1
Консьерж в белых перчатках впустил Сакуру, как только она показала ему паспорт в мягкой корочке, но Мебуки попросил подождать в вестибюле. — Саске-сан никого не принимает, — твёрдо сообщил он голосом человека, привыкшего отказывать настырным людям. — Я и не собираюсь никуда, — отмахнулась Мебуки и, удивив Сакуру, сказала: — Что бы ты ни думала, я безумно сочувствую ему. И буду рада, если ты можешь ему помочь. — Я постараюсь, — буркнула Сакура перед тем, как войти в лифт, ведущий в апартаменты Саске. Звякают механизмы и шестерёнки, плавно взлетает коробка лифта, мелодичное «дзынь», и Сакура оказывается в квадратном коридоре со светлыми стенами и серо-белой шахматной плиткой. Дверь в квартиру Саске открыта, и от этого у неё подпрыгивает сердце. Она находит их с Наруто на террасе, рядом с пустым бассейном, к стенкам которого прилипли залетные листья. «Пятна» Херста все также лежат на столике под стеклянным навесом. Саске и Наруто сидят в обнимку, рука Узумаки на плече друга, и они по очереди передают друг другу зажженную сигарету, между ними шахматная доска с подвинувшимися фигурами. Холодный утренний сквозняк разбавляет сигаретную гарь. Сакура идёт к ним, нарочно шаркая подошвой ботинок, чтобы ее услышали. Наруто поднимает голову, слегка кивает, а Саске неотрывно смотрит на доску, как будто от исхода войны на ней зависела его жизнь. — Саске-кун, — в голосе нет жалости, ее голос вообще почти лишён эмоций. Почему-то кажется, что любое проявление чувств его оскорбит или заденет. — Ты умеешь играть в шахматы, Сакура? — спрашивает Саске, не поднимая головы, его нос и щеки скрыты отросшими грязноватыми волосами. — Да, немного, ты меня научил, — она аккуратно садится рядом, бедром прижимается к бедру Саске. Он вздрогнул от ее прикосновения. От этого у неё наворачиваются слёзы, и Сакура быстро-быстро моргает. Мир как в тумане, она понимает, что произошло непоправимое, и все же ей иногда чудится, что можно вернуться в тот вечер, как-то все исправить и вернуть в нормальное положение. — Кажется, Саске нужна твоя помощь, Сакура, — Наруто старается говорить обычным, громко-воодушевлённым голосом, но звучит он, как будто разговаривает с душевнобольным. — Я такими темпами поставлю мат через два хода, и Саске потеряет титул короля шахмат. Вот будет неловко. Никакого такого титула Наруто прежде не упоминал, но Сакуре очевидно, что Саске даже не слышит, о чем они говорят, погрузившись в живую кому. Его тело и мозг работают, только внутри что-то замерло, наглухо закрылось, чтобы не сломаться. — Тебе стоит пойти конем на D5, как думаешь, Саске-кун? — она всем телом прижимается к парню, также как Наруто с другого бока, и оба стараются не оставить ни единого одинокого участка на его коже. Как будто это могло ему помочь. — Точно, — отвечает Саске, прикладывает сигарету к губам и, не затянувшись, передаёт ее Сакуре. Она не может заставить себя поднять руку и сделать ход конем. Вместо этого смотрит на Наруто, у того яростно растертые щеки и заплаканные голубые глаза. Узумаки отвечает ей взглядом собачьей суки, у которой подстрелен щенок. Сакура только подносит сигарету к губам, как худые, изящные бледные пальцы хватают окурок и выдёргивают его. Она медленно поворачивает голову, желудок тревожно сжимается, и натыкается на чёрные глаза, воспалённые, как будто в них насыпали песка и стёкол. Она никогда не видела Саске плачущим, сломленным, как самый обычный человек. — Ты же не куришь, — он слегка хмурится, неодобрительно поджимает белые, как у трупа, губы — А ты не проигрываешь Наруто в шахматы. Сакура не до конца осознаёт, почему отвечает так, не пытается сказать ему что-то вроде «мне адски жаль, мое сердце разрывается за тебя», хотя так оно и было, но Саске-то от этого лучше не будет, ему сейчас, наверное, вообще плевать, кто что думает и чувствует. Поэтому она предпочитает разговаривать на