Tom and Jerry

— Так странно… — Джерри нарушил тишину, выдохнув дым. — Теперь мои ноги идеальные, а я их всё равно режу… Никогда бы не подумал, что эти слова будут резать меня изнутри. Сейчас восемь утра, и мы просто идём. Непонятно куда и непонятно зачем. Никто никого не ведёт, мы просто идём вместе. Джи как всегда почти не спал ночью, рано подорвался и решил пойти проветриться вместо завтрака. Он не будил меня, не звал с собой — я будто почувствовал, что он уходит, и увязался за ним, потому что куда он, туда и я. — Как ты к этому пришёл? — осторожно поинтересовался я, ёжась то ли от ветра, то ли от непривычных чувств. Я не привык подрываться в полвосьмого, потому что чувствую кого-то. — Не помню, — признался Джерри, пожав плечами. — Просто лучше ощущать это физически, чем морально, ну, знаешь… Не знаю, но чувствую. Мне нечего сказать, поэтому мы идём молча. Людей становится больше, солнце светит всё ярче и ярче, движение на дороге становится оживлённее, а мы всё так же бредём. Это всё напоминает мне мой внутренний мир: всё смешалось и перевернулось вверх тормашками, происходит непонятно что и непонятно зачем, но я даже не пытаюсь сопротивляться и просто иду за Каем. — Мне постоянно хочется себя наказать, — поделился Джерри, докурив. — Я вроде умом понимаю, что ничего такого не сделал, и вообще я в принципе благополучный, но всё равно… Я себя так бешу, ты не представляешь, Иеро! Когда я тогда сказал тебе, что даже ты не сможешь ненавидеть меня так, как я сам, я это и имел в виду… Я не могу ненавидеть тебя, потому что я тебя люблю, горе ты луковое! Я не верю, что эта мысль только что пронеслась в моей голове, нет, этого не может быть… — Ой, Уэй, ну ты вот вроде умный, но так тупишь! — я всё ещё строю из себя того, кем он привык меня видеть. — Умный? — он ухмыльнулся, сузив глаза. — И с каких это пор ты меня умным считаешь? — Ой, всё, передумал я тебя поддерживать! — фыркнул я и отвернулся, чтобы он не увидел, как я покраснел. Чёрт, можно было бы и не отворачиваться — мороз же! — Умный я или тупой, ненавижу я себя одинаково, — подытожил Уэюшка, и мне захотелось сесть прямо здесь, посреди улицы, и грустить, как Том на рельсах в одной из серий. Я не привык радоваться или страдать из-за чувств кого-то другого. — Я не знаю, каково это, — признался я, — поэтому могу только сказать «забей». Серьёзно, за что тебе себя ненавидеть? Я вот, например, сотворил кучу всякой херни, многих обидел, многих расстроил, даже самых близких друзей, да блин, я настолько невыносимый, что меня родная мать из дому сплавила в общагу, но я себя не ненавижу, эй! Просто сейчас я как бы спустился с небес на землю и понял, что у моих слов и поступков есть последствия, что я за них отвечаю, сделал выводы… Так хочется сказать, что именно он меня изменил, он перевернул мой мир с ног на голову и вывернул меня наизнанку, но что-то останавливает. И Тень почему-то молчит, хотя должна подталкивать меня к нему, как и раньше. — Я и так уже сделал слишком много выводов, — Джи заговорил после длительной паузы полным обречённости и печали голосом. — Мне правда не за что себя ненавидеть, но я всё равно ненавижу. Это как с любовью, только наоборот. «Это как с любовью…» — Ну, от ненависти до любви один шаг, — напомнил я, и тут же пожалел. Пожалуйста, пусть он не воспримет это, как намёк! Мне самому хочется думать, что это какой-то тупой прикол, и это просто судьба надо мной издевается. — Я, наверное, просто не хочу его делать, — тихо произнёс Джерри, вздохнув. — Я просто не понимаю, как меня можно любить. Если что, я с тобой полностью согласен — я жалкий, вечно ною, всего боюсь, выпендриваюсь и всё такое. Сам в шоке от того, как на меня подписалось миллион человек и продолжают подписываться, но спасибо им, да. Я частично ради них и остаюсь здесь… В шоке он, как же! Может, они подписались потому, что ты шикарная модель, красивый парень, талантливый художник, музыкант и так далее по списку?! — Просто живи, — посоветовал я, еле сдерживаясь, чтобы не сказать то, что на самом деле думаю. — Жизнь и так короткая. Ты слишком правильный. Круто быть правильным, наверное, и мне не помешало бы, но не слишком. Тебе надо чаще говорить «хрен с ним». — И что изменится? — равнодушно спросил Джи, со скепсисом глянув на меня. — Посмотри на меня. Я не жру, бухаю и хапаю постоянно, изолировал себя от всех. Куда уж больше «хрен с ним»? Ага, правильней некуда… — Да, для себя ты неправильный, — согласился я, снова закурив. — Зато остальные вечно на тебе ездят, а ты боишься им не угодить. Нахрен. Их нахрен. И меня нахрен, в таком случае. Вот как ты вообще понимаешь, что ненавидишь себя? — Ну… — Джерри задумался, нахмурившись и замедлив шаг. Я вернулся к тому, что провоцирую его, но на сей раз не чтобы сломать, а чтобы спасти. — Это ужасное чувство. Мне как бы неудобно в своём теле, со своим голосом, характером, меня дико бесит то, как я себя веду, как я выгляжу. Ну, то есть, внешность мне моя, вроде, уже нравится, но это максимум.

