Между строк

С возвращением меня из мира экзаменов! Не все гладко, но можно вновь взяться за фикрайтерство. Сегодня, как открыла мне моя любимая бета Энни, ночь смерти Жавера. А вчера была ночь смерти Эпонины. Вот так вот) Короче, наслаждайтесь новой главой. Эпонина провела пальцами по глазам сестры, чтобы те не отражали, как зеркала, ее бледное и усталое лицо. Затем этими же пальцами Эпонина смахнула с щек слезы, чувствуя себя не человеком и не духом - чем-то средним. Легче от этого не стало, но она и не надеялась на облегчение. Всякому известно, что слезы приносят мало пользы, а люди все же льют и льют их, оплакивая несчастья, неудачи, поражения. Раньше Эпонина считала себя исключением. Даже страстно влюбленная в Мариуса, она не плакала, не жалела себя. Всегда напоминала себе, что плачущий человек становится только слабее, беззащитнее перед внешним миром. Но теперь все изменилось; Эпонина больше не думала о слабости. Если несколько часов назад мысль о сестре - о милой Азельме - заставила ее убраться с опасных баррикад, оставив там истекающего кровью брата, и добраться домой живой, невредимой, не попавши под пулю, то сейчас всякий смысл жить иссяк, подобно и ее слезам. Эпонина тихо разговаривала с уже холодной Азельмой обо всем, что только приходило в голову. Детство, общие мгновения. Она вдруг вспомнила, как однажды мадам Тенардье купила им по паре перчаток. Азельме достались черные, а Эпонине - коричневые, но ей очень хотелось, чтобы было наоборот. Она кричала и топала ножками, пока Азельма - само спокойствие - не поменялась с нею перчатками. Оглядываясь на эти события, Эпонина поняла, что то была ужасная глупость, но все же ценная частичка жизни. Мелочь, засевшая в глубинах памяти и не отпускающая ее. Октябрьский вечер. По улицам уже сквозила прохлада, и малышки Тенардье начали кашлять. Ничего опасного, и все же мадам Тенардье настояла на том, чтобы купить им самые дорогие микстуры и одарить новой одеждой. Теплой, по сезону. Несколько дней она уговаривала мужа дать деньги. Тогда их семья была совсем иной, никто не трясся над каждой монеткой, так как госпожа Фантина исправно присылала средства на содержание Козетты, которая, к слову, чувствовала себя гораздо хуже обеих сестричек. При каждом вздохе она принималась кашлять и хрипеть, а ее маленькое тельце так и трясло, но Козетте новой одежды не полагалось. Как и лекарств. Ей порой отказывали и в послеобеденном чае. Спустя годы, увидев Козетту на улице, цветущую и радостную, мадам Тенардье скрипнула зубами: "И как она в те осенние деньки не подохла, ведь вся была чахоточная, девка эта!" Сестрам купили теплые накидки на меху, новые перчатки, платки и ботинки. Эпонина и Азельма чувствовали себя принцессами, одна другой краше. Люди на улице не могли подавить восторг, увидев их. Мадам Тенардье выше задирала нос и назидала, что девочки должны всем показывать, какие они богатые и воспитанные. Только так, говорила она, можно удачно выйти замуж. "Не прозябать же вам с такой бестолочью, как ваш отец. И не вздумайте, тьфу-тьфу-тьфу, доченьки!" Когда она говорила, ее зубы смешно шевелились. Эпонина и Азельма целыми днями веселились. Кружились по улицам, занесенным сначала бурыми листьями, а позже - снегом. Как любые другие дети, всецело занятые собой, они не замечали, какой чахлой, маленькой и грязной выглядели в сравнении с ними невольница-Козетта. - И погляди, какой красавицей она стала, - произнесла Эпонина задумчиво. - Вся холеная, не знающая - и вряд ли помнящая - забот. Наши старики и мы с тобой остались в ее памяти разве что тусклыми тенями. Вот почему она никогда не узнавала нас на улице. Я думала, она специально проходит мимо, а она все забыла. Хорошая жизнь вытеснила все ужасы детства. Поразительно, как все меняется с