его языке. — Ты права, — он выдыхает изо рта облачка пара, так холодно на террасе, и Сакура только тогда замечает, что он одет в домашнюю темно-зелёную футболку и трусы, ничего на нем больше нет. Наверное, Саске собирался впервые за долгое время хоть как-то поспать, когда ему позвонили. — Может, позавтракаем? — спрашивает Наруто, переводя чуть удивлённый, чуть надеющийся взгляд с Сакуры на Саске. — Было бы неплохо, — снова отвечает Саске и тушит кончик сигареты о кафельный пол. — Я хотел вырвать ночью, но было нечем. Учихе Саске не свойственны откровения о своей слабости, думает Сакура, но вслух говорит: — Я приготовлю нам омлет с беконом. — Классно, Сакура, — натянуто улыбается Наруто, и они обмениваются взглядами: Саске приходит в себя или что с ним не так? — Я займусь похоронами родителей, но мне нужна ваша помощь. — Да, конечно, — одновременно отвечают Сакура с Наруто, оба растерянные, но готовые действовать. — Наруто, свяжись с Неджи, найдите священника и церковь. Пусть Хьюга организует приготовления, у него это хорошо получается. — Окей. Понял. — Сакура. Напишешь за меня речь? С учетом того поста. Сакура молча кивает, как если бы его просьба ее не удивила, как если бы Саске каждый день обращался к ней за помощью. Когда на кухне, начищенной до блеска операционной, разносится густой запах омлета, жареного бекона, свежесваренного кофе со сливками и салата, Саске уже сходил в душ, переоделся и беспрерывно отвечал на чьи-то звонки. Наруто, переговорив с Неджи, уселся на высокий барный стул с мягкой бархатной обивкой и сделал огромный глоток горячего кофе. Сакура подумала, что он должен был обжечь себе язык. — Не могу понять, что с ним происходит, — говорит Наруто, вытерев губы ладонью. — Он как-то резко активизировался, хотя еще час назад… Ну, был сам не свой. — Неудивительно, — Сакура пожимает плечом, краем глаза читая сообщение от мамы. Мебуки уехала. — Почему неудивительно? — Наруто двигает к себе плоскую тарелку с пухлым блестящим белком, втыкает вилку в ровно порезанный кусок бекона. — У Саске-куна есть долг перед семьей. Этот долг его и ведет, не дает расклеиться, если уместно так выражаться в сложившейся ситуации, конечно. Сакура размешивает пенку в кофе, хмурится, думая над речью, не поднимая на Наруто головы и не замечая его взгляд. — Я думал, я единственный, кто его понимает, Сакура. — О, я не думаю, что особо понимаю Саске-куна, если честно. Просто есть вещи, которые, не знаю, очевидны? — она отвлекается от ложки в светло-коричневых разводах и смотрит на Наруто. Блондин улыбается. — Мне это не было так очевидно. Саске! — он хлопает по соседнему стулу, когда на кухню входит Саске, одетый в мягкие черные слаксы и черный же свитер, обхвативший его горло. — Я переговорил с Неджи, сейчас поедем в церковь, в которую он ходил в детстве. Кейтерингом и вообще всей едой займется его сестренка, Хината или как там ее зовут. — Хорошо. Я с кузеном, Обито, но вы его не знаете, еду в морг забрать тела. После его слов наступает гудящая тишина, и Сакура шумно ставит тарелку с омлетом и беконом перед Саске, кружку с черным кофе, вилку, зубчатый столовый нож. Она игнорирует складывающуюся атмосферу, садится на стул, скрестив ноги, и спокойно спрашивает: — Обито это дальний родственник, которого приютил твой отец и дал ему образование в Йеле? — Не только образование, — Саске склоняется над дымящейся тарелкой, грациозно орудует ножом и вилкой. В его голосе слышится хмурость и тоска. — Отец в принципе помогал ему во всем. — Понятно. — Меня всегда удивляло, как ты запоминаешь детали, — Саске хмыкает, искоса смотрит на девушку. У нее на верхней губе отпечаток пенного молока, и она шустро его слизывает. — Но ты тоже помнишь кучу всего. — Я думал, я один такой. Ей непонятно, шутит Саске или говорит серьезно. Думает он наверняка совсем о другом. Сакура слабо улыбается и забирает пустую тарелку Наруто, внимательно вслушивающегося в разговор.2