The Chainsmokers — Inside Out (Bad Royale)

— Окей, ладно, — я кивнул, всё ещё недоумевая, как этот чёрный лебедь может себя ненавидеть. — Ну, ощущаешь ты это, и что с того? Типа, это неприятно, но ты никому не должен. Ты не обязан так себя чувствовать, кому-то что-то доказывать, контролировать это всё. Ты же сам к этому призываешь! Правда, не заморачивайся. Такой себе совет, но тут ничего больше не скажешь. Будь таким, какой ты есть, по-другому не получится. Меня просто прорвало. Кажется, что если я опущу взгляд, то увижу на животе огромную трещину, откуда на безумной скорости вылетают стаи бешеных бабочек. Самое страшное, что ещё больше осталось внутри, и они там плодятся с такой же безумной скоростью. Если бы ты только знал, какой ты удивительный, Уэюшка — ты буквально выворачиваешь людей наизнанку! Меня точно вывернул. — Я и так я, в этом и проблема, — печально произнёс Джерри. — Я не могу жить, зная, что я такой… Такой крышесносный. — От себя не убежишь, — напомнил я. — Ты просто не думай. Не думай о том, какой ты. Просто живи и всё. Ты же уже семь месяцев со мной живёшь, и ничего, не убил ещё, значит, и с собой справишься. О, этот свет в его глазах, уносите меня! Клянусь, я в жизни не испытывал ничего подобного! Всякое бывало, наркота, бухло, секс, но с этим ничто не сравнится! Никогда бы не подумал, что счастье в чьём-то взгляде чуть ли не окрылит меня, мать его! Бабочки плодятся, плодятся, плодятся, а ведь он всего-то на меня посмотрел и почти незаметно улыбнулся! — Спасибо, Иеро, — искренне сказал Джи, выманивая из меня всё больше этих сраных бабочек. — Да уж, если мы друг друга не убили, то и себя я не убью. — Конечно, не убьёшь, только попробуй! — воскликнул я, показав ему фак, и мы оба засмеялись. Я сам сдохну, но этого не допущу… Мы дошли до станции метро под изгибами оживлённой трассы, откуда открывается красивый вид на центр города. Ещё немного, и до парка дойдём, а потом и до края света. Если честно, с ним я готов хоть куда. Сам того не заметив, я сделал тот самый шаг, о котором сам сказал, и теперь все мои последующие шаги без слегка поехавшего Кая невозможны. Я теперь могу жить только наизнанку. хХх Мы прошли уже несколько станций метро пешком, а я совсем не устал, хотя, наверное, просто не ощущаю этого. Джерри около получаса рассказывает, как учился играть на гитаре, какая электрическая была у него первой и почему в группе он предпочитает не играть ни на каком инструменте. — Привет, извини, а ты Джи? — нас прервала небольшая группа девчонок нашего возраста или чуть младше. Джи, как самое милое существо на планете, приветливо им улыбнулся и закивал, будто это он у них автограф взять хочет. — Да, привет, — ответил парень, и девчонки восторженно захихикали и начали прыгать на месте от восторга. — А можно сфоткаться? — попросили они, и Джерри с удовольствием выполнил их просьбу, причём на все телефоны, меняя позы, и в довершение всего сделал общее селфи на свой Айфон и отметил фанаток у себя в Инстаграме. Этот мир его попросту не заслуживает… — Фак, круто! — почти пищат они, а Джерри только смущённо улыбается и краснеет, отчего у меня внутри всё смешивается и переворачивается вверх тормашками. — А можно автограф? Я стою в сторонке и в немом шоке наблюдаю, как мой чокнутый сосед, который поёт в расчёску, убирает за охамевшим разожравшимся Клубочком и воюет с тараканами, раздаёт автографы своим фанатам, которые разбросаны не только по всей Америке, но и по миру. Это взрывает мой мозг! — Я иногда забываю, что ты такая звезда, — пробормотал я, опустив глаза. Джи закатил глаза и захихикал, как обычно преуменьшая свою значимость. — Скажи это Клубочку, когда он в следующий раз пометит мою кровать, — отшутился он, и мы продолжили свой путь. — Нет, серьёзно, это