Муза в уборе весны

      Бесконечная Ночь — это чернильное небо и пойманная секунда до рассвета. Это сквозняк при закрытом окне и запах лимона в пустой комнате. Это невидимые рисунки на штукатурке и песни, написанные осколком кирпича. Это пепелище от пожара и алый рассвет. Это сказки, рассказанные шепотом и прощание со смертью и сном.       Бесконечная Ночь — это преддверие весны и шабаш. Это жизнь, бьющая ключом.       Бесконечная ночь — это начало обострения.       Одни идут в арку, увитую цветами. А мы идём в противоположную сторону. Прямо как пересекающиеся линии, которые больше не встретятся. Попутчики, одноразовые друзья. Мне не больно — слишком много хороших воспоминаний связывает меня с ними. Как я не жалею, что рассветные лучи прогоняют сон, ведь то, что я проснулось, означает, что я живу.       Эта зима принесла с собой много печали. Говорят черный — цвет траура. Нет. Это белый. Цвет снега и мёртвой зимы.       Тогда какой цвет радости?       Те, кто остались, прежними не выйдут. Те, кто остались, понесли потери, и в первую очередь они потеряли Вечность — самого проницательного среди этой толпы, соединяющего сердца и разрушающего цепи. Того, кто разглядит жемчужину правды среди вороха лжи. И ведь они даже не вспомнят о нём. Не вспомнят ни о ком из нас. Об ушедших не говорят и не думают, но они всё равно остаются в сердцах тех, кто их знал. А мы останемся лишь сном и нелепой идеей.       — Ты загрустила, — сказал Лебедь, — Рано или поздно приходится делать выбор. Здесь или там, сейчас или потом, никогда или навсегда.       — Ненавижу выбирать, — сказала я, — И ненавижу жертвы.       Слеза скатилась по моей щеке. Я редко плачу, но на этот раз мне хотелось стоять так и рыдать, как глупая маленькая девочка. Но всё, что я смогла выдавить из себя — это одна жалкая слезинка. Лебедь вытер её. Неощутимым прикосновением, хотя со стороны казалось, что мы просто молча стоим друг напротив друга. По сути, он просто представил, что вытрет её, но я это почувствовала явственнее, чем почувствовала бы любое прикосновение. Я закрыла глаза, стараясь удержать в себе подольше это ощущение. И эти светло-серые, почти прозрачные глаза, и кроткая улыбка, и мягкие, как пух волосы, светящиеся в лучах вечернего солнца, и черная тень леса позади. И запах сирени, смешанный с ароматом горелой травы и топленого молока, и прохладный ветер, треплющий кудри, и лепестки, касающиеся моей кожи.       — Вы там долго ещё? — сварливо спросила Февраль, — Ещё поцелуйтесь, аж тошнит. Можно подумать, вы прощаетесь.       — Так, надо быстро отвести тебя к твоему мальчонке, а то доконаешь тут всех, — сказал Лебедь, тут же встрепенувшийся, как испуганный птенец, — От тебя цветы вянут.       — Скорее от твоей убийственной ауры, — фыркнула Февраль.       Февраль шла медленно, лениво, явно не веря в происходящее. Венок на голове завял и свалился, платье не укрывало худенькое тельце от холода Прихожей, босые  ноги по щиколотки увязали в снегу. Нас уже ждали ребята — Вечность, зеленоволосый, кучка других ребят, которых я почему-то не знала. Пейзаж, не считая толпы, не изменился — всё то же море и те же хмурые небеса. Февраль разочарованно выдохнула, пока не увидела его…       Он стоял, повернувшись к нам спиной, и глядел вдаль. Ветер дул в лицо, развевая волосы. Одежда мешком висела на нём.       — Ты… — сдавленно прохрипела Февраль.       Несуществующий повернулся как в замедленной съемке, узнав голос, который и не надеялся больше услышать. Посмотрел на неё, будто всё ещё не веря, что она наваждение. Оглядел от макушки со оставшимися в волосах листьями до босых ног, ступающих по снегу. Не улыбался, не плакал, не кричал. Просто двинулся ей на встречу, спотыкаясь на ходу и едва не падая на землю. Она продолжала двигаться медленно.       Я в нетерпении ждала, когда они подойдут друг к другу, потому что мне тогда показалось, что этого никогда не наступит, ибо уж больно медленно это происходило. Как будто специально оттягивали момент, чтобы продлить сладостное трепетание. На полпути они вдруг сорвались и побежали, сломя голову. Быстрее, быстрее, быстрее. Он подхватил её на руки и закружил, смеясь, как ребенок. Весь преобразился: морщинки вокруг сощуренных глаз, ямочки на щеках, ряд белых зубов, смех, похожий на звон серебряного колокольчика. Она тоже смеялась, закрыв глаза и обхватив его шею руками.       И тогда я поняла, что он больше не Несуществующий.       — Ребята! — он повернулся к нам, продолжая сжимать Февраль в объятиях, — Я вспомнил своё настоящее имя!       — И какое оно? — спросила я.       — Зефир, — сказал он.       — Красивое имя, — кивнул Лебедь, — Весенний ветер, который может быть теплым и ласковым, а может принести бурю.       - Или сладость, - мечтательно сказала я.       — Где Королева? — вспомнил зеленоволосый, — Ни Королевы нет, ни корабля…       — Да приплывет ещё, — успокоила его я.       — Сомневаюсь, — хмыкнул Зефир.       — Обманули вас, ребята, — поддакнула Февраль.       — Я ошибся, всё-таки вы двое — это адская смесь, — схватился за голову Лебедь.       — Ещё бы, — ухмыльнулась во весь рот Февраль, — Теперь до конца своих дней будешь терпеть нас.       — Может, отпустите уже друг друга? — проворчал зеленоволосый, — Вцепились друг в друга, как сиамские близнецы.       — Нет, — сказал Зефир, — Теперь я больше никогда не отпущу её. Правда, Февраль?       Он обнял её ещё крепче и поцеловал в щеку. Голубь завистливо вздохнул. Остальные стали шептаться.       — Смотрите, смотрите! — закричала я не своим голосом.       И было из-за чего: из тумана горизонта появился темный силуэт корабля. Странная то была посудинка: плывущий дом со множеством окон, плывущий мир и муравейник. Он приветствовал нас своими огнями и тихой музыкой, потоками тепла и радостным поскрипыванием.  Мы с ребятами радостно переглянулись. Опустился трап. Мы остановились в нерешительности, и только зеленоволосый потопал по скрипучему дереву, исчезнув в океане огней.       — Страшно как-то, — призналась я.       — А я боюсь не попрощаться с Королевой, — сказал Лебедь.       — А я боюсь Королевы, — сказал Вечность.       Мы с Лебедем заржали, вспомнив посиделки втроем, картишки и ругань проигравшей девочки. Да уж, онa просто зверь.       Следующим взошел Вечность. Он действовал не менее решительно и вскоре тоже исчез. И тут же мы гурьбой двинулись за ним. Последними были я и Лебедь.       — Ты чего? — спросил он меня.       — А ведь ты прав, — сказала я, — Вдруг не успеем попрощаться с ней? Нехорошо уходить, пока есть незавершенное дело.       Корабль загудел, возвещая о скором отплытии.       — Если мы не поторопимся, то он уплывет без нас, — сказал Голубь, — Ничего, оттуда тоже всё видно будет. И, я надеюсь, слышно.       Я нехотя поднялась за ним.       Ворвалась в мир тепла и запаха горячей муки и сиропа, и по ушам ударила музыка и громкий смех. Волны качали корабль, как мать ребенка, светилами служили звёзды, а певцами дельфины. Тут жизнь кипела — островок счастья в безбрежном океане. куда мы плыли, зачем и сколько — всё это перестало иметь значение. Для меня всегда был главным путь, а не конечная станция.       У кормы стояли Февраль и Зефир и целовались, будучи не в силах оторваться друг от друга.        «Я никогда не отпущу твою руку.»       Только в этой фразе я люблю словно «никогда».       — Хватит на них пялится, знаешь, как таких называют? — услышала я ехидный голос зеленоволосого.       — Ну и как тебя зовут? — оживилась я, — Думаешь, я забыла? А вот не забыла! Давай, колись!       — Меня зовут… — покраснел зеленоволосый, — Меня зовут Кипарис.       Непрокрашенных корней больше у него нет. Чистый зеленый цвет.       — Вечнозелёзый, — улыбнулась я, — Не сбрасывай больше листья.       — Больше не буду, — пообещал он.       — Пойдём в каюту, — сказал Лебедь, — Я устал.       — Ты ж ничего не делал, — удивилась я.       — Потому и устал, — зевнул Лебедь.       Мы прошли в каюту. Обшарпанные стены, толстое стекло, кошка на подоконнике, пыльная батарея,  незаправленная постель, старый циферблат, кружка с дымящимся какао. Одна из тех уютных комнат, в которых поместятся лишь двое — ни больше, ни меньше.       — Мне это кажется знакомым, — Лебедь повернулся ко мне, — Как будто моя детская комната. Но у меня не было такой никогда.       — Забавно, но я чувствую то же самое, — сказала я, — Может, нам снилось что-то подобное?       — Вряд ли, — ответил Лебедь, — Я все сны запоминаю. Записывал их на всякий случай. Одно время даже парочку стихов написал…       — О, прочитаешь? — заинтересовалась я.       — Ну нет уж, я стесняюсь, — смутился Лебедь, — Всё равно это бред.       — Не бред, — серьёзно ответила я.       — Ты-то откуда знаешь? — усмехнулся Голубь и повернулся к окну, — Гляди, там Кошка.       Я подбежала к окну. Она стояла, похожая на бродячего котенка — лохматая, тощая, с несчастной мордочкой. Я вмиг захотела, чтобы и она взошла по трапу, потому что после второго гудка корабль отплывёт. Вот бы она присоединилась. Я бы забрала её боль, собрала в чашу её слёзы и вылила за борт. Прошлое бы осталось на том берегу, и больше у него не было бы власти над ней. Я даже кричала ей, махая руками, надеясь, что моя радость долетит до неё.       — Элли, — твёрдо сказал Голубь, — Она не придет. Ты ведь сама понимаешь, что в глубине души она все равно останется по ту сторону. Даже несмотря на то, что там боль и страдания. Даже не смотря на то, что там она одинока. Ты ведь это знаешь, так что просто отпусти её.       — Замолчи! — закричала я, и по щекам потекли злые слёзы, которые я поспешила вытереть.       И только потом я заметила Королеву, всё это время стоящую рядом с Кошкой. Теперь она была без шляпы, и перья запутались в её волосах. Кошка исчезла, и исчезла навсегда. Я услышала, как лопается струна — то Грань её отпускает.       Загудел сигнал. Трап исчез, и корабль поплыл навстречу горизонту. А Королева так и продолжала махать белым платком, пока не исчезла вместе с туманным берегом.