Между строк

Эпонина густо покраснела. Едва скрывшись с баррикад, она нашла себе укромное местечко, где замерла, как вкопанная, и позволила себе раствориться в новом чувстве. Это чувство, очень похожее на ликование, доставляло ей огромное удовольствие. Сердце билось в груди, как сумасшедшее, и на секунду Эпонина забыла, кто она такая, зачем явилась на улицу Шанврери и почему возвращается домой. Она замерла, потеряв нить своего путешествия, и начала воровато оглядываться по сторонам. «Наверно», - решила Эпонина, - «Я сошла с ума. Что же я такое натворила? Инспектор посадит меня в тюрьму. Он обязательно сделает это, потому что…» – Привет, сестрица, - послышался звонкий детский голос. Эпонина вздрогнула и обернулась. Гаврош стоял совсем рядом с ней в своей излюбленной позе – руки в карманах, беретка съехала на глаза, а губы изогнуты в хитрой ухмылке. Она ненавидела, когда Гаврош строил из себя взрослого, но он делал это все время. ‘Понина покачала головой, прежде чем воскликнуть: – Что же ты здесь делаешь, Гаврош? – ее брови поползли наверх. – Разве я не предупреждала, что собственными руками тебя… – Азельма уже дома, - скучающим тоном заметил мальчик, прервав сестру. – Можешь не бояться. С ней все в порядке. Встревожена слегка, но из дома не выйдет. С нее Грантэр обещание взял. – Ах вот значит как! – Эпонина скрестила руки на груди. – Замечательно. Тогда и ты отправляйся домой, нечего мешаться под ногами у старших. Гаврош надул губы. – Но Анжольрас сказал, что я могу прийти. Им всякая помощь нужна. Пожалуйста, Эпонина, я ведь умею держать ружье и даже не падаю, как малыш Пьер… Маленьким быть удобно. Я пролезаю во все норки, во все щелки. Если есть что-то, чего не могут старшие – значит я смогу. Почему… Прежде, чем Гаврош закончил, Эпонина наклонилась и крепко-крепко прижала его к себе. Когда братишка вот так смотрел ей в глаза и пытался что-то объяснить, она видела в нем наивность Азельмы, ее прямоту и честность. Эпонина любила их обоих. Она скорее бы подвергла себя опасности, чем позволила брату с сестрой рисковать жизнями. – Оставайся с Азельмой, - попросила Эпонина. – Ее должен кто-то защищать. – Это уловка, - скорчился Гаврош. – Взрослые всегда говорят что-то подобное, а потом ты просто сидишь дома, и ничего не происходит. Все самое интересное достанется тебе, ‘Понина. Девушка освободила его от своих объятий, выпрямилась и отвела взгляд. – С чего ты взял? – Да с того, - с готовностью ответил мальчишка, - Что ты сейчас снова кинешься на баррикады. Все из-за этого дурацкого жандарма. Эпонина, может мы просто позволим ему умереть?.. Всем остальным ведь наплевать, когда крадут, убивают. Он один вцепляется мертвой хваткой. Без него на улицах Парижа жить станет много легче, поверь. Услышав холодность в голосе Гавроша, Эпонина посмотрела на него с негодованием. Нет! – этот ребенок никогда не научится держать язык за зубами, подумала она. Брат немного подождал ее ответа. Она молчала и не двигалась. Лишь губы судорожно сжались, потому что Эпонина боролась с желанием закричать о том, какой инспектор Жавер на самом деле хороший. Она ведь столько раз уже повторяла это, но до сих пор ни одна живая душа ей не поверила. Любой человек из толпы, любой – богатый или бедный – ненавидел инспектора до глубины души. Как Жавер мог жить, зная это? А ведь он, несомненно, был прекрасно осведомлен. Эпонина задрожала, вновь ощущая силу его тяжелого взгляда, брошенного из полутени. Поцеловав его тогда, она словно бросила вызов его сильной натуре. На Эпонину снизошло озарение: она защищала этого человека не из простой симпатии. Вся жизнь до знакомства с ним казалась ей незначительной и жалкой. Быть может, инспектор неправильно понял стремление Эпонины спасти его?.. Принял это за широкий жест, за благодарность? Но она совсем не это силилась сказать. – Выглядишь так, будто боишься, - сказал Гаврош. – Ну ладно, я понял уже, что ты этого полицейского не оставишь. Ты в него тоже