Когда Саске, стоя у трех закрытых гробов, произносит свою речь, Наруто не слушает. Речь эта все равно подставная, Сакура писала ее весь вчерашний день, сидя в гостиной и открыв на планшете пост Саске, педантично сверяя каждое слово, чтобы ни у кого из слушателей не возникло сомнений в том, на чьей он стороне. Несмотря на то, что Учиха негласно получили статус врагов народа перед смертью, людей в церкви полно. Наруто, сидевший на скамейке в дальнем углу вместе с Сакурой и ее родителями, видел всю семью Хьюга, Гаару (его родителей, в прошлом друзей Учиха, не было, хотя пригласительные они получили) с Ли в темных классических костюмах, где-то впереди сидел Шикамару и его дед, недалеко он заметил Корнелию и тучного мужчину с шелковым платком, ее отец наверняка. Люди, которых он часто видел по телевизору или в Форбс, занимали все передние скамейки. Родственники Микото пристроились где-то сбоку, их было мало, и Саске с ним не общался. Прибыло несколько делегаций из других стран, все с охраной и водителями. Первым речь произнес Изаму Нара, рассказав какую-то чушь о Всепрощающем Господе, о том, что только ему судить семью Учиха, не выдержавшую груз вины и покончившую жизнь самоубийством. Наруто в этот момент подумал, что ни в одной тюрьме, а уж тем более строгого режима, не найдется предметов, чтобы заключенные могли нанести себе вред, но все об этом удобно молчали. В какой-то момент Саске сложил брендированный листок в твердом переплете, по которому читал прощальную речь, безжизненно свесил руку, убрал ее в карман. Наруто заметил, как ткань матового костюма пошла буграми там, где Саске сжал пальцы в кулак, и задался вопросом: кто еще видит это? Справа от Наруто вперед подалась Сакура. Саске выпрямляется, выдерживает непонятную паузу: закончил он свою речь или нет, гости замирают, ерзают на сидениях, перешептываются, кто-то икает. Наруто знает, что в тексте, напечатанном Сакурой, больше ничего нет, но Саске вдруг продолжает: — В любом случае, я убежден, что каждый человек в итоге заслуживает понимания, независимо от того, какую роль он сыграл в наших судьбах. Был ли он другом, — глаза Саске мягко, совершенно ему несвойственно устремляются в угол, где сидят, вытянувшись как иголки, Наруто и Сакура, — был ли он нейтралом, со стороны наблюдавшим за нашими проблемами, — черные, со светлой крапинкой глаза останавливаются на середине зала, там, если Наруто не изменяет память, сидит Корнелия с отцом, — и даже если он был врагом, — Саске отводит взгляд, и если эти слова предназначаются кому-то конкретному, Наруто не понимает, кому, — каждый, в том числе моя семья, заслуживает понимания, а значит, и прощения. Я убежден, что мы, добропорядочные, честные граждане своей страны, должны прощать врагов, тем самым разрывая круг ненависти, приведшей нас к трагедии 30/2300. Несколько человек пытаются похлопать ему, хлопки звучат растерянно, одобрительно, глухо, но Саске приподнимает руку с открытой ладонью, показывая, что еще не договорил. Костлявое солнце золотистыми лучами-пальцами касается лица парня с бледной кожей, туго обтянувшей скулы, щеки и лоб. Даже тонкие, с очерченным контуром губы натянулись, так напряжены его мышцы. — Завершая свою речь, хочу сказать. Я всем сердцем желаю мира и прощаю всех, из-за кого мы пострадали… правда, с нюансом. Я прощу врага, — кто-то из не особо умных снова пытается хлопнуть, но большая часть гостей застывает, как облитые кипящим бетоном, — предварительно уничтожив, разорив до копейки, стерев с лица земли всё и всех, что было ему когда-либо дорого, лично провожу его в ад, — Саске одухотворенно улыбается, чуть кивает и замолкает. Наруто думает, что своей выходкой он все испортил, но нет, спустя мгновение зал разрождается неуверенными аплодисментами, которые позже превращаются в овации. Узумаки