где-то около двух лет прошло, а ты уже такой успешный, — удивился я. — Ещё и с учёбой совмещаешь, просто, ну как, объясни мне! — Да никак, — Джерри пожал плечами. — Как получается, так и делаю. Мне уже как-то пофиг на это всё, если честно… Знаю, он тоже запутался, у него тоже всё наизнанку, но гораздо серьёзнее и сложнее, чем у меня. — Раньше меня донимала пустота, — поделился Джи, посерьёзнев. — Мне вечно казалось, что мне нечем заняться, что меня ничего не интересует, что все эти комиксы — это всё детские игрушки, и что вот если бы я действительно занимался чем-то стоящим, то пустоты не было бы… — Ну, а потом? — поинтересовался я. — А потом я начал заниматься чем-то стоящим, — ответил Джерри, покачав головой и засмеявшись. — Да, жизнь стала насыщеннее, и я, можно сказать, стал приносить пользу обществу, но всё так же хочу сдохнуть. Теперь я понял, что имеют в виду, когда говорят «сердце кровью обливается» или «душа болит». Печальнее всего то, что нет Берта, которому можно набить морду и сказать держаться от моего Кая подальше, потому что Кай обижает себя сам… — А ты пробовал разобраться в причинах? — спросил я, будто чувствуя всё, что чувствует он, вместе с ним. — Пробовал, потом мы с миссис Калм пробовали, — признался Джи, грустно вздохнув. — Так и не разобрались. Может, некоторые люди просто… рождаются несчастливыми? Я уставился на него, приоткрыв рот. Такого ведь не может быть, правда? Не может быть, чтобы этот хренов падший ангел родился, чтобы всю жизнь страдать! В этот момент я понял, что Уэюшка вынуждает меня слишком много думать, а если как-нибудь начнёшь много думать, то никогда уже не сможешь остановиться. — Бред, — отмахнулся я. — Мы все сами строим своё счастье, за исключением крайних случаев, когда наша жизнь от нас уже не зависит. Моя жизнь уже никогда не будет такой, как раньше. Как-то так сложилось, что всё значимое произошло одновременно, и самым значимым из этого всего оказался Джерри. В последнее время я много анализирую, сравниваю себя из прошлого с собой из настоящего, вспоминаю тот семинар по Фицджеральду, когда я услышал фразу «богатые тоже плачут». Я никогда не плакал и вообще ни о чём не задумывался, не говоря о чувствах других, и всегда был хуже, чем я есть на самом деле. Я не плакал и не хотел умереть, как Джи, но меня изнутри съедала та же пустота, а я и не замечал. — А мне и кажется, что моя жизнь от меня не зависит, не принадлежит мне, — поделился Джерри. — Ага, я весь из себя звезда, а на самом деле потерянный, по жизни потерянный… — А кому она принадлежит тогда? — спросил его я, и он задумался. — Не знаю, — Джи пожал плечами. — Это всё такой бред… — Слушай, — обратился я к нему, — у тебя горе от ума. Вот мне, например, надо было думать больше, и ты меня этому научил, а тебе, наоборот, надо думать меньше. Тебе эти мысли приносят одни страдания. — Я попробую, — Уэюшка мило улыбнулся, и я чуть не воспарил. Внезапно появился порыв написать песню о его шикарных зелёных глазах, жаль, гитары нет с собой! — А-а, смотри, какая прелесть! Ходячий ураган понёсся к молодому дереву, которое непонятно как осталось целым после сурового февральского ветра. Поражаюсь, как его настроение может поменяться за долю секунды! — Белочка! — радостно визжит этот долбик, прыгая на месте и хихикая, как укуренный. — Фрэнки, это белочка! Пусть хоть стадо белок-мутантов захватит этот город, если он будет и дальше так меня называть! — Надо же, как чудесно! — дразню его я высоким голосом, фальшиво улыбаясь. — Давай ещё и белочку домой заберём! — Правда? — Уэй округлил свои глазищи, и я уже готов поймать эту рыжую бестию и отнести в общагу. — Класс, они с Клубочком подружатся! — Ты же знаешь Клубочка, — я снисходительно хмыкнул. — Он её сожрёт. — Садись на корточки, — велел