годами, сестрица. Знаешь, Азельма, глядя на Козетту, я думала: будучи несчастным ребенком, она выросла в прехорошенькую маленькую женщину, и влюбила в себя не кого-нибудь, а Мариуса. Я решила, что и у нас с тобой получится измениться. Я верила, что Гаврош станет прилежным школяром, даже получше других мальчишек. Что ты выйдешь замуж, и забудешь, чем зарабатывала на жизнь. Про себя я, признаться, не думала совсем, а теперь... Эпонина покачала головой, не решаясь вслух сказать: "А теперь мне и не нужно думать ни о ком". Она поднялась с краешка кровати и вышла из их маленькой квартирки. Над Парижем уже сияла луна. Оказавшись на улице, Эпонина постояла недолго на каменных ступенях, сощурившись на белый свет, а потом побрела в сторону моста, где все должно было закончиться. Она уже знала, чего хотела. Под ноги бросилось что-то пушистое. Эпонина посмотрела вниз - в темноте горело два глаза. - Здравствуй, котик, - вздохнула девушка, наклоняясь, чтобы почесать котенка. - Я совсем забыла о тебе. Дома есть полная миска, но когда она опустеет, придется тебе искать что-то еще. Поплачь под дверью мадам Гилльом, она непременно возьмет тебя к себе. А от меня больше помощи не жди. Кошка жалобно мяукнула и потерлась о ногу брюнетки. Та подняла животное и прижала его к груди. Короткая шерстка слегка кололась. Котенок замурлыкал, как при первой их встрече. - Ты был тогда меньше, - признала 'Понина. - И легче. Почему бы тебе не бежать к своему первому хозяину? Ты помнишь Жавера? Мяу! - Жавер, - повторила Эпонина. - Он ведь очень хороший человек. Не оставит тебя в беде, когда узнает, что я... я... Она замолчала. Выпустила котенка из своих рук, посадив его на калитку, и продолжила свой путь, как ни в чем не бывало. Котенок мяукал ей вслед, вцепившись в калитку острыми коготками и подрагивая под прохладным ветром, но Эпонина не обернулась. Она не хотела снова найти то единственное, что держало бы ее в грязном Париже. Человек - возможно. Но никак не котенок. Она знала, что для него найдется теплое жилье, не пройдет и пары дней. О Жавере Эпонина так и не задумалась. Быть может, она просто забыла, что он существовал. И даже в маленькой беседе с животным так и не вспомнила, что он для нее значил. Это лицо, как и многие другие, стало обыкновенным белым пятном. * * * Жавер смотрел вниз - в мутную, вспенивающуюся при ударе о стены воду, и думал. Мысли его сосредоточились на всем и ничем - сегодня, все же, сильнее "ничем" - на Законе, что главенствовал над ним. Жавер перестал понимать значение этого слова. Еще недавно он чтил Закон, а сейчас больше всего на свете ненавидел его. Ненавидел, поскольку оставался пленником этого слова. Слугой одного слова. Пяти букв. Раньше все просто и верно делилось на "да" и "нет", "черное" и "белое", "правильное" и "неправильное", "правду" и "ложь". Не было никаких исключений или чего-то, с чем Жавер не мог справиться. Он чувствовал себя всесильным, находящимся выше всего аморального. Нынче он сомневался, что есть сама мораль. Он долго не желал признать исключением Эпонину, убеждая себя попеременно в том, что она чиста и не знала зла, и в том, что она пропитана злом насквозь. Но исключение в виде Жана Вальжана - это было уже вне всякого понимания полицейского. Ломало все основы его бытия. Поверив в такую вероятность, Жавер остался без стен, потолка и пола. Он смотрел в воду и видел только мрак. Звезды в воде не отражаются. Они в ней меркнут. И он тоже померкнет. Стиснув зубы, Жавер перемахнул через ограждение, продолжая крепко за него держаться. Больше всего он боялся просто взять - и соскользнуть, так ни на что и не решившись. Он сам должен был принять решение. Не случайность, не Божья воля, а его собственная, не продиктованная свыше. Вода внизу грозно разевала пасть, пенилась