задается вопросом — многие ли понимают, что сейчас хлопают в ладоши клятве Саске отомстить? Рядом снова двигается Сакура, ее мать неразборчиво шепчет что-то. — Его улыбка в конце была ненормальная, тебе так не показалось? — спрашивает Наруто у Сакуры после завершения церемонии. Из церкви гости переместились в ресторан на первом этаже Ритц Карлтона, всюду миниатюрные канапе с крабами и солеными арахисами на тарелках, белые и красные вина, пироги с перепелкой, жареный кальмар, малиновые и ежевичные капкейки. Наруто кусок в горло не лез. — Не знаю, я не заметила, — Сакура хмурится, она вообще часто сдвигает брови в надломанную линию, когда думает, что никто на нее не смотрит. Наруто понимает, что она врет, все она заметила, но не хочет говорить это вслух. Девушка вздыхает и смотрит на него снизу вверх. — Ладно, я понимаю, о чем ты, но не представляю, что вообще значат его слова. Не может же он серьезно… Сакура молчит, Узумаки выразительно приподнимает брови. Они оба знают Саске почти так же, как самих себя, по крайней мере, сам Наруто точно знает о друге больше, чем Учиха бы того хотел. — Он говорил серьезно, знаю, блин, — выдыхает Сакура, складывает руки в черной рубашке на груди и закусывает щеку. — Ты знаешь, какие у него планы? Со мной он ничего не обсуждает с… с того самого дня. — Его план был понятный, найти виновных и вытащить семью из тюрьмы, оправдать их имя, но… — Наруто понимает, почему Сакуре сложно назвать этот день, — но после их смерти… Я тоже ничего не знаю. Думаю, он собирается и дальше искать виновных, только для других целей. — Посадить их за решетку? — с надеждой спрашивает Сакура и усмехается. Наруто думает, что произошедшее изменило не только его лучшего друга. — Думаю, ему этого мало, — мрачно отвечает Наруто, она кивает. — Я за него переживаю… Нет, не так. Я боюсь, во что он может себя ввязать. — Но можем ли мы на него повлиять? Остановить? Заставить передумать? Они одновременно смотрят в сторону каменного фонтанчика, рядом с которым стоит Саске. Идеальный костюм, все линии гладкие, без претенциозности, чистые туфли, аккуратные волосы, даже небрежная растрепанность исчезла. Он разговаривает с министром энергетики, в чью внучку безнадежно и безответно влюблен Гаара с самого детства, рядом стоит очень высокий китаец. Саске выглядит как самый обычный молодой парень, потерявший семью, которую не любил. Он принимает соболезнования с вежливо-спокойной улыбкой, слегка сгорбленный, как и полагается на любых похоронах, с чуть расстроенной физиономией. Кто-то одобрительно комментирует его пост, кто-то шепчет, как жаль, что ему пришлось пережить такое жестокое обращение от родителей, какая-то женщина говорит, что его прощальная речь достойна попечительского места в крупнейшей церкви города. Он и правда выглядит как Учиха Саске, написавший тот отвратительно манипулятивный, популистский пост, за который в него влюбилась большая часть населения. — Смотрю на него и почти верю, что он их не любил, — бормочет Наруто на ухо Сакуре, кончик носа щекочут ее волосы, собранные в низкий хвост. — Достойно Оскара, — она поджимает сухие губы и отворачивается, будто сцена ей неприятна. Наруто так до конца не понял ни природу их с Саске отношений, ни саму Сакуру. Они не встречаются, но как будто встречаются. Саске попросил ее написать прощальную речь для службы в церкви. О чем это говорит? Сперва Наруто подумал самое очевидное — Учиха настолько доверяет Сакуре и ее знаниям о нем, что не стал даже вносить правки в ее текст. Но что, если у Саске был еще какой-то мотив? Может, Сакура знала что-то, чего не знал Наруто? Возможно ли такое вообще? У него от сомнений и догадок пухнет голова, но у Сакуры спрашивать нет смысла — она либо не знает, как и говорит, либо не скажет, как и сам Наруто не раскрыл бы тайны Саске никому. — О, Тем пришла, — с облегчением говорит