Между строк

Очень хотела пропиарить одну песню, которая хорошо олицетворяет Жавера (и посвящена ему), но глава настолько грустная, что не в тему. В следующий раз ;) На пути домой Эпонину посещало много мыслей, и отнюдь не светлых. По правде говоря, ни одна из них не могла бы воодушевить человека, находящегося на грани душевного равновесия. Напротив, мысли только подогревали ее отчаяние, и в глубине души Эпонина уже сомневалась, что в мире вообще есть счастье, свет и надежда. Она сомневалась и в себе тоже. До этих пор все попытки Эпонины построить новую жизнь казались ей вполне оправданными и полными перспектив, но теперь она лишь горестно вздыхала. Эпонине страшно было думать, что где-то там, за спиной остались люди, которых она считала своими друзьями. Задумывалась она об их политических убеждениях или нет, это были все те же дорогие душе студенты с их вечными разговорами о том-сем. Но вместе с их лицами Эпонина ненароком вспоминала и бледное личико Гавроша, с еще чуть подрагивающими веками… Уже мертвый, а веки нервно дрожат. Какая страшная-то была смерть. Эпонина в который уже раз вытерла глаза рукавом. Она никогда так не рыдала – а уж Азельма не остановится, наверно, до завтрашнего дня. Будет винить себя, убиваться, тихим голосом вспоминать, что еще вчера этот маленькой дурачок бегал вокруг нее и клянчил су. На самом деле, ‘Понина не знала, хочет ли она говорить сестре о Гавроше. Можно притвориться, будто она и сама ничего не знает. Эпонина покачала головой. Нет, нельзя так делать. Это двойной удар, и куда болезненнее, чем признание. Неизвестность породит в сердце Азельмы волнение, и она места себе не найдет, пока Гаврош не вернется домой. А он не вернется. Страданий так или иначе миновать не удастся, поняла Эпонина. Она и оглянуться не успела, как оказалась у дверей дома. Стоящая в нерешительности перед входом в собственное жилище, она, должно быть, составляла бы на редкость нелепое зрелище для зевак, не будь улицы пустынны. В такое время все люди отсиживались дома, чтобы завтра выйти на главную площадь, как ни в чем не бывало, и продолжить свои обычные дела. Словно ничего не произошло, словно под ногами нет луж крови. Эпонине стало интересно, опустеет ли кафе ABC. Скольких ее друзей не станет? Одного-двух? Или всех разом?.. Она поморщилась, зажмурившись, и толкнула дверь рукой. Раздался противный скрип. Эпонина затаила дыхание, но в доме царила тишина. Никто не выбежал ей навстречу, никто не подал голоса. Во всяком случае, сначала. Эпонина скинула с себя плащ и огляделась. Никогда еще их скромная обитель не казалась ей такой холодной и лишенной уюта. Они ведь по-прежнему жили довольно бедно, насаждаясь, главным образом, обществом друг друга. Больше всего жизни в это место привносил Гаврош со своим топотом, громким смехом и постоянными комментариями. Котенок, выросший уже в несуразную кошечку-подростка, тоже забегал к ним лишь изредка – покормиться. Теперь они будут лишены и этих маленьких радостей. — Эпонина, – послышалось из соседней комнаты. Слабый, еле различимый зов, сравнимый разве что с шелестом листвы на деревьях. Сердце в груди так и подпрыгнуло. Девушка быстро пересекла порог комнаты и остановилась. Азельма лежала, завернувшись в одеяло, и смотрела на нее мягко-мягко, с ледяным спокойствием. Опьяненная этим блеском надежды, Эпонина, конечно, не заметила этой каменной маски вместо лица. Она присела перед кроватью на колени и разрыдалась еще пуще. — Азельма! – воскликнула Эпонина. – Я уже не надеялась… После всего, что случилось… Азельма вынула из-под одеяла руку и погладила сестру по голове. — Где Гаврош? – спросила она, и кашлянула. — Он умер, – прошептала Эпонина. – Слышишь? Я так не хочу повторять это снова, милая. Мне