этот чокнутый, не отрывая глаз от ветки. — Ты охренел?! — я опешил от такого заявления и буркнул так громко, что проходящая мимо пожилая пара обернулась на нас. — Фрэнки, — почти взмолился Уэй, медленно расстегнув рюкзак и ещё более медленно достав оттуда пачку орешков, боясь спугнуть мишень, — пожалуйста… Нет, ну раз уж ему вздумалось, он не успокоится! Показательно тяжело вздыхаю и сажусь на корточки с кислым таблом, с ненавистью глядя на причину его помешательства. Адская белка скачет по ветке, будто её током шибануло, и орешки, думаю, только усугубят её состояние. — Поднимай, — попросил белкофил, и я с ещё более картинным вздохом медленно встал, держа его за ноги, чтобы это чудище не упало. Уэй начал издавать странные звуки, призывая бешеную белку, и та застыла, принюхиваясь. Тем временем, у меня появился логичный вопрос, если в ситуации с Уэем что-то вообще может быть логичным. — Откуда у тебя орешки? — пробормотал я, нахмурившись, и подошёл вплотную к дереву. Долбик постоянно подаётся вперёд, и я судорожно хватаю его за ноги, на автомате двигаясь ближе к дереву. — Так, только не говори, что ты их специально для этого купил и с собой взял! Ответа мне не нужно — эти довольные хитрые щи сказали всё за него! — Белочка, — ласково воркует Джерри, и недовольство постепенно сходит с моего лица. Вокруг горы снега, но моё бедное сердечко оттаяло, и наступила настоящая весна. — Привет, белочка! Чудик протягивает ей орешек, и бешеная белка, такая же чудная, как он, принимает дар. Джерри радуется и по-детски хихикает, протягивая ей ещё. Так, спокойно, я мужик, мужик! Вокруг нас собралась компания любителей фауны и отбитых чудиков: кто-то снимает нас на телефон, а кто-то просто хихикает и даёт Долбику советы по кормлению и укрощению строптивой. Никогда бы не подумал, что буду страдать такой глупой детской фигнёй, но вот он я, стою посреди парка с другим парнем на плечах и терпеливо жду, пока он докормит прожорливую белку. Чувствую себя неловко, ржу над тупостью ситуации и размышляю, в какой момент жизнь пошла под откос… И при этом ощущаю прилив счастья, которого никогда ещё не испытывал в полной мере. — Всё, не хочет больше, — Уэюшка выпятил нижнюю губу и помахал белочке ручкой. — Пока, белочка… Я медленно опустился на колени, до последнего не желая убирать руки с его ляжек, и Джерри так же медленно и осторожно поднялся. Его движения как всегда плавнные и лёгкие, даже нежные — он словно боится разрезать резким движением воздух и навредить ему. Печальный Кай такой чувственный, такой любящий, настолько влюблённый во всех и всё, в мир и людей, что я поражаюсь, как вся эта бесконечная любовь помещается в таком худеньком хрупком теле. Мне вновь захотелось ощутить его изящную ладонь на щеке, накрыть её своей, согреть его. — Спасибо, — поблагодарил он меня тем же ласковым тоном и легко улыбнулся. О нет, я сейчас растекусь лужицей! Проси, что хочешь, мой принц, хочешь, я тебя поднесу к каждому грёбаному дереву в этом чёртовом парке? Так, я себя не узнаю, я же мужик, мужик! — Отработаешь, — пробурчал я в своей манере и засунул руки в карманы, чтобы он не заметил дрожь. — Идём к пруду? — предложил Долбик, положив орешки в рюкзак и достав вместо них пакетик с зерном. — Он уже оттаял… Нет, я не могу, это слишком, Уэй — это слишком! Он готов отдать всю свою еду всем вокруг, скупить каждый супермаркет и накормить всех белок во всех парках всей Америки, при этом голодая! Уэй, чучело ты чокнутое, чудище ты охреневшее, как же ты меня бесишь! Нельзя, нельзя таким быть, фу! Ты слишком влюблён в этот мир! — Ой, типа у меня есть выбор! — раздражённо фыркнул я и подался вперёд. А я слишком влюблён в тебя. — Злюка! — воскликнул Долбик, хихикая, и мне снова стало неловко, даже совестно. Мне уже давно