Муза в уборе весны

      Море. Бесконечная светло-голубая гладь воды, на поверхности которой солнце играло золотыми лучами. Вечно застывшее раннее утро, когда мир ещё не проснулся, воздух, ещё не успевший нагреться, прохладен и чист, а солнце заспанное и свет его особенно тёплый и нежный. Разноцветные камни на пляже издавали звон, когда на них наступали. Идёшь — и пишешь свою мелодию, которая принадлежит только тебе и этому морю.       Здесь всегда было утро. И не было никого, кроме меня. И его. Странный мальчик, лица которого я не могла запомнить, но как же с ним было хорошо. Словно я провела с ним целую вечность, словно после долгого путешествия я наконец вернулась домой. Он не улыбался, разговаривал всегда тихо и казался каким грустным и уставшим. Почему он так грустен? Здесь же так хорошо. Никто нас не достанет, ведь это самое безопасное место во Вселенной.       — Но меня здесь нет, — лишь печально улыбался он.       И всё исчезло. Была только тьма. Тьма подземелья, спёртый воздух и твари, которыми кишели бесконечные катакомбы. Был ли из них выход? Был ли конец этой тьме? А есть ли что-то, кроме этой тьмы и подземелья? Говорят, где-то там, далеко вверху есть поверхность, где светит солнце и есть такие же, как я. Где-то там мой дом. Но так ли это? Я уже много лет блуждаю по этим коридорам, но выхода всё нет и нет.       «Потому что его не существует, — противно расхохотался кто-то у меня за спиной. — Как и поверхности. Ты здесь навечно.».       Звуки одной из песен Moody Blues разрушили сон. Я открыла глаза, какое-то время не понимая, кто я и где. Потом выдохнула. Всё хорошо. Я в безопасности.       Мы ехали по мокрому асфальту. Из-под колес летели брызги, через которые преломлялись солнечные лучи. В лоскутное небо уносились золотые листья, срываемые ветром. В машине играло радио, но громкая ругань родителей перекрикивала его. Ругались из-за меня. И на меня. И я понимала почему.       Странная вещь эти сны. Порой они казались даже более настоящими, чем вся эта действительность вокруг. И дело было не в том, что там мне было хорошо. Как раз-таки порой это были долгие, бесконечные кошмары, затягивающие, как болотная трясина. Когда я просыпалась после них, мне приходилось делать усилие, чтобы вспомнить, кто я и где нахожусь. Но иногда сны были приятными. Нежные образы прекрасных мест, цветущих садов и утренних пляжей, зимних лесов и заливных лугов. И мальчик, часто встречающий меня там. Я всегда его узнавала среди вереницы лиц, существующих только в наваждениях. И мне казалось, что он живой, настоящий, и вполне возможно, что из моего города. С кем бы я не говорила об этом, у всех было не так. Многие забывали сны поутру. Я — никогда.       Но в последнее время кошмаров было всё больше и больше. И чаще всего это был один и тот же сон, где я плутала в бесконечном подземелье, пытаясь отыскать выход на поверхность, а по пятам за мной следовал кто-то очень страшный.       Это пугало. Это злило. Я часто вскрикивала по ночам и с ужасом ждала заката. Это переросло в бессонницу. Днём на почве недосыпа и постоянных кошмаров я ходила нервная. Всех это озадачило, потому что я же болтушка Элли, хохотушка Элли. Девочка, которую никто и никогда не видел грустной. Подруга, которой можно рассказать обо всём, рядом с которой забываешь о печали, потому что сама она, казалось, является прямым антиподом всякой грусти и скорби.       В конце концов родителей это обеспокоило и они отвели меня к психиатру. Потом были консультации, терапии, таблетки. В конце концов мне порекомендовали лечь в больницу.       Я не знаю, когда это началось. Казалось, так было всегда. Я, болтушка Элли, сорванец Элли, Что-Ты-Делаешь-Элли, Ты-Можешь-Посидеть-Спокойно-Элли, и так далее. Элли, которая вечно доставляет всем проблемы, которая сначала делает, а потом думает, которая не знает чего хочет. Сегодня там, а завтра здесь, сейчас хочет одного, а уже через минуту загорается совершенно другим. Непредсказуемая, импульсивно, истерично-весёлая. Минуту назад была вне себя от ярости, а сейчас беззаботно хохочет.        