Сакура, уставившись в сторону входа. Там и правда неуверенно стоит Темари под руку с какой-то рыжеволосой девушкой постарше. — Пойду поздороваюсь, сейчас она у меня получит… — Сакура. Наруто слышит голос Саске сзади, и, как он и думал, Сакура мгновенно останавливается, оборачивается. Они оба полностью в черном, только ее розовые волосы сияют нелепым жвачным пятном. — Я не был уверен, когда еще смогу застать вас двоих вместе, — все с той же вежливо-спокойной улыбкой, которую он не снимает с самого утра, говорит Саске. Наруто ее уже ненавидит, нет худшего зрелища чем улыбающийся Учиха с ледяными, неживыми глазами. — Что ты хотел, Саске-кун? — спрашивает Сакура, потому что Наруто, кажется, знает, что собирается сказать человек, которого он считал своим братом. — Отойдём? — Саске кивком головы указывает в уголок, ведущий в служебный коридор.3
— Что ты творишь? — шипит Наруто, схватив Саске за лацканы пиджака и затащив его в женский туалет. Он защелкивает замок прямо перед офигевшим лицом дамочки в темном костюме и огромной рубиновой брошью. — О чем ты? — стоило им остаться наедине, Саске, наконец, избавляется от жутко бесившей Наруто улыбки. Теперь его лицо безразличное, восковое, будто из него высосали все эмоции. — Ты знаешь, о чем. Что за дебильное решение? Уехать собрался, все бросить? Куда?! — Наруто сам не верит в то, что говорит, так дико звучат эти слова. — Мне в этой стране делать нечего. Ближайшие пару лет. — Саске, — вдох-выдох, успокойся, Наруто, говорит сам себе. — Ты в каком-то аффекте сейчас или не знаю, что за чертовщина творится в твоей голове, но, прошу, не торопись. Тебе не нужно уезжать, мы вместе разберёмся. Здесь, ты, я, Гаара, Неджи, Сакур… — Не неси ерунды, Наруто. Вы не можете мне помочь, и ты это знаешь. Гаара? — Саске издевательски улыбается, глаза вспыхивают как в лихорадке. — Ты ещё не знаешь, что он винит себя, а может и меня заодно, в смерти Канкуро? Ему самому нужна помощь. — Причём тут ты и он? Вы ни в чем не виноваты! — Наруто уже осточертела эта тема с ответственностью и виной; он был в уверен в непричастности своих друзей так же, как знал, что 2×2 равно 4. — Канкуро был в том центре, потому что встречался с поставщиком наркотиков для Гаары, — Саске кладёт тёплые, светлые ладони поверх рук Наруто, но не отстраняет. Его голос холодный, колкий. — Он собирался заплатить, чтобы Гааре больше не привозили дурь. Наивно, конечно, Гаара нашёл бы себе нового поставщика, но Канкуро пытался помочь, как умел. Наруто стискивает зубы, вдавливает костяшки пальцев в одежду Саске, который даже не шевелится, ему будто все равно. — Я говорю тебе, подожди. Не принимай решения на горячую голову, слышишь? Давай разберемся с этим вместе, у нас все получится, вот увидишь! — Ты даже не представляешь, насколько моя голова сейчас холодна. И тут происходит то, чего Наруто ждал все эти дни с момента, когда Саске плакал у него на плече, провалив попытку суицида. Учиха на секунду показывает своё настоящее лицо, — Узумаки его почти не узнаёт, такое он застывшее, как корка льда на вздыбе айсберга, злое. И Саске толкает его, выдергивается из хватки. Наруто больно ударяется копчиком о выгнутой край раковины. — Если ты думаешь, что можешь вот так со мной, с нами, попрощаться, то ты ошибаешься, — Наруто успевает бросить вдогонку, когда Саске открывает дверь и на секунду замирает на пороге. — Я тебя не отпущу.4