не хочется грубить ему и оскорблять его, но я продолжаю, потому что не могу по-другому. Я физически не могу перебороть себя, не могу выразить эмоции так, как умеет он. Разумеется, я не полез бы к нему целоваться, но поддержать его очень хотелось бы. Вскоре мы добрались до пруда с птичками всех мастей. У берега, лениво моргая, зависают жирные, довольные жизнью утки. Они — верхушка местного социума, как я понимаю. Немного дальше плавают резвые уточки с зелёными крыльями, и по энергичности их можно сравнить с той бешеной белкой. Видимо, водичка здесь что надо! — А этот пруд был открыт в девятнадцатом веке, — сообщил жизнерадостный экскурсовод, указав рукой на пруд и нас с Джерри, будто мы к нему прилагаемся. — Это не только элемент ландшафта, но и среда обитания многих интересных видов… Туристы смотрят на нас так, будто мы и есть интересные виды, а один мужчина с седыми усами даже запечатлел нас на камеру. Что ж, если нас выгонят из общаги, я знаю, куда податься! — Вау… — восхищённо прошептал Уэюшка, и я перевёл взгляд на водную гладь и застыл, судорожно выдохнув. — Чёрные лебеди — наша гордость, — заявил экскурсовод, и пара грациозных чёрных лебедей подплыла ближе. — Символ вечной любви и верности… Я мужик, мужик! — Это Алекс и Джеки, — представил мужчина благородных птиц, и те изящно приподняли шеи, после чего выгнули их, подплыли друг к другу вплотную и сложили сердечко. — Они немного стесняются, лучше фотографировать без вспышки. Я усмехнулся, поймав себя на мысли, что сказки Андерсена преследуют меня. Третий прекрасный чёрный лебедь стоит рядом со мной и фотографирует других прекрасных лебедей, считая себя гадким утёнком… — Они пара? — спросила улыбчивая пожилая женщина с короткой стрижкой. Джи протянул руку с кусочком хлеба, и лебеди глянули на него с недоверием, осторожно вытянув шеи. — Да, причём необычная, — экскурсовод заулыбался. — Они, знаете ли… Один из лебедей сдержанно приоткрыл клюв и аккуратно взял хлеб. Поражаюсь их с Джерри сходству: такая же лёгкость и плавность движений, такая же изящность. Моё чувство прекрасного в последнее время поражает меня не меньше… — Оба самцы, — закончил мужчина свою мысль, и я подавился воздухом, а та женщина с каре засмеялась и кротко поцеловала другую женщину, судя по кольцам, свою жену. — И долго они вместе? — поинтересовался турист с усами, и я глянул на любующегося парочкой Уэюшку. Когда-нибудь ты встретишь такого же прекрасного лебедя, Джи. — Уже два года, — ответил экскурсовод. — Эксперты утверждают, что это навсегда — этому виду присуща моногамия, не зря говорят «лебединая верность». Я далеко не лебедь. Возможно, я какой-нибудь побитый жизнью, но сильный орёл, или вообще ласточка, или ворон, но уж никак не лебедь. Наверное, очень легко влюбиться в лебедя, какой бы птицей ты ни был, но до него не долететь, как бы высоко ты не парил. Лебеди не летают, но они всегда выше, в каком-то фантастическом параллельном измерении за зеркальной поверхностью озера, куда не пробраться даже самому сильному орлу и проворной бойкой ласточке. — Они такие красивые… — восхищённо произнёс Джи, и я кивнул, вздохнув. Такие же красивые, как и ты. Джерри больше не дразнит меня на тему ориентации, потому что понимает, что я искренне жалею о том, что говорил и творил. Мне безумно хочется повернуть время вспять и встретить его тогда, в первый день, улыбкой, помочь ему прикрепить флаг к стене, вместо того чтобы срывать его и поджигать, похвалить его рисунки, его пение, открыться ему и вселить в него желание жить. Возможно, выполни хотя бы два первых пункта, он бы увидел во мне прекрасного чёрного лебедя… — Разве хлеб не вреден для них? — пытаюсь я перевести тему, робея и краснея. — Я где-то видел пост… — Да, я тоже, — Джи отвёл взгляд и достал из