и бурлила. А он молчал, наблюдая за ее буйством. - Инспектор! - послышалось откуда-то сзади. Он вздрогнул, рука соскользнула с поручня. Эпонина ахнула, подумав, что он вот-вот упадет, но Жавер вернул ладонь на ограждение и посмотрел на нее с недоверием. - Вы? - удивленно пробормотал он. - Но мне сказали, что вас убили! - воскликнула Эпонина с ужасом. - А вы живы... Что вы делаете? Жавер посмотрел на нее без единой эмоции, словно она задала совершенно дурацкий вопрос. - Как вы думаете? - Я не думаю, я вижу. И мне не нравится то, что я вижу. Жавер нахмурился. - А что вы делаете здесь? - спросил он. - Разве вы не должны быть с сестрой? - и тут же добавил, чуть тише. - Я знаю, что ваш брат погиб. Мальчишке нечего было делать на баррикадах. Эпонина отвела глаза и закусила губы. Жавер ждал ее ответа и, не выдержав, рявкнул: - Так что же вы молчите? - Спускайтесь оттуда, - сказала Эпонина. - Иначе и правда упадете. - Это не какая-нибудь шутка, - ответил инспектор так, что она похолодела. - Я не стал бы себя развлекать подобными вещами, мадемуазель. - Зачем ВАМ топиться? - воскликнула Эпонина, сведя брови на переносице. - С вами ничего плохого не происходит! Вы в полном порядке, черт возьми! Не дурите самого себя и спускайтесь, пока я сама вас туда не отправила хорошим пинком. Я это могу. Я очень зла. - Да что вы знаете обо мне? - Жавер глухо зарычал. - Никто не может судить, что со мной происходит. Знаете ли вы, что значит "служить Закону"? Эпонина покачала головой и тут же вздрогнула, поскольку он приказал ей уйти. Вместо ответа Эпонина посмотрела на ограждение. Она тоже увидела воду. Черную, зовущую. Не для этого ли она проделала весь этот путь?.. Сначала Жавер подумал, что она послушалась, ушла. Но затем послышался шорох ее юбки, и инспектор увидел, что Эпонина тоже перелазит через ограждение. - Что вам теперь пришло в голову? - поразился он. - Идите домой! - Меня там никто не ждет, - как бы между прочим заметила Эпонина, одной рукой держась за поручень, а второй - закутываясь в пальто посильнее. - Мы с вами в одинаковом положении, и можем прыгнуть одновременно. Надеюсь, вы не будете давать мне советы, как поступать? Мост, все-таки, не принадлежит вам одному, как и вода, что под ним. Кроме того, идея утопиться пришла мне раньше. - Вы в своем уме?! - Жавер весь подался вперед, пылая гневом на эту дурочку, на эту умалишенную. - Я не стану рассуждать, кто из нас несчастнее. Это просто глупо. Уходите, и точка. - Я не пришла, чтобы соревноваться с вами в несчастьях, - Эпонина покачала головой. - Это мое желание. - Так возьмите свое желание обратно. Новый порыв ветра сорвал с головы Эпонины кепку. Ее длинные волосы разметались по плечам, а кепка закружилась - и упала в воду. Волны лишь слегка лизнули ее, но оставили на плаву, словно крошечный спасательный круг. Эпонина сглотнула ком в горле. - Не могу, - прошептала Эпонина с горечью. - Вы можете всё, - отрезал Жавер. - Вы совершенно невозможная личность. Вытащили сестру из тюрьмы, нашли новый дом, напомниие брату, что такое семейное тепло. Вы даже котенка на улице не оставили, хотя это всего лишь животное. Комок шерсти... - Вообще-то, оставила. Пятнадцать минут назад, - Эпонина вспыхнула, вспомнив влажные глаза котенка. - И он плакал так, словно понимал, куда и для чего я спешу. Не мешайте, инспектор. Вы, вроде, тоже должны принять весьма важное решение. Я не буду донимать вас, а вы меня не трогайте. Что-нибудь да решим. - Я уже решил, - прошипел Жавер. Он быстро преодолел заграждение и подбежал к тому месту, где стояла, глядя себе под ноги, Эпонина. Она посмотрела на него из-за собственного плеча и чуть улыбнулась. - Отговаривать меня? Ни за что! - Я могу применить силу. Эпонина фыркнула. - Вы серьезно? Да вы только посмотрите