Когда Сакура, лежа в постели после очередной встречи с Саске, рисовала себе будущее, то иногда в ее плавящемся мозгу они жили вместе, в его квартире с большим тенистым парком, по утрам она готовила им глазунью с кофе и гречневыми тостами или забегала в кофейню на углу, покупала там круассаны с сыром и лососем. Она училась в университете и практиковалась в госпитале, а Саске работал (она плохо представляла, где и кем), и они встречались по вечерам за столом, заказывали пиццу на пышном тесте, или карри, или она готовила сама. Потом они обсуждали какие-то вещи, занимались сексом, загружали посуду в посудомойку, иногда включали фильм какого-нибудь Кристофера Нолана, а иногда заканчивали что-то по учебе и работе. Все обязательно заканчивалось совместным сном (Сакура на боку, Саске обнимал сзади) с потушенным светом и глухо зашторенными окнами. Теперь-то она понимает, как далеки ее фантазии от реальности, даже кажутся извращенными, когда она стоит посреди его полупустой квартиры с голыми стенами и зачехленной мебелью. На носике кофемашины нет больше коричневых пятен, картины распроданы, в холодильнике только блестящие химической чистотой отсеки и выдвижные ящички, в баре пустуют места для вина, ликеров, виски, канареечного лимончелло, который, видимо, всегда будет ассоциироваться с Саске. И еще его медленные, тихие шаги, когда он спускается по лестнице в гостиную, одетый в бело-синий спортивный костюм, на его плечах мясистая сумка со сменной одеждой, ноутбуком, зарядкой, документами, ключами… Да черт его знает, что там лежит. Сакуре просто необходимо видеть детали, думать о мелочах, чтобы унять желание вцепиться в него клещом, не позволить сделать дальше ни шагу. — Что ты здесь делаешь ночью? — спрашивает он, спустившись с последней ступеньки, мажет безразличными глазами по ее лицу, не останавливаясь. — Тебе нужно забрать вещи отсюда, чтобы уехать, — она провожает его взглядом, воздух тяжело колышется, когда Саске проходит мимо. — Возвращайся домой, — отвечает он, но Сакура его слышит как сквозь одеяло. Руки, сцепленные на груди, стали вдруг размытыми, ненастоящими. Она не сразу понимает, что кожа мокрая из-за слез, и воспаленные царапины у нее от собственных же ногтей. — Ты уходишь… ты правда уходишь, Саске-кун. — Я ведь сказал сразу после похорон. Сакура делает три громких шага вперед, все в той же черной рубашке и юбке, в которых была еще в церкви и ресторане, и Саске поворачивает к ней голову. В квартире тепло, в открытых окнах шумит теплый ветер, трескают цикады, пахнет набухающими почками. Ладно, как во сне уговаривает саму себя, люди ведь постоянно расстаются, не она первая и не она последняя, а они с Саске даже не встречались, так что все будет в порядке, верно? Это будет несложно, она поплачет пару дней, а потом будет жить, как будто не было этих десяти лет дружбы, влюбленности, любви и смеха рядом с ним? Она справится, точно справится, у нее будет хорошая учеба, быстрый карьерный рост, посиделки с друзьями под белое вино и Эда Ширана, будут кино, цветы и поцелуи с милым парнем, который будет ее любить, который захочет с ней по-настоящему встречаться, ходить на настоящие свидания, однажды познакомит с родителями под ужин с теплой индейкой и… — Не уходи, — шепчет она, впиваясь в него вымокшими до сосудов глазами. — Прошу, останься. Тебе… тебе ведь не обязательно быть одному, у тебя ведь есть Наруто, есть… я. Останься с нами, мы сможем тебе помочь, обещаю. Саске все так же стоит спиной к ней, его руки в карманах. Выглядит почти безмятежно, как будто все так и должно было закончиться. — Мы с Наруто… Мы с Наруто, ты же знаешь, так сильно тебя любим, — она продолжает говорить, громче и быстрее, чувствуя, как теряет его и не может ничего с этим поделать. — Я знаю, тебе больно, ты хочешь отомстить, правда, знаю, но… месть еще никого не делала счастливым. И тебя не сделает, и… пожалуйста… — С чего ты взяла, что я хочу быть счастливым? — резко спрашивает он, чуть повысив голос. — Почему ты решила, что меня вообще интересует счастье, отношения, друзья и все в таком духе? — Я… потому что я тебя знаю! Саске-кун, которого я знаю, больше всего на свете ценит отношения с семьей и близкими, он… — И где теперь семья этого Саске-куна? — безжалостно спрашивает он, полностью обернувшись. От подобия улыбки, которой он встречал гостей днем, остались