рюкзака зерно. — Лучше зерно, это да. Я не знал, что можно чувствовать боль вперемешку со счастьем. Я и не думал, что можно быть счастливым оттого, что кто-то другой счастливый, и оттого, что вы вместе кормите лебедей. Для меня стало открытием также то, что можно чувствовать боль от осознания, что вы с этим кем-то никогда не будете вместе, хоть он и вечно рядом. Очень странно, что я жил такой насыщенной жизнью на всём готовом, но о счастье задумался только сейчас. Я никогда раньше не останавливался и не думал «пусть это длится вечно!». Мне было вроде очень круто, иногда просто захватывающе, но я никогда не чувствовал — понимал, но не чувствовал. Чокнутый прекрасный лебедь научил меня чувствовать, вывернул наизнанку и перевернул мир с ног на голову. — Пока-пока, птички, — попрощался Джерри с Джеки и Алексом, и те поплыли в камыши, соприкасаясь крыльями. — Им надо побыть вдвоём… Я чуть пополам не сложился от резкого давления в груди. Это же просто слова, обычная фраза, почему, почему я так реагирую?! Кай задумчиво посмотрел на меня изменившими цвет глазами, выдохнул и покачал головой, после чего на его личике растянулась привычная гаденькая ухмылка. — Иеро, — хитро произнёс он, и я облегчённо выдохнул. Теперь снова можно называть его долбиком и не думать о том, что мы разного полёта птицы. — Не хочешь в кино? — Чокнутый, — пробормотал я, догадавшись, какой фильм он имеет в виду, — чокнутый извращенец. Мы направились к выходу из парка с маниакальными улыбками на лицах, и я, уже не удивляясь, в который раз мысленно констатировал факт, что я живу, думаю и чувствую наизнанку, и ничего уже никогда не будет как прежде. хХх Трейлеры закончились, и переполненный зал затих в ожидании хлеба и зрелищ. Хлебом большинству служат чипсы и попкорн, а зрелища на ближайшие часа полтора нам обеспечены. Мы с Уэем ёрзаем на сиденьях и глупо хихикаем, как школьники. Не верю, что это происходит со мной, не верю, что я смотрю это именно с Уэем и абсолютно трезвый, это уже совсем наизнанку! — О, ему так идёт костюм! — восхитился Долбик, и я пытаюсь дальше возмущаться тому, во что превратилась моя жизнь, чтобы не ревновать его к смазливому мужику на экране. Вообще, мы должны были смотреть очередную часть вместе с Печалькой и Спенсером, смачно накурившись — такова традиция. Печалька возмущался бы, какая здесь жуткая романтизация насилия, а Смит ржал бы над эротическими сценами, изо всех сил пытаясь скрыть стояк. Всё было бы, как и должно быть, и сопливые фразочки про вечную любовь не вызывали бы во мне неуёмное желание нежно поцеловать рядом сидящего… — Уже пять минут прошло, — прокомментировал я, указав на экран ладонью, — почему они ещё не трахаются?! — Да подожди, они готовятся, — прошипел Уэй, с надеждой в глазах глядя на экран, — о, ну вот, как ты заказывал! По залу прошлись одобрительные возгласы и свист, и, судя по сдавленным смешкам, мы здесь не одни такие экспериментаторы. — Фу, а вообще, это отвратительно! — скривился Джерри, отвернувшись, и я понял, почему они с Печалькой спелись. — Они её объективировали, подчеркнули её слабость и обязанность подчиняться, и вообще, это — романтизация насилия! Ну точно Печалька, один-в-один! — Что-что её? — переспросил я, и лысый парень с переднего ряда повернулся, злобно глянув на нас. Да ладно, там всё равно нечего слушать — главное смотреть! — Объективировали, — повторил Уэюшка. — Подали как игрушку для сексуального наслаждения, это антифеминистично. Я задумался, нахмурившись, и потёр подбородок. Нужно почитать об этом на досуге… — Ой, фу, так она и села на колени прямо в офисе, ага! — продолжил возмущаться Уэй, и ещё несколько людей с недовольными физиономиями шикнули на нас. — Да-да, конечно, мистер Грей! Почти три передних ряда полностью уже планируют