на себя. Явно не то состояние, в котором можно применять насилие к маленьким несчастным мадемуазелям, близким к суициду... В следующее мгновение Эпонина завизжала во все горло. Жавер просто стащил ее обратно, несмотря на все сопротивление девушки. Она царапалась и извивалась, как змея, но он все же сумел схватить ее. Она не переставала орать даже тогда, когда он тащил ее за локти через мост. - Пустите! Пустите! Я не хочу! Я вас об этом не просила! - Еще скажешь спасибо. - Не подумаю! Отпустите! Ее крик постепенно сменился слезами. Эпонина перестала сопротивляться и позволила инспектору увести себя прочь от места, где она надеялась прекратить свое существование. Перед глазами девушки снова вспыхнул образ сестры. - Зачем тебе были нужны именно черные перчатки? - спросила Азельма с сомнением. Им обеим было лет по четырнадцать, и они сидели на стреме, пока папаша грабил весьма богатый дом. Сидели уже часа полтора, и подыхали со скуки. Иначе, быть может, Азельма и не затеяла бы этот разговор. - Чем плохи коричневые? - Я просто хотела такие, как у тебя, - Эпонина и сама не знала, почему. - Сейчас выбрала бы коричневые. Мне этот цвет больше нравится. - Мы можем снова поменяться. - Да уж носи, мне не жалко. Азельма рассмеялась, да так звонко, что на них во всю зашикали папины "знакомые". - Я куплю тебе коричневые, - подмигнула Азельма. - Будем ходить в одинаковых. - На какие деньги ты их купишь? - не поверила брюнетка. - Или в твоих дырявых карманах завалялась лишняя монетка? Азельма сначала не ответила. Это показалось Эпонине подозрительным, так что она повторила свой вопрос настойчивее. - Я придумаю. Не забивай себе голову. У твоей сестрички тоже есть свои секретики. Меньше знаешь, дорогая, крепче спишь. Только крепче Эпонина спать не стала. В темноте и в бреду она не поняла, куда Жавер привел ее. Без всякой эмоции она наблюдала, как он пытается постелить ей постель, и никак не могла понять - к чему все эти почести? Для нее? Для бродяжки Тенардье? Потом инспектор поставил на столик лампу и сказал: - Будешь спать здесь. Я могу дать тебе одну из старых рубашек своей матери. Эпонина покачала головой. Жавер замялся. - Хочешь есть? Она снова покачала головой. В этот раз нарочито еще медленней. - Точно? Эпонина вдохнула. - Можно мне уйти? - спросила она со стоном. - Нет. - Тогда вы уходите. Он несколько мгновений думал над этим предложением, после чего и впрямь отправился к двери. Эпонина обрадовалась; она могла бы сбежать. Любая дверь - даже запертая - не являлась для нее проблемой. Но вместо того, чтобы выйти и захлопнуть за собой дверь, Жавер подвинул к двери кресло и сел в него. - Думаю, - тихо сказал он, - Это лучшее решение. - Чем оно лучше? - расстроилась Эпонина. - Разумнее. - Как я должна переодеваться? Он приподнял брови. - Там сбоку стоит ширма. Ты когда-нибудь видела ширму? - Да, черт возьми, я видела ширму, - холодно ответила Эпонина. - Это что за комната? Вашей бывшей жены? Жавер пожал плечами. На лице - прежняя каменная маска. И как ему только хватало терпения? - Моей матери. Она, в общем-то, не жила здесь. Умерла еще в тюрьме, но поскольку в квартире была лишняя комната, я убрал все ее вещи сюда. Эпонина замолчала, слегка подавленная тем, что она могла неосторожным словом причинить инспектору боль. - Извините меня. - Меня это не заботит, - признался он. - Я не часто думаю о ней. А теперь переодевайся и спи. Почему-то в этот раз Эпонина не ослушалась. Она натянула одну из груботканных рубашек, а когда вышла из-за ширмы, то увидела, что Жавер спит. Постояв немного посреди комнаты, Эпонина залезла в кровать. Мысль сбежать не оставила ее, нет, но и передвигать стула с чутко спящим на нем человеком она не могла. "Выходит, - подумала Эпонина, - Я здесь пока застряла".