только губы. — Что случилось с ними, Сакура? Скажи. Она глубоко вдыхает, пытается дать себе еще секунду, которая прошла. Она знала, что не сможет его переубедить, но честно попыталась. Так скажи, ради чего ты сюда пришла, Сакура. Скажи ему. — Возьми меня с собой, — ее голос звучит почти спокойно, только кожу жжет от слез, стекающих по подбородку, скулам, шее. — Я не знаю, что ты задумал, но я помогу и не буду мешать, клянусь. Только возьми меня с собой. Он покачивает головой, Сакура думает, что он сейчас уйдет, но Саске подходит к ней почти вплотную. Они не прикасаются — и она никогда еще не чувствовала его физическое присутствие так же осознанно и ясно, как в этот момент. Он молчит, его лицо — образец бесстрастности и ледяной решимости. — Ты получила мой последний подарок? — спрашивает Саске, разглядывая ее, как запоминая. — Да, коробку с кинжалом… Там написано, что предположительно этим кинжалом Брут убил Цезаря… — Сакура настороженно хмурится, лицо болит, словно его истыкали иглами, но сейчас она даже жаждет физической боли. — Да, весьма редкая вещь, — хмыкает Саске. — Такой кинжал мог быть только один. — Я не понимаю, ты сравниваешь себя с Цезарем, поэтому подарил мне кинжал? Но ты же знаешь, что я не предавала тебя, я не Брут. Сакура не сдерживается, берет в ладони его лицо, каждой мембраной, клеточным атомом, каждым кусочком соединительной ткани запоминает это ощущение прикосновения к нему. Он слегка сгибает голову, позволяя ей гладить себя, замер. — Цезарь не я, — он слабо улыбается, но это совсем не похоже на то, что он демонстрировал на людях. Его улыбка теплая, прощальная. — Цезарь это моя семья. Сама того не замечая, она тупо пялится в пространство на его лице. Ей уже было плохо, хуже некуда, хотя он ещё стоит напротив. Потолки в его квартире невероятно высокие, но ей кажется, будто ее придавило сверху. — Саске, — она не замечает, как снова забывает суффикс, не контролирует речь, вываливая правду, как кишки наружу, почти не понимая, о чем он говорит. — Я… я тебя люблю до какого-то нездорового безумия, так неправильно, это я тоже понимаю, но я люблю тебя все равно. — Знаю. Сакура закрывает глаза, когда он пальцами проводит по мокрым следам на ее щеках, задевает лоб и нежно целует в губы, не раскрывая рта. Это, думает Сакура, их самый целомудренный и болезненный поцелуй. — Я тебя тоже люблю на самом деле, — он говорит как из-под толщи воды и в то же время слишком безучастно для таких слов. — И я хотел предложить тебе встречаться до того, как все изменилось. Но теперь уже поздно. Когда она открывает глаза, за ним захлопывается дверь. Ветер шелестит так же ровно, тепло и безразлично.5
Сакура ворочается по ночам в кровати и часто просыпается с ощущением, что этой кроватью ей придавило легкие. Она скучала по Саске так остро, что в моменты какой-то осознанности, когда на пять минут, а иногда на час, становилось легче, спрашивала себя — разве можно скучать по кому-то так же сильно? Ей его не хватает физически, как кислорода под водой, что хочется умереть. Она, бывает, в моменты сильнейшей слабости, вспоминает его, их худшие моменты, чтобы было легче выжечь образы из памяти, но вместо этого в голову лезет всякая чушь (мелькающие уведомления в его телефоне без чехла, как он лениво выкручивает руль на повороте или убирает невидимую ниточку с ее юбки), от которой она подскакивает в кровати и ищет его где-то рядом, хотя он, конечно, никогда в ее квартире не ночевал. Когда свет разрезает полы комнаты кривыми лентами, она с тупой болью думает, что он продал квартиру, что сейчас там кто-то другой занимается любовью над удобной барной стойкой, кто-то другой разбрызгивает мыльную воду, принимая душ, и пахнет там не кожей и парфюмом Саске, а, может, горячими домашними булочками, которые вообще не идут тем апартаментам. В обычное время, если бы она была сейчас в их общем