Со мной сложно всем. Я не дружу с головой и не знаю, когда вовремя остановиться. Порой мне в голову приходят совершенно идиотские идеи. Потратить все свои — и не только — сбережения, чтобы купить совершенно ненужную мне вещь? Отправиться в одиночку в промозглый осенний день в поход к чёрту на рога просто потому, что так захотелось? Месяц учить суахили, а потом потерять всякий интерес к языкам и записаться в баскетбольную команду? Да, это всё я. Это всё про меня. В этом вся Что-Ты-Делаешь-Элли.       Это вторая причина, по которой я сейчас вместо того, чтобы отправиться на урок, еду в психушку и слушаю ругань родителей. Но мне от этого не грустно. Я скорее даже чувствую любопытство. Меланхолично смотрю в окно.       Петляет дорога с разлитой радугой машинного масла, бьются в истерике о стекла домов голые деревья, солнце лениво освещает мир, иногда закрываемое темно-серыми тучами. Кругом прохлада и пахнет дождем и грозой. Обычно у нас жарко, но тот день был дождливым и невероятно холодным. Снаружи так хорошо и мокро, как всегда после дождя. Вырваться бы. Полететь.       В руках букет от Луччи. Луччи был маленьким и кудрявым, с носом-кнопочкой и черными глазами с длиннющими ресницами. А его букет был пышный. Желтые тюльпаны. И открытка снизу:

Будем очень скучать по тебе.

Твои одноклассники.

      Я прекрасно знаю, что букет и открытку покупал Луччи. И подписывал тоже он. Одноклассники бы не стали так делать.       Возле лежит мишка с сердечком с вышитой надписью:

Милой Элли от Рафы и Гульни.

      Рафа любила вышивать, а Гульни — выигрывать игрушки в тире. Обе черноволосые, с короткими кучерявыми волосами, выкрашенными в розовый. Они обещали обязательно меня дождаться. А я знаю: не дождутся. Я выйду, мы встретимся в кафе в тени старого дерева, закажем по чашечке кофе и после последнего глотка поймем, что нам не о чем говорить.       — Ну? Успокоилась? — спросила мать, сдвинув брови, — Как у врачей — так это мы паинька, а дома сразу в монстра превращаешься. Ты посмотри, как укусила.       Она демонстрирует мне белую кожу с ярко выделяющимся следом от укуса.       — Надеюсь, в больнице тебя вылечат, — сказал отец, — Там врачи компетентные. Ты не расстраивайся. Пострадаешь немного, а потом нормальной будешь, как другие дети.       А в моей голове проносятся его слова:       ЛУЧШЕ БЫ ТЕБЯ НЕ СУЩЕСТВОВАЛО.       Я знаю, что он это от злости сказал. Он сначала говорит, а потом думает. Прямо как я. Мои родители совсем неплохие. Просто они устают от меня. Я понимаю их. Я сама от себя порой устаю. В школе меня любят, называют солнышком. Зимние дети приходят ко мне, чтобы я поделилась с ними своим теплом. Но они не живут со мной, не проводят со мной большую часть времени. Поэтому не устают.       Приближается здание больницы. Серые замызганные стены, запущенный сад с пожелтевшей травой и ободранными кустарниками, потрескавшиеся стекла и тишина, заботливо окутывающая все вокруг. Ах, Лечебница, ты кажешься такой дикой, но я тебя приручу. Я всех приручаю, так уж получается. Но ты не бойся. Я хорошая хозяйка.       Родители меня оставляют и быстренько сваливают, не выдерживая вида мутных коридоров и вялых подростков. А мне было нормально. Я ведь такая же, как все вокруг, я часть этой системы.       Странное это место и в то же время такое удивительное. Живая тишина, ползущий плющ и болтающиеся на ветках ленточки. Тут даже время другое, медленное, вяло текущее, а может, и вовсе застывшее, как желе. Кажется, что ты провел здесь целую вечность, но когда выходишь, то понимаешь, что пробыл всего месяц, и этот месяц пролетел с огромной скоростью. И что тогда делать, спрашивается? Некоторые возвращаются. А некоторые продолжают жить, гулять с друзьями, ходить на дискотеки, сдавать экзамены, а когда видят серые стены, то что-то в груди у них вздрагивает.       