вцепилась, как он в свой Закон. – Я ничего не боюсь, - тихо ответила Эпонина, но в ее голосе появились стальные нотки, заставившие Гавроша пожалеть о брошенных на ветер словах. – Иди домой. – Я тебе нужнее, чем Азельме. – Отлично, - фыркнула Эпонина, зачесывая за ухо непослушную прядь. – Тогда если попадешь в неприятности – не рыдай и не зови. Выпутывайся, как знаешь. Он тут же бросился бежать, уже на ходу кинув: – Здорово! Спасибо! Эпонина стиснула губы. Ее братец считал все это забавной игрой, как и студенты. Она одна понимала, что такое революция. Точнее, не понимала, а чувствовала. Как раскаты грома средь ясного неба, в предвестии бури. Ее пугала эта неизвестность, а других она подстрекала, держала в возбуждении. «Что не так со всеми этими дураками?» - думала Эпонина, глядя вслед брату. – «Все это просто не может хорошо закончиться. Ни для кого из нас». Она вздохнула, сняла с себя кепку и позволила волосам свободно разметаться по плечам. Чуть пригладила их пятерней, после чего водрузила кепку обратно и пошла обратно к баррикадам. «Я только присмотрю за Гаврошем и придумаю, как мне спасти инспектора», - сказала она себе. – «Ничего лишнего. А если дело запахнет гарью, утащу оттуда обоих». На ее лице застыло холодное, бледное уныние. Она огляделась. Ни звука. Ни души. И только ветер безмолвно подтолкнул ее в спину. В тот момент какой-то частичкой себя Эпонина осознала, что в эту ночь прольется кровь. Она отогнала от себя эту нехорошую мысль, заставила ее исчезнуть в глубинах сознания… Но эта мысль не умерла, не испарилась. Она просто спряталась, решила выждать момент. Эпонина очень хорошо это понимала. *** Мариус сильно удивился, когда Эпонина вернулась на баррикады. Он посмотрел на нее, как на умалишенную, и осведомился, не нашла ли она Азельму. Получив положительный ответ, юноша совсем потерялся в догадках, что же приключилось с его подругой. – Теперь я ищу брата, - честно ответила Эпонина. «Блаженная!» - сказал себе Мариус. – Послушай, - произнес он вслух. – Почему бы тебе не пойти домой? Эпонина нахмурилась. Этот вопрос застал ее врасплох, и она поморщилась, не находя ответа. Не могла же Эпонина вот так просто, без всяких предисловий, посвятить Понмерси в свои планы касательно инспектора Жавера, которого студенты обозвали шпионом и держали теперь в отвратительных условиях? Нет, Эпонина сумела бы со спокойной совестью наврать, и ее ложь не заставила бы Мариуса насторожиться… Но сказать правду – ни за что. Воображение, столь богатое и интересное, сослужило Эпонине благодарную службу. За какие-то пять секунд своего молчания она сообразила, как обезопасить всю свою семью и взяться, наконец, за спасение инспектора. У Эпонины были все причины гордиться собой. – Мариус, - тихо сказала она, - У меня к тебе просьба. – Как вовремя, - чертыхнулся Мариус. – Чего же ты хочешь, ‘Понина? Она огляделась по сторонам, и, удостоверившись, что другим студентам до их беседы нет никакого дела, начала говорить. – Ты видишь Гавроша, - Эпонина кивнула в сторону. – Он весь лучится от счастья. Другие дети так радуются новым одежкам да подаркам, а этот умирает от восторга, что попал, наконец, на будущее поле брани. Мариус нервно облизнул губы и кивнул. – Да, - выдохнул он. – И что? – Отошли его. – Я?! – воскликнул Мариус, хватаясь за свое ружье. – Почему ты просишь об этом меня? – Может, потому что мы друзья. Эпонина сердечно улыбнулась мсье Понмерси и многозначительно посмотрела на него. Вряд ли юноша понял намек. Выглядел он по меньшей мере озадачено. – Ладно, - тихо сказал Мариус. – Но что я могу сделать? – Отослать его, - воодушевленно повторила ‘Понина. – Скажи, что тебе нужно передать письмо Козетте. Брови юноши поползли наверх, придавая ему несколько капризный вид. – Но у меня нет письма. – Мариус, это может быть даже пустая записка. Гаврош уважает тебя и получателя, он не станет читать. – Это глупо, ‘Понина… Она ахнула и уперлась руками в бока. – Глупо? – это слово Эпонина