убийство Джерри, и тот стыдится своей экспрессии, извиняется и затихает, но через минуту возмущение берёт верх, и он снова начинает вещать громким гневным шёпотом. Я истерически смеюсь, не в силах остановиться, сползаю вниз по сидению и упираюсь затылком в спинку, чтобы хоть как-то прийти в себя. — Ага, а чего ж ты огурец не возьмёшь — он тоже подходит! — недовольно бурчит Уэюшка, анализируя происходящее, а я глупо хихикаю и тыкаю пальчиком ему в щёчку, пытаясь успокоить. — О, кожаные ремни, ну да, а чего ж не шнурки?! — Слушай, ты заколебал, критик! — не выдержал лысый, видимо, внимательно следящий за сюжетом. — Хочешь, я тебе огурец куплю, раз ты такой опытный, только заткнись! Тут уже не выдержал и я, засмеявшись вслух, но тут же закрыв лицо ладонями, и смех превратился в приглушённый вой. Моему примеру последовала какая-то девушка с заднего ряда, и мне стало ещё смешнее, так что пришлось уткнуться лбом в переднее сидение. — Конечно, я салатик сделаю! — прошипел Джерри серьёзным тоном, и лысый едва не зарычал, но его соседка успокоила его. — От капусты тоже не откажусь… На экране накал страстей, погони, скандалы, интриги, расследования. Зал оцепенел, и даже я во время одной из сцен слегка напрягся. Драка, схватка, кто-то кому-то что-то сказал, кто-то что-то не так понял, Анестейша как всегда смотрит на своего ненаглядного с лицом лица, снова схватка, снова интриги — всё как обычно, классика. Кульминация, опасный момент, любовь, клятвы, слёзы, сопли и, разумеется, порнуха с новыми оттенками. — Нет, ну зачем её так снимать, почему нельзя показать выражение лица крупным планом?! — возмущается Джерри, махая руками прямо над светящейся головой лысого. — Ей же неудобно! — У неё всегда одинаковое лицо, — скучающе заметил я, подперев щёку рукой. — И это, как бы, им обоим не очень удобно, мне кажется… — Ой, а чего так тихо?! — Уэюшка разошёлся, громко застонав и выгнувшись, соблазнительно приоткрыв рот. — О, мистер Грей, возьмите меня, сэр, возьмите меня! Эта сцена разорвала не только меня, но и почти весь зал. Все, кажется, забыли о вечной любви и её оттенках — теперь всё внимание сосредоточено на Джерри и его перформансе. Хорошо, что в зале темно, и его никто не узнал! Я медленно сполз на пол от смеха и теперь сижу на коленях, чуть не плача, и стучу по сидению. Долбик достиг пика наслаждения и развалился на сидении, как умирающий лебедь, познавший все муки бытия. Зал аплодирует стоя, то ли захватывающей концовке, то ли потрясающей актёрской игре лебедя. По мере того, как истерика проходила, а люди расходились, у меня перед глазами начали появляться картинки того, что я только что узрел, и мне тут же захотелось обратно в истерику, обратно в этот дурацкий фильм. Нужно забыть, как Джи приоткрыл ротик, как выгнулся и как стонал, иначе пути назад уже не будет! Ах да, его ведь уже нет. — Шедевр, да? — спросил Джерри, довольно улыбаясь, и я закивал, хихикая. Я боюсь видеть Кая в фантазиях, поэтому фантазий у меня не было уже больше месяца, ведь никого другого я в них видеть тем более не хочу. Мысли о парне в таком ключе пугают меня больше пауков, от вида которых у меня кровь в жилах стынет, и я в ужасе от возможности появления новых оттенков… — Без тебя было бы вообще ни о чём, — похвалил его я, осознал, что ляпнул, покраснел и добавил, — не обольщайся. Уэюшка ухмыляется, я краснею, хихикая. Он выворачивает меня наизнанку снова и снова, и я каждый раз поддаюсь ему. Он словно разрывает мою грудную клетку, вскрывает её, чтобы дотянуться до сердца, и я всё ближе к тому, чтобы оставлять её открытой. Мне всё сложнее защищаться и скрывать цветных бабочек, его прикосновения ощущаются всё болезненнее, но я подхожу к нему всё ближе. Я впервые в жизни безумно счастливый, хоть и наизнанку.