Между строк

Последние несколько недель Эпонина провела в приятном оживлении. Скиталась по парижским улицам в поисках работы, подыскивала недорогую комнату – в этом ей очень помогал Мариус – и передавала сестре записки через инспектора Жавера. Ее впервые за долгое время не контролировала чета Тенардье. Конечно, она не раз замечала, что друзья отца ведут за ней слежку – но кого это волновало, пока они оставались в стороне? Эпонина была занята другим. С комнатой дела обстояли неплохо – студенты подыскали им с Азельмой замечательную мансарду. Но с работой ничего не выходило. Сегодня она снова отправилась на поиски, натянув на себя единственную теплую вещь – пожелтевшее от пыли, сплошь усеянное заплатками пальто. Стоило подуть сильному ветру – и она зябла до костей, а потом кашляла, содрогаясь всем телом. Но поисков своих не оставляла. Ведь уже скоро Азельму ждала свобода. Эпонине очень хотелось сразу же погрузить сестру в новую, безопасную жизнь. Несколько раз она прикидывалась юношей, и тогда ей доставалась самая тяжелая, но вместе с тем хорошо оплачиваемая работа. Она трудилась всю ночь, и нередко засыпала прямо в ABC кафе, во время заседания революционеров. – Не изводи себя, Эпонина, - посоветовал как-то Анжольрас, глядя ей прямо в глаза. – Ты могла бы попросить любого из нас о помощи. Грантэр молча подвинул к ней свою кружку пива, и Эпонина позволила себе рассмеяться. Потом покачала головой, улыбаясь. – Я хочу все сделать сама, - призналась она. – Но мне очень приятна ваша забота. Мне казалось, что вы всегда видели во мне лишь… Она оглянулась, чтобы взглянуть на Мариуса. Тот о чем-то оживленно спорил и вряд ли прислушивался к их беседе. Но на всякий случай девушка все же понизила голос. – Тень Мариуса. Грантэр пожал плечами. – Ну, сейчас ты гораздо чище и похожа на хорошенькую девушку. Что ты делаешь, когда не работаешь, Эпонина? Анжольрас понимающе улыбнулся и совсем незаметно отошел от их стола. Эпонина проводила его умоляющим взглядом. «Останься, не уходи…» Но Грантэр все еще ждал ответа. Кто бы мог подумать, что Грантэр – это кудрявое чудовище, эта ходячая катастрофа и любитель женщин – начнет ею интересоваться. Эпонина снова посмотрела на Мариуса. Завертевшись в делах, она о нем позабыла на некоторое время, и сейчас могла хладно рассудить, что он едва ли рассматривает ее как любовный интерес. Конечно, он оставался ей симпатичен, а при звучании его голоса Эпонина чувствовала странное покалывание во всем теле, но... Что-то подсказывало девушке, что ее сердце свободно. Тогда почему она так хотела смолчать на вопрос, заданный Грантэром?.. – Гуляю по Парижу, - наконец, выдавила из себя Эпонина. – И мечтаю. – Что это за дело, - хмыкнул Грантэр. – Хорошо. А чем же ты занята, когда не мечтаешь о принце? Эпонина фыркнула в нос. – Тогда я навещаю Азельму. Грантэр издал невнятный звук, означающий раздражение. – Ты же прекрасно понимаешь, о чем я говорю, Эпонина. Неужели так трудно ответить? Она засмеялась. – Очень трудно, Грантэр, - здесь она посерьезнела. - А теперь мне пора идти. После этого она поднялась из-за стола и, помахав Мариусу, вышла из кафе. Грантэр ведь не был плохим парнем, несмотря на все свои минусы, верно? И все-таки… Эпонина остановилась и подумала, куда ей направиться дальше. Пожалуй, в Париже еще оставалось несколько фабрик, где требовались рабочие. А она не позволила бы себе упустить и единого шанса. *** – Извините, - спросила Эпонина, опуская взгляд. – А на этой фабрике не требуются рабочие? Я умею неплохо шить, и… Хозяин фабрики приподнял ее лицо за подбородок. – Не нужно прятать такое изумительное личико, милая. Вы здесь придетесь очень к месту. Говорите, неплохо шьете… От этого человека воняло табаком, потом и еще чем-то. От смешения всех этих запахов Эпонине едва не стало дурно. Она заставила