выплюнула, как проклятье. – Не твой братец скитается по парижским улицам, ища себе лишних проблем. Ты даже не представляешь, как это трудно… Козетта в безопасности, - уже тише продожила девушка. – Но ты подумай, каково тебе было бы, находись она где-то посреди Парижа. В такое-то время. – Хорошо, - Мариус зажмурился. – Я понял. Позови сюда своего мальчишку. Эпонина покачала головой. – Нет. Он сразу догадается, что это моя уловка. И пожалуйста, говори с ним как можно серьезней. Он должен почувствовать, что без него в этом деле не обойтись. Мариус в это мгновение силился вытащить из нагрудного кармана клочок бумаги и начеркать на нем что-то – чуть ли не пальцами. «Если я могу доставить Козетте письмо, почему бы не воспользоваться возможностью?» - решил Понмерси, крича кому-то из друзей, чтобы те раздобыли ему чернила. Эпонина хмыкнула и скрылась в тени. Она нашла себе укромное местечко, откуда могла беспрепятственно наблюдать за братом и Понмерси. Уже через несколько минут она сделала вывод, что Мариус очень неплохо справился с возложенной на него ролью. Гаврош аж подпрыгивал от нетерпения, на его лице эмоции менялись со скоростью света – то озорная улыбка, то серьезный взгляд исподлобья. «Кажется, все удалось». Подумав так, Эпонина поняла, что проваливается в сон. Она из последних сил цеплялась за реальность, но мышцы ныли, голова гудела, а глаза слипались. Отдаленный шум голосов убаюкивал ее, и вскоре Эпонина перестала бороться с собой. Она знала, что Азельма и Гаврош теперь в безопасности, а это самое главное. Девушка закрыла глаза и ощутила, как ее обволакивает приятный туман. Голова потяжелела, ноги словно свинцом налились. Она совсем выбилась из сил, бедняжка. Засыпая, Эпонина видела события сегодняшнего дня, заново переживала волнение, страх. Вновь задыхалась, перебегая от кафе ABC к баррикадам на улице Шанврери. Она слышала свои пылкие речи, обращенные к инспектору Жаверу, и чувствовала то единственное прикосновение губ к его коже… Эпонина словно со стороны наблюдала за поцелуем. Вот все ниже и ниже склонялась ее голова, все надежнее и крепче сжимались от решимости руки. А брошенный вслед крик?.. Ей тогда показалось, что Он вложил в этот вопль все свои чувства, а сейчас Эпонина корила себя за призрачные надежды. Она ведь все себе напридумывала. Инспектор был старше ее… Насколько? Лет на двадцать, не меньше. Мужчин его возраста уже не так легко было смутить, заставить влюбиться. Возможно, подобное оставалось в силах девушек вроде Козетты – ухоженных, воздушных, великолепных – но Эпонина не смела даже мечтать о такой чести. Хотя на самом деле Жавер - совсем иная фигура. Он куда неприступнее других мужчин. Вряд ли его вообще можно склонить к любви обычными женскими уловками. И все же ‘Понине снился исключительно этот человек. Во сне он позвал ее не один раз, а два. И на второй она обернулась, все еще трепеща от стыда. Как странно: его лицо не было испачкано кровью, как и на костюме – ни пылинки. Он просто стоял посреди залитой солнцем улицы и смотрел на нее. Вновь это бесцветное выражение лица. – Вы все равно не сможете изменить меня. Не делайте этого. Не пытайтесь, - сказал он с горечью. Эпонина на минуту задумалась, потом легкая улыбка тронула ее губы. – Неужели вы решили, что я захочу изменить вас? – Берегитесь, - тихо ответил Жавер. – О нет! Я достаточно уже осторожничала. Теперь я хочу, чтобы вы меня услышали. Только дайте договорить… Она заговорила уверено и очень громко, но Жавер заставил ее замолчать, накрыв ее губы своими и прижимая девушку к себе. Это не был целомудренный поцелуй, ничего подобного Эпонине испытывать не приходилось. Но это было так прекрасно, что она невольно обвила шею инспектора руками и, вдыхая приятный запах, исходящий от его кожи, ответила на поцелуй. Сквозь ее запутавшиеся мысли пробивался какой-то посторонний звук. Эпонина так ничего и не сказала. Ее разбудил выстрел и последовавший за ним крик. Буря, наконец, разразилась.