Вот о чем я подумала, когда переступила порог здания. Оно снаружи казалось маленьким, там было три этажа, но внутри были бесконечные коридоры и бесчисленное число комнат. Я иду по коридору с пыльным кафелем, на стенах желтые пятна, кругом снуют люди в белых халатах. На скамейке сидела девочка с веткой в волосах. А скамейка была возле моей палаты.       — Ты сюда что ли? — она лениво приподняла левый глаз.       — Да, а ты тоже в этой палате? Значит, мы будем соседками? — обрадовалась я.       — Ну да, — она пожала плечами.       — Вот здорово! Меня зовут Элли, я учусь на втором курсе колледжа, моя любимая игрушка — слоник в трусах в горошек, раньше он пел, но сейчас только шипит. Я люблю смотреть мультики про зверюшек, читать смешные стихи, а вчера мне приснилось, как я гуляла по крышам с зонтиком. О, а ещё у меня есть подруга, которая за один раз может съесть 10 палочек со сладкой ватой. А я в один присест съедаю две тарелки острого супа. Я люблю смешивать острые приправы. А ты кто? Ты давно здесь? И из-за чего? А друзья у тебя есть? А тебя бывают галлюцинации? А кто в палате есть, кроме нас? А ты дружишь с ними?       Девочка растерянно заморгала.       — Ещё одна несчастная.       Из-за двери показалась голова светловолосой девушки в коричневом пиджаке и с болтающейся в волосах заколкой в виде розового сердечка.       — А ты кто? Кстати, у тебя заколка съехала. Красивая, кстати, где купила? Я тоже люблю розовый! У меня есть розовые трусы с бегемотиками, они такие милые! А мама хочет купить мне кружевное белье. А ты любишь кружева? Я вот люблю горошек. А почему «несчастная»? Тебе тут не нравится? А почему? А друзья у тебя тут есть?       — Нифига себе у тебя язык подвешен, — с шумом выдохнула девушка со светлыми волосами, — А несчастная, потому что пропадешь здесь, сгниешь. Тут ломают всех.       — Ой, да не неси чепухи, — махнула рукой девочка с веткой в волосах, — Меня зовут Мариам. Не Мэри, а Мариам. Мне 14 лет, и я люблю прыгать по лужам.       — Я тоже! — обрадовалась я, — На мне как раз сапожки резиновые красивые, жаль, что мне не дали попрыгать…       — М-да, спелись болтушки, — перебила меня светловолосая, — Ужас просто. Мне конец. Правда, Габриэль?       Та, кого назвали Габриэль, резко толкнула дверь и в два прыжка преодолела расстояние между нами, оказавшись вплотную ко мне. она была чуть ниже меня, с востреньким носом и вообще заостренными чертами лица, худенькая, с короткими волосами. Прямо дикарка.       — Ого! Какие кудряшки! — она дотронулась до моих волос, — Просто чудесно. А ещё ты похожа на одну порноактрису!       — Чего?! — обалдела я       — Вау, всего одно слово, — присвистнула девушка с заколкой, — Новый рекорд.       — Это у ней комплименты такие, — пояснила Мариам, — Прости, что не предупредила насчет её… кхем, любвеобильности.       — А ты прямо солнышко, — продолжала ворковать дикарка, прижимаясь ко мне, — Теплая! Будешь греть меня зимой.       — Так, Габриэль, ну-ка уймись, не приставай к новенькой, — нахмурилась девушка с заколкой, — Меня зовут Элис. Мечтаю свалить из этой дыры.       — Новенькая? Где новенькая? — из соседней двери показались три головы.       — Вот она, — Элис, Мариам и Габриэль указали на меня пальцем.       — Меня зовут Зои! — сказала рыжая, — Надеюсь, ты к нам?       — Нечего ей делать с такими бесноватыми, как вы, — фыркнула Элис.       — Нарываешься? — сверкнула глазами Зои.       Внезапно я почувствовала, будто мои ноги налились свинцом.       — Девочки, давайте в другой раз, я очень устала…       Я почти что поползла внутрь палаты. Кровати расправлены, хотя несколько пустовали. Окно было широко распахнуто и бушевал дождливый июль. Пахло лимоном и медикаментами. Я заняла кровать у окна, чтобы засыпать под звуки ветра и дождя и просыпаться от запаха мокрых листьев и солнечных лучей, светящих мне в лицо.       Девочки тут же набросились на мои сумки. Кроме Элис, та предпочла лечь на кровать лицом к стене.       — Какой красивый свитер! — воскликнула Габриэль, — Я забираю его!       — Вообще-то я  его уже себе присмотрела, — обиженно протянула Зои.       — Буду тебе его иногда давать поносить, — снисходительно сказала Габриэль.       — А чего это вы делите мои вещи? — капризно спросила я, — Этот свитер я и сама люблю.       — Надо делиться со всеми своими вещами. Традиция такая, — объяснила девочка в очках.       — Это еще кто? Девушка или парень? — фыркнула девушка в очках, задумчиво рассматривая мой плакат.       — Судя по фигуре, все-таки парень, — задумчиво протянула Габриэль.       — Ничего себе, да он красится лучше меня, — присвистнула девушка со шляпой.       — Все красятся лучше тебя, Клэр, — сварливо ответила Зои.       — Ты вообще не красишься, Зои, — в тон ей ответила Клэр.       — Ну и че? — усмехнулась Зои, — Я итак красотка. Правда, парни?       В это время к нам вошли три парня.       — Да ты вообще бестия, — рассмеялся волосатый парень с рисунками созвездий на руках.       — Ага! Победительница в номинации на бесноватость! Экзорцисты за тобой охотятся, — сказал носатый и кудлатый, в джинсовой жилетке.       — А это кто? — тыкнул в меня пальцем парень с бусинками в волосах, — Раньше я тебя здесь не видел.       — Меня зовут Элли, мне 17 лет, я не люблю бисероплетение и соленое, а еще я употребляю 3 литра колы в день. В детстве мне долбанули мячом по голове и у меня была шишка почти на лбу. Я была прямо как единорог! А у тебя красивые бусинки. Дай мне тоже такие.       — Хорошо, — удивленно ответил парень, — Я принесу тебе потом. А эти не дам, даже не проси.       — А почему?       — Они важны для меня.       — А! Тебе их кто-то подарил? Это память! Ты любишь этого человека? Ну конечно же любишь, иначе не стал бы их хранить! Как романтично!       На секунду он сделался грустным. Похоже, эту перемену заметила лишь я. Но затем он рассмеялся.       — А где вы нашли такую тактичную?       — Она нас нашла! — всплеснула руками Габриэль.       — Точно, — подтвердила Клэр, — Тихо подкралась и наглейшим образом прервала наше тихое и мирное существование.       — Да прям уж тихое, — усмехнулся кудрявый, — Ваш ор я слышу из своей палаты.       — Чья бы корова мычала, — показала язык Зои.       До вечера мы так просидели, громко болтая, смеясь, топая ногами, пытаясь заглушить эту гнетущую тишину вокруг. Или она была внутри нас? Снаружи было сумеречно и холодно, а у нас светло и тепло. Уютно. Я была окружена людьми, похожими на меня, и смотрела на них словно в зеркало. И мне стало так легко на душе от того, что уже не надо было стыдиться и что-то скрывать. Они требовали меня всю, а взамен отдавали себя. И мне делать-то ничего не надо было, только болтать без умолку, как я обычно делаю.       А ближе к ужину меня отозвала Клэр. Девчонки и мальчишки все поняли и вышли из палаты, плотно закрыв дверь. И яро противящуюся Элис тоже утащили. Мы с Клэр сели на подоконник с ногами друг напротив друга. У неё были длинные черные волосы и такие же черные глаза, загадочно глядящие из-под черной шляпы. Ярко-красные губы были растянуты в улыбку Джоконды. На щеке, ближе к губам была черная родинка. У неё была длинная черная юбка. Ведьма.       — Это тебя видел Вечность.       — Кто-кто меня видел?       — Ты с ним ещё встретишься. Обязательно встретишься. Он любит встречать новеньких. Правда, странным образом.       — Что ты имеешь ввиду под словом «видел»?       — Он видел, как придет Поступь, и в её следах будут расти цветы посреди снега. Муза в цветущем плаще. Её движения будут стремительны и изящны, как ветер, а голос певуч, как ручей. Радость мая. Это ты.       — Я?! — обалдела я, — Да, я родилась в мае… И меня называли солнечной… Не одна Габриэль.       — Да. Она тоже это чувствует. На интуитивном уровне. Но она не пересекла Грань. А вот ты скоро пересечешь.       — Я ничего не понимаю…       — А понимать не надо. Просто жди ночи. Ночью станет ясно.