себя кивнуть и последовала за хозяином в длинный зал, где трудились женщины. Все, как одна, в серых платьях. На лице каждой – полное сосредоточение. По лбу катится пот. Эпонина испытала странное воодушевление, глядя на них. Это были честные женщины, работавшие не покладая рук ради куска хлеба. Их наверняка ждали семьи, голодные дети, старики-родители… Она замялась на пороге, боясь вступить в их мир. В своем пальто и кепке Эпонина казалась здесь чужой. – Ты можешь поискать себе подходящее платье, - сказал хозяин, все еще странно поглядывая на нее. – И приступить к работе. Эпонина кивнула. Да, пришло время скинуть с себя зловоние имени Тенардье. Ради Азельмы. Ради себя. *** Жавер долгое время задавался вопросом, имеет ли он право спросить, или же лучше смолчать. Но, конечно, закон говорил в нем сильнее любого иного чувства. – Эпонина, - он прокашлялся и поднял на нее взгляд. – Что у вас с лицом? Девушка строчила очередное письмо сестре, сидя в его кабинете. Время от времени она нервно покусывала кончик пера, а иногда и вовсе оставляла его, много раз перечитывая написанное. Словно ее сестра стала бы искать неровности письма. Она ведь просто светилась счастьем, когда получала эти записки… Эпонина закусила нижнюю губу и отвела глаза. – Ничего, - голос должен был прозвучать ровно, но все-таки дрогнул. – Просто упала. – Лицом, - наполовину вопросительно, наполовину утверждающе отозвался Жавер. Нет, все-таки это немыслимо – смотреть на него и не врать. Она чувствовала себя преступницей, которая вот-вот угодит за решетку. Умел ли этот человек смотреть иначе? – Ну, - она вздохнула и вернула перо в чернильницу. – На самом деле, я немного повздорила с моим нанимателем. – Вы работаете на фабрике? – Жавер приподнял одну бровь. – Конечно, я работаю, - с небольшой обидой ответила Эпонина. – А этот синяк скоро пройдет. Мы повздорили и помирились. Я просто плохо поняла, что от меня требуется. Моя вина. Эпонина замолкла. Почему она всегда ухитрялась сталкиваться с людьми жестокими и недобрыми? Почему даже женщины, работавшие с ней на фабрике, посматривали на нее косо? Чем она так выделялась? Жавер кивнул. Девчонка не хочет говорить – и не надо. – Мадемуазель, вы закончили? – Да, - она кивнула и передала ему письмо. – Еще раз спасибо. Я очень благодарна… Она уже хотела развернуться и уйти, но Жавер остановил ее. – У меня к вам есть еще одно дело. Эпонина замерла, посмотрела на него чуть испуганно. – Какое же? Жавер кивком указал ей на кресло. – Присядьте. Этот разговор не займет больше пяти минут, - заявил он. Эпонина послушно присела в кресло. – До полиции дошли слухи, - Жавер постарался начать миролюбиво, не зная, как девчонка отреагирует на его слова. – Что в ABC кафе по вечерам собираются настоящие революционеры. Весьма странно, ведь раньше это место всецело принадлежало знакомым вам студентам, - тут он посмотрел на нее в упор. – Мне неприятны эти слухи. Я хотел бы поскорее разобраться с их истинным значением. Есть ли причины для волнения, можно ли избавиться от дыма, пока нет огня. Погасить все их планы на корню, мадемуазель. Эпонина внимательно слушала, хоть и разглядывала большую часть времени свои туфли. Наконец, она позволила себе тихо ответить: – Я не очень понимаю. – Мне известно, - продолжил инспектор. – Что завсегдатаи кафе являются вашими… приятелями, и мне не хотелось бы, чтобы для них все закончилось плачевно. Вы имеете хоть малейшее понятие о революционных движениях, вспыхивающих сейчас от малейшего дуновения, любого неосторожно брошенного слова? Эпонина покачала головой. Действительно, наблюдая за студентами, она мало вникала в их беседы. Все что они делали казалось ей детской забавой. Ведь, по правде говоря, эти юноши только пили и в лучших чувствах выкрикивали «Vive la revolution!”