так больно… Я все видела своими глазами, и до сих пор тошно от мысли, что… Азельма заплакала. Тихо, жалобно, как ребенок. ‘Понине подумалось, что слезы эти относятся к Гаврошу, и она готова была разделить горечь сестры, но Азельма повторяла другое имя. — Бедная, бедная Эпонина… — Не жалей меня, – запротестовала Эпонина. – У меня еще остаешься ты, а наш маленький мальчик умер – и совсем один. Студенты даже не сумели забрать его тело. Скорее всего завтра он будет лежать там же, где упал… Эпонина прижалась щекой к одеялу и замолчала. Она очень хотела забраться к Азельме в постель, как делала в детстве, и заснуть, чувствуя себя в безопасности и тепле. Но одеяла не были теплыми. Эпонина приподняла голову и внимательно посмотрела на Азельму. — Извини меня, – прошептала Азельма. — За что? – не поняла Эпонина. – Ты ведь вернулась домой, как тебе велели. Это я, дурочка, не подумала. Эпонина не успела закончить мысль – Азельма откинула одеяло и зажмурилась, не желая видеть лица сестры. Вся постель была в крови, и платье Азельмы тоже побагровело. По животу расползалось пятно. Эпонина отшатнулась и закричала. Она сама не знала, почему не смогла подавить этот крик возмущения и ужаса. То была последняя капля. — Как? – вскричала Эпонина, глядя Азельме в глаза. – Только не это! Боже! Ты пришла домой раненая – и никому не сказала. Почему, Азельма? О чем ты думала? Нет, не отвечай, тебе не нужно сейчас… — Молчание меня уже не сбережет, – холодно ответила Азельма. – Меня задело пулей, когда я возвращалась. Я подумала, что если скажу Гаврошу, он не побежит предупредить тебя. А я так боялась за твою жизнь, сестрица. Ты ведь как волк, всякого готова растерзать за свою семью. Но теперь выходит, что я погубила и себя, и Гавроша. Мне очень жаль, Эпонина. Эти слова пронзили Эпонину насквозь. Она пошатнулась, прижалась спиной к стене и помотала головой, поджав губы. — Тебе жаль? – выдавила она. – Но как же, Азельма. Речь идет о тебе, о твоей жизни… Я не понимаю, зачем ты молчала. Но подожди, – она хлопнула себя по лбу и поднялась с пола. – Я позову доктора. Ты ведь еще жива и даже… не так плохо выглядишь. В самом деле, мы что-нибудь придумаем. Подумаешь, ты пару недель полежишь дома. Я и сама забуду о работе, посижу с тобой, а потом все вернется на круги своя, – у самых дверей Эпонина обернулась и попыталась улыбнуться. – Увидишь. Но глаза Азельмы остекленели. *** — Посмотри, Жавер, – прошипел Вальжан, – Этот несчастный юноша одной ногой в могиле. Если я не позабочусь о Мариусе, то он умрет. Дай мне немного времени. Совсем немного… Жавер нахмурился. — Я не могу этого сделать. Вальжан смотрел на него со своей обычной мягкой, чуть ли не умоляющей – и в то же время решительной – миной. — Это не для меня, – продолжил Вальжан, дрожа. – Это для мальчика. Пойми, он мне как сын… В это мгновение юноша, чье лицо было сплошь в грязи и крови, что-то промычал. Его брови приподнялись и опустились, а на лице застыла боль. Эпонина. Он позвал Эпонину. Жавер посмотрел на юношу внимательнее и вздохнул. Ну конечно. Кого еще мог выручать этот каторжник, изображающий милосердие, сострадание… Иногда Жавер попадался на эту удочку, и тогда внутри у него все рокотало от гнева. Но в это мгновение ярость сменило иное чувство. — Эпонина, – опять позвал Мариус. – Козетта… Вальжан вздохнул и вновь посмотрел на инспектора. — Я прошу вас. После того, как доставлю парня домой – делайте со мной все, что захотите. Жавер помолчал. Затем резко вскинул голову и кивнул. — Ладно, – сказал он. – Мне тоже нужно время. Немного времени. Он вспомнил о храброй девушке на баррикадах. И вспомнил очень вовремя, поскольку именно сейчас она больше всего нуждалась в его помощи... Пусть Жавер об этом и не догадывался.