнему моменту не успел разглядеть никого, на кого запрещено смотреть во дворце. Или этого кого-то следует бояться? По коридору идёт наследный принц или сам король?
А может это…
Когда топот тяжёлых шагов набирает обороты, оказываясь совсем близко, Вон видит только краем глаза, потому что старается не крутить головой явно. Один из появившихся в коридоре, как он замечает, ходит с огромным шрамом на поллица, а из всех направлений выбирает то же, в котором пошёл названный «лекарем Кимом» — на склад с мазями. Видимо, получил ожог в бою и нуждается в помощи? Лицо, всё же, жаль — это не самое удачное место для шрамов, даже если они красят воинов. Раб успевает посмотреть только на краешек чужих одеяний, незаметно стрельнув глазами в направлении лица, и, будто бы войдя во вкус, снова позволяет себе лишнего. Казалось бы, его предупреждали. А всё равно интуитивно перебирается на глаза.
Вот они и сталкиваются.
Воздух замирает в лёгких, будто бы заставляя кровь в венах закупориться.
Тут же чудом мгновенно расходясь. Удивительно, Вон
на него вылупился прямо в упор, но, получается, ничего не произошло? Прислуга просто нагоняла пургу? Зато для себя подметил столько деталей, о которых точно не догадывается половина прячущих взгляд служанок. Он подметил черты, которые напоминали собой резкие каменистые скалы над морем: всё та же длинная, тонкая шея, кожа цвета сгоревшей под солнцем оливки, острейшая линия челюсти, которую можно использовать вместо ножа. Откуда только столько новых ранений? Наверное, он так сосредоточен на собственных проблемах, что ему совсем не до наблюдения за рабом, который почти создал ему новые. Сейчас мальчишка не более, чем один из многосотневой прислуги — есть у него имя или нет. Он тот, кем должен быть — никто, сливающийся с толпой и стенами. Пожалуй то, что, в отличие от поведения на площади Рёхэ, на этот раз у командующего нет к нему никакого интереса — более, чем хороший знак. Вон поспешно отводит свои карие, вспомнив, где он находится.
Конвой исчезает за поворотом, а Ынчэ бросает к Вону, чтобы, схватив за оба плеча, здорово встряхнуть.
— Вот же… — скрипит девчонка, почти шипя, и медленно нагибается обратно к тканям, чтобы продолжить их складывать. Отдали вышестоящим честь и хватит, пора продолжать работать. Вон присаживается к ней и, коли его ухо оказывается достаточно близко, а Ынчэ не придётся орать, не менее агрессивным шёпотом она продолжает браниться: — Я же говорила тебе не пялиться, — и пихается локтем, подползая совсем близко, так, чтобы их никто не слышал. — Знаешь ли, тебя заметно лучше, чем кажется, — она как будто вспоминает тот самый, желанный разговор неспроста именно сейчас, передавая Вону: — Я не хотела об этом больше говорить, но знаешь, вчера мы так и не успели это обсудить, а раз уж на то пошло и мы увидели его прямо перед собой… Один из мимо прошедших мужчин — из них, тех самых, — проговаривает так, что Вону едва удаётся разобрать суть. Заметно боясь, что солдаты могут вернуться в коридор, хотя топота их подошв уже давно не слышно.
Кого «тех самых»?
— Мы не уверены в этом точно, — почти трясётся девчушка, — тогда подозрения пали на него. Ни один слуга не задерживается с ним надолго, и, согласно некоторым слухам, именно он обидел служанку, которая раньше жила в твоей комнате. Один из претендентов. Он очень жесток и требователен. И не дай Бог он когда-нибудь обратит на тебя внимание…
Вон хлопает ресницами с непониманием, а затем до него доносится:
— Только не делай вид, что не понял — я говорю про того, пепельноволосого.
Про командующего Ёнина?
И это с ним-то он играл, как с огнём… Ходил по острию ножа, не зря же вспомнил о лезвии, взглянув на хищную линию от подбородка до уха. Всего-то снова сделал то, к чему привык, ведь в его родной стране смотреть на кого-то в упор совершенно нормально, кем бы ты ни был. Получается, почти свалился с ножа в зыбучий песок, когда взгляд встретился с именитым
монстром. Вон надеется, что, поскольку сегодня миновало, то и впредь излишний интерес, всё-таки, никто к нему не обратит.
— Мать родная упаси, чтобы он хоть как-то посмотрел в твою сторону, — хнычет девушка. — Привыкни сразу, последний раз говорю! Будь как можно тише и ниже их всех! Чтобы не схлопотать себе проблем. Здесь у нас каждая считает, что конец жизни приходит, когда он тебе улыбается, а затем просит принести себе фрукты. Некоторые радуются приглашению, но мы-то знаем, что это сродни проклятию: путь в его личные покои приравнивается всеми знающими правду к пути на последний круг Ада. Все боятся ходить туда, потому как догадываются, чем это закончится. Оттуда выбегают только в слезах, если вообще выходят наружу. Ходят слухи, что в его покоях переживают не только надругательство, но и смерть.
Смерть?..
— Он легко убивает не одних врагов, а и всех себе неугодных. Всех, кто отвечает не так, как ему нравится — угадать всегда невозможно!
Почему же? Что там творится, если человек заказывает только фрукты?
— Фрукты — это меньшее из желаний, которое может изъявить высоко стоящий, но мы боимся взаимодействовать с ним даже по мелким поводам. Стараемся перекидывать это друг старших типа Сатхи, которых он вряд ли тронет, или максимально сливаться со стенами, лишь бы его взор не пал на нас. Но когда Сатхи и тех, кто тебе поможет, нет рядом, а командующий уже отдал приказ — это всё, помощи можно уже не ждать. Послушай… Не повторяй ничьих ошибок, ладно? Здоровее будешь. И не пытайся оправдывать его, потому что многие сердобольные рабыни уже успели наступить на эти грабли и здорово пожалеть. Не стоит надеяться, что его сердце смягчится к тебе из-за каких-то особенностей, будь то внешность или природная доброта. Ему всё равно. Принципов никаких там не ночевало, только аморальщина и вседозволенность, — пытается описать Ынчэ вкратце то, что знает. — А ни ты, ни кто либо ещё не сумеет стать особенным исключением, таковых просто не существует. Он, может, выглядит ухоженно, порядочно и местами обольстительно, однако такова его маска. Не обманывайся! Потому как на деле же он предельно опасный человек не только на поле боя… Ещё и сомнительный гражданин. Ты вот знал, что у него есть жена?
У командующего Ёнина есть жена. Что ж, он действительно не похож на того, кто мог бы гордо называть себя мужем, примерным семьянином уж подавно. Интересно, как выглядит та, на которой в один из периодов жизни он якобы остановил свой выбор?
— Мало того, что столь открыто ей изменяет, — продолжает Ынчэ, агрессивно складывая длинную ткань вместе с Воном и даже на него не смотрит, — ещё и всем сказал, что ни за что не будет водить её на званые вечера, даже на предстоящую в недалёком будущем коронацию, хотя туда целой семьёй как драгоценного гостя его пригласил сам Ли Хисын, будущий правитель. Я знаю это, потому что видела набросок списка с приглашёнными, его составляют заранее. Но…
Никто так и не понял, почему командующий отказался приходить с супругой.
А что, если и свою жену он тоже тихо убил, потому что ему наскучила супружеская жизнь, а приходить на банкет теперь просто не с кем?