. Но раз инспектор был так серьезен… Означало ли это, что Мариус и другие в большой опасности? – Что вы хотите от меня? – спросила она, особенно выделяя последнее слово. – Не мне убеждать их в правильности или ошибочности их планов. Я всего лишь Эпонина, а не какой-нибудь Анжольрас, - тут она осеклась. Еще не хватало, чтобы Жавер знал имена самых важных зачинщиков. Но даже если он обратил внимание на названное имя, то не подал виду. – Я уже говорил вам, мадемуазель, - Жавер поднял глаза, и его лоб пересекла напряженная морщинка. – Что сейчас вам лучше воздержаться от посещения кафе ABC. Если там вы встречаетесь со своим молодым человеком, постарайтесь назначить другое место… На щеках Эпонины проступили розовые пятна. – Н-нет, я просто прихожу туда… Когда не хочу быть одна, - эти слова прозвучали, как самое настоящее признание. Действительно, куда она еще могла пойти? Эпонина сходила с ума от тишины ночного города, тишины маленькой мансарды. Она уставала молчать, а в кафе всегда было так шумно… Там бурлила жизнь. – Я понимаю вас, - ответил Жавер, на мгновение закрывая глаза. – Я знаю, что такое одиночество, мадемуазель, но я боюсь, что вам придется на некоторое время смириться. Не пренебрегайте моим советом. Эпонина пожала плечами и натянуто улыбнулась. – Как скажете. Так это все? – Да. – И вы просто хотели… предупредить меня? Их глаза встретились. Эпонина вздохнула и посильнее надвинула кепку на лицо. – Хорошо, я поняла. Постараюсь лишний раз не попадаться на глаза фараонам, - она ахнула. – Ой, извините. – Вы не первая используете это слово, - Жавер поднялся из-за письменного стола и открыл перед ней дверь. «Попытка быть галантным?.. Кто бы мог подумать". Эпонина вышла из его кабинета в смешанных чувствах. Сперва ей хотелось броситься прямиком в ABC кафе и объявить студентам, что за ними идет слежка… Но следующая ее мысль была об Азельме. Если она примелькается полиции, они причислят ее к лику революции. Что тогда станется с ее глупенькой сестренкой?.. Эпонина покачала головой и быстро шмыгнула в переулок. *** Жавер вздохнул и развернул письмо, написанное аккуратным почерком Эпонины. С каждым разом она писала сестре все больше, старалась убедить ее в собственном благополучии. Вообще-то, Жавер считал выше своего достоинства читать чужие письма, и хотя после второй записки Эпонина перестала должным образом запечатывать свои послания, он не думал этим пользоваться. Всегда лишь пробегал письма глазами, на случай, если Эпонина пыталась вложить в них хоть какую-то важную для полиции информацию, но оставался ни с чем. По крайней мере, сегодняшнее послание отличалось от предыдущих. Жавер замер, наткнувшись на собственное имя. …И, дорогая Азельма, я должна признать, что мое мнение о полиции постепенно меняется. Возможно, наш отец не прав. Ведь взгляни сама – если жить по правилам, не пренебрегая законами, то и причин для беспокойства не останется. …Ты помнишь инспектора Жавера?.. Его-то наш отец и боится больше всего на свете. Но этот человек помог нам с тобой. Только благодаря его помощи мои письма всегда находят тебя. Я всегда думала о нем очень дурно. Помнишь, мама сравнивала его с цепным псом? Мне так стыдно, что я смеялась вместе с ней, Азельма… Он отвел глаза. Письмо не предназначалось ему. Это было по меньшей мере нечестно по отношению к Эпонине, которая доверила ему переписку с сестрой. Ее мысли, изложенные на бумаги, были для него как на ладони. «Ты вот-вот оступишься, Жавер», - сказал себе мужчина, хмурясь. – «Письмо надо передать Азельме». Но почему-то его приятно удивило то, что писала о нем Эпонина. Она не считала его злым и бесчувственным. Сколько таких слов он слышал в свой адрес? Кремень, человек без сердца, безжалостный палач, фараон. Эти прозвища если и волновали его, то в самом укромном уголке сердца, куда не добрался даже сам Закон.