прошлом, Сакура подскочила бы под последнюю трель будильника, запихала в сумку сменные трусики, может, даже платье, нацепила школьную форму и спокойно проживала бы день, общалась с Ино, Тен Тен и врачами, зная, что вечером ее ждёт Саске, что они встретятся и поужинают, как обычно, возможно, она даже уговорила бы его съездить в Макдональдс, который он недолюбливал, и посмеивалась бы, когда очередная кассирша, краснея или неправильно пробивая чек, пыталась бы узнать, а вместе они или просто друзья. И новые дни она тоже не любила, чем больше их становилось, тем сильнее, казалось, разрасталось расстояние между ними, каждое ее действие без него (попить кофе с Тем, сходить в госпиталь, сдать экзамен по биологии) будто подтверждало его отсутствие, служило неоспоримым доказательством: Саске ушёл. На седьмой или восьмой день после того, как Саске покинул страну и об этом растрезвонили в новостях, Сакура механически вертела в руках коробку с кинжалом, одну из кучи вещей, которые напоминали о нем и которые она никак не могла заставить себя убрать в старый пыльный шкаф на балконе. Держа тяжелый кинжал, она долго пялилась на блик света в отупевшей стали, разглядывала рукоятку с разноцветными камнями, потом открыла Гугл в телефоне, проигнорировав сообщения от подруг, и поискала информацию о кинжале, которым предатель Брут убил Цезаря. Официально ни о каком подлинном кинжале известно не было, и Саске, скорее всего, знал это и сам заказал его у ювелира или просто получил от кого-то. Но почему он подарил кинжал ей? Сакура иногда пыталась ответить на этот вопрос, но мысли обволакивали мозг, как кисель, не позволяли думать ясно. Она в основном спала, пила кофе с молоком и сахаром, смотрела документалки по BBC, пока не веки не наливались густой кровью и она не засыпала с ноутбуком на коленях. Поэтому как-то вечером, спустя месяца два или около того, когда они с родителями переехали в другой город, где отцу предложили какую-то «очень выгодную и статусную должность», Сакура во время ужина ковыряла курицу с кукурузой в тарелке, и на коленках у неё лежала коробка с кинжалом. Не доев, она посмотрела на отца (от него наконец-то перестало кисло пахнуть пивом, переезд однозначно пошёл на пользу), достала кинжал и показала родителям, покрутив камнями под голубоватыми лампочками. — Ого, что это у тебя? — спросил Кизаши, приоткрыв рот то ли весело, то ли удивлённо. Мебуки взглянула на предмет, взяла пустую кружку мужа с темным ободком и отпечатком шоколадной конфеты, налила туда крепкий чёрный чай. — Саске-кун подарил перед отлетом, сказал, это кинжал, которым Брут убил Цезаря, — Сакура передала его отцу, с любопытством принявшемуся изучать прохладную рукоятку, тускло-серую сталь, и подперла подбородок ладонью, внимательно глядя на Кизаши. — Правда, интересный подарок? Я спросила, почему кинжал Брута и почему мне? Неужели он думал, что я могу быть, как Брут? Знаешь, что он ответил? — Не представляю, — сдержанно усмехнулся Кизаши и поблагодарил жену за чай, откусил конфету с абрикосом в шоколаде. — Саске-кун сказал, что Цезарь это не он, а его семья. — Да, вполне в духе его семьи сравнивать себя с Цезарем, — хмыкнул Кизаши, послал Мебуки улыбку, но она была занята тем, что вытирала жареные пирожки бумажной салфеткой; слишком много кунжутного масла налила в свою новую сковородку. — Может быть, может быть, — задумчиво протянула Сакура, пальцем постукивая оттопыренную нижнюю губу. — Но ещё это значит, что Брут это тоже не я, а моя семья. Мои родители, точнее, больше ведь никого нет. И она впервые за долгое время, тянувшееся, как затянутый сон с момента прощания с Саске, почувствовала себя живой, когда отец застыл, не донеся остаток конфеты до губ, когда Мебуки сдавила в руке пирожок, из дырки вылезла капуста, и Сакура задрожала от смеси ярости, неверия